предвкушая скорую расправу над Акашиным.
кожаная лиана. Я сделал пальцами "рожки".
глянул на Акашина с ласковой безнадежностью.
зубы заговаривать!
таинственную, заповедь завета, записанного на Моисеевых скрижалях!
на меня. Он и не подозревал, какой глубокий смысл содержался в этой смешной
фразе про козленка! Вдруг я услышал шепот над моим ухом: Одуев предлагал мне
выйти на пару слов. На кухне царила такая грязь, которой даже при большом
желании не достигнешь в одночасье -- она должна накапливаться месяцами и
даже годами, как угольные отложения. Дело в том, что одуевские родители в
целях экономии уже третий год не приезжали в отпуск, а уборкой квартиры, как
я понимаю, занимались только они. Стелла для этого была слишком творческой
женщиной, а Настя -- слишком юной. Но своего поэтического сына родители все
же не забывали: на разделочном столе, среди высохших до легкости мушиного
крыла колбасных шкурок стояла новенькая микроволновая печь --- тоже большая
редкость в ту пору.
Орал тут на кухне: "Посажу!" А я ему ответил: "Может быть, вы мечтали, чтобы
вашу дочь лишил невинности какой-нибудь пэтэушник в подъезде?" Убежал. Потом
мамаша прискакала. Ты знаешь, "выглянд", как выражаются поляки, вполне еще
товарный. Говорит: "Мы с мужем посоветовались. Возможно, вы и правы. Тем
более что Настя вас любит. Она у нас девочка сложная, вот еще и стихи
пишет... А у поэтесс в этом отношении все иначе. Я знаю, я про Цветаеву
книжку читала. Только вы ее не обижайте! И конечно, главное, чтобы это на
учебе в школе не отразилось..." Теперь перезваниваемся. Когда Настя уходит,
звоню, а они на троллейбусной остановке ее встречают. Сначала просили, чтобы
она домой ночевать возвращалась, а теперь и вообще оставаться у меня
разрешили. Передовые родители!
видела, пусть хоть дочь...
наказываю, сплю отдельно. Родители счастливы. Она ж до этого неделями в
школу не ходила -- мечтательная девчонка! Между прочим, очень советую...
Юность есть юность! Словно новую жизнь начинаешь. Помнишь, как в школе в
сентябре первый раз чистую тетрадочку со склеенными еще страничками
открывал? Помнишь?! Примерно такое же ощущение! Одна беда: Стелла, как
узнала, что у меня с Настенькой серьезно, сразу скандалить начала. Говорит,
на телевидение больше меня не пустит! И ведь не пустит, стерва! А у меня,
говорят, здорово получается! Видел?
передач для школьников "Гений чистой красоты" -- об адресатах любовной
лирики русских поэтов, и его начали узнавать в метро, чем он страшно
гордился и даже старался на улицу выходить в той же куртке, в которой вел
передачу. Но настоящая слава все-таки пришла к нему позже, когда он
опубликовал свою знаменитую книжку "Вербное воскресенье".
Раз ты такой мерзавец, ищи мне мужика на замену. Самой мне некогда и
негде..." Понять-то ее можно: у них же там на телевидении сплошной "Голубой
огонек", вроде нашего теоретика! И потом, женщина она требовательная,
привередливая, с кем попало не заведется! Я уж месяц чуть не каждый день
смотрины устраиваю. Никто ей не нравится. Сегодня, как этого Тер-Иванова
увидела, на кухню меня вызвала и чуть не избила, кричала: "Кого
подсовываешь! Я себя что, на помойке нашла?" Я так растерялся, что с испугу
Любченке позвонил... А потом про тебя вспомнил! Кажется, понравился ей твой
бармалей! Чудные они, бабы, ей-богу!
себя тоже не в мусоропроводе нашел!
можно потерпеть. Я же терпел! Отдаю ему Стелку, но при одном условии...
из современных поэтов, он должен назвать меня...
голове, Тер-Иванов мрачно курил свою вонючую "Приму", а слабенькая Настя
задремала, уронив головку на руки. Любин-Любченко все еще говорил:
Особенно это касается смешения мясной и молочной пищи. Конечно, такую
устойчивую традицию можно объяснить и симпатической магией: вскипятишь
молоко -- повредишь корове или, скажем, козе: не будет удоя... А если
сваришь козленка в молоке матери его...
Однако последние исследования наводят на мысль, что запрет на смешанную пищу
-- это, скорее всего, зашифрованный символ взаимного отчуждения носителей
разного типа хозяйствования -- земледельцев и скотоводов и шире -- разных
типов культуры... Вы это имели в виду, Виктор?
с безнадежным восхищением. -- Попробуем тогда взглянуть на эту проблему с
другой стороны. Козел в символической философии ассоциируется с дьяволом. Но
помимо этого он является также мистическим знаком отца...
выстиранные солдатские подштанники. Настя так и не проснулась -- ее
перенесли на диванчик и укрыли пледом. Не знаю, снилась ли ей в этот момент
дорическая колонна, но на пухлых детских губах играла безмятежно-счастливая
улыбка. Тер-Иванов, нещадно куря, писал на листочке бумаги какие-то сложные
математические расчеты: в разговоре выяснилось, что по профессии он
инженер-сопроматчик, и Одуев попросил его рассчитать, сколько понадобится
тротила, чтобы взорвать Мавзолей. Я попытался вмешаться, но ведущий передачи
"Гений чистой красоты" метнул в меня холодный взгляд, означавший -- не мешай
работать. Я понял, что несчастного поэта-практика он из своих рук уже не
выпустит. Любин-Любченко, окончательно убедившись, что бороться со Стеллой
бесполезно, зачем-то оставил Витьку свой телефон и уехал -- часа в четыре.
Акашин тоже уже начал клевать носом, и я, чтобы взбодрить, вызвал его на
кухню и дал ему приложиться к бутылке с "амораловкой".
со Стеллой, я уточнил, где именно в Коньково она живет, и спросил водителя,
во что обойдется мне это свадебное путешествие. Шофер критически осмотрел
мою одежду, оценил степень моего алкогольного опьянения, потом оглянулся на
пассажиров, задержавшись взглядом на Стелле, все норовившей залезть рукой
под Витькину майку с надписью "LOVE IS GOD", и назвал чудовищную сумму.
Вздохнув, я расплатился.
машины.
автомобиль рванулся с места.
метро. По пути я думал о том, что если в иссушенной социалистическими
экспериментами России хоть в ком-то и остался дух здорового
предпринимательства и рыночного мышления, то это, без сомнения, таксисты. С
них, должно быть, и начнется возрождение Отечества.
18. БОСТОН - ГОРОД ХЛЕБНЫЙ
одетая почему-то наподобие Стеллы во все кожаное -- даже на руках у нее были
длинные перчатки. Анка сидела в моей комнате, за моим письменным столом и
печатала на моей "эрике" под мою диктовку. А я ходил из угла в угол, курил,
как Тер-Иванов, одну сигарету за другой и диктовал мой "главненький". Мною
владело то упоительное, восторженное, редчайшее и потому особо памятное
любому пишущему человеку состояние, когда кажется, что ты можешь все, когда
твое стремительное, безжалостное, когтистое слово бросается на зазевавшуюся
мысль, как коршун на куропатку, когда придуманные тобой люди начинают жить
своей собственной непридуманной жизнью, а ты сам вдруг становишься для них
чем-то вроде судьбы, античного рока, милующего или перемалывающего, когда ты
ощущаешь себя бессмертным, ощущаешь еще даже острее, чем в объятиях
любимой женщины. Но, упиваясь своим задыхающимся бессмертием, ты боишься
только одного -- внезапно умереть и не закончить работу. Да, умереть и
лежать под презрительными взглядами прохожих на заплеванной и замусоренной
окурками обочине, словно чудище из "Аленького цветочка", которое
только-только начало превращаться в юного принца, но так и сдохло,
недопревратившись... (Ай да я! Ай да сукин сын! Запомнить.)
Эриксон Стивен
Посняков Андрей
Березин Федор
Володихин Дмитрий
Белов Вольф
Афанасьев Роман