Чтение 36–й страницы книги ~Особые условия~

- Это решит суд, - сказал Белоконь сухо. - Но если вы, Нина
Александровна, хотите знать мое личное мнение то ваш сожитель схлопочет
порядка двух лет.

Могу вам обещать, что сделаю все от меня зависящее чтобы он эти два
года получил сполна. Если же мне удастся доказать, что он бросил парнишку
на Проливе в беспомощном состоянии, то этот срок удвоится, если же
окажется, что он еще и совершил покушение на Большакова, то срок может
удвоиться еще раз. Вопросы есть?

- Нет, - тихо ответила Нина. - Больше вопросов нет.

"Красивая девушка, ничего не скажешь, - подумал Панюшкин, гл"ядя на
Анну Югалдину. - Настоящая здоровая, несуетная красота". Наверно, можно
представить более правильный нос, глаза, фигуру, но у Анны все было так
подогнано, что уже одно безукоризненное сочетание создавало красоту. Она
понимала, что представляет собой силу вполне соразмеримую с талантом,
должностью, властью, более того, она знала, что выше всего этого, что при
столкновении с ней могут полететь вверх тормашками власть, должность,
талант. И будто жаждала помериться силами, искала столкновения, заранее
уверенная в своей победе, в своем превосходстве.

- Сколько вам лет, Анна? - спросил следователь, и Панюшкин не мог не
отдать должное его проницательности. Начальника строительства Белоконь с
первых же минут знакомства начал называть на "ты", а к ней, девчонке, едва
увидев, обратился на "вы". И это было справедливо. "Присмирел Белоконь,
присмирел", - усмехнулся Панюшкин.

- Смотря что иметь в виду... - Анна, склонив голову набок, с
любопытством рассматривала следователя.

- Я ничего не имею в виду. Просто спрашиваю, сколько вам лет. Мне
цифирь в протокол поставить надо.

- А-а, тогда восемнадцать. Скоро будет девятнадцать. В феврале. Если
задержитесь на месяц, можете поприсутствовать на дне рождения.

- Поприсутствовать, но не более?

- А чего вам еще захотелось? Поздравить не возбраняется, подарок
вручить тоже, думаю, можно. Николай Петрович, ничего, если я приму подарок
от следователя?

- Ежели хороший, то чего же, можно.

- Вы работаете в столовой, рабочей, верно? - спросил Белоконь.

- Смотря что иметь в виду, - Анна засмеялась. - Я действительно работаю
в столовой. В рабочей столовой.

Но не рабочей. Я заведующая этой столовой. Директор. - Она быстро
взглянула на Панюшкина.

- Какой же у вас директорский стаж?

- Один день. Но ведь протокол вы заполняете сегодня? Вот и пишите...
Должность-директор столовой_ А кем буду завтра, не знаю. Возможно,
следователем. Николай Петрович, я могу быть следователем?

- Нисколько в этом не сомневаюсь.

- Завтра вы следователем не будете, - сказал Белоконь, - это уж точно.
Но послезавтра... Кто знает.

- А не поступить ли мне на юридический, а, Николай Петрович?

- Если вы только об этом подумываете, лучше не поступайте, - сказал
Белоконь.

- Почему? Разве плохая работа? Вам не нравится?

- Мне? - Белоконь был явно смущен таким напором. - Нет. То есть, да,
работа мне не нравится. Но я не хотел бы заниматься чем-то другим. Если
вас такой ответ устраивает, продолжим. Анна, скажите, Ягунов хороший
человек?

- Нет.

- Ну-у, так не пойдет. Это же не анкета и не опросный лист, это
протокол. Надо отвечать полностью, подробно, с фактами, доказательно.

- Вам надо объяснить, почему Ягунов плохой человек? Да потому, что он
дурак на букву "ж"!

- Анна! - не выдержал Шаповалов. - Прекрати! Человек дело делает
важное, преступника, можно сказать, разоблачает, а ты со своей... Нехорошо!

Панюшкин полез в ящик стола, чтобы скрыть душивший его смех, и только
Белоконь расхохотался громко и охотно.

- Мне тоже так показалось, - сказал он. - Но расшифруйте, пожалуйста,
что вы имеете в виду, называя его столь непочтительно.

- Предлагал мне выйти за него замуж. Духи принес за пятьдесят рублей.
Представляете? Духи я оставила себе, чтоб он с досады не выпил, а замуж
отказалась. Такой смех на меня напал тогда, не могу остановиться, и все
тут! А потом всю ночь ревела-неужели, думаю, я такая задрыга, что даже
Ягунов свататься вздумал? Может, думаю, только ему в жены и гожусь... Но
это давно было, чуть ли не год назад, теперь я знаю, что не только для
Ягунов а гожусь.

- А Горецкий что за человек?

- Говорят, что он Лешку Елохина порезал, что Юрку на Проливе бросил,
что Большакова чуть не убил...

Не знаю. Ничего плохого о Горецком сказать не могу.

Каждый может оказаться в положении, когда хочется кому-то по мозгам
дать. Дает не каждый. Чаще из трусости.

- Ничего себе установочка! - Белоконь откинулся на спинку стула. - Вот,
Михалыч, смотри! Ты видишь перед собой самого главного вашего хулигана.

- Это мы знаем, - серьезно ответил Шаповалов, - Тут ты, Анюта,
перегнула... Если каждый волю рукам даст...

- Каждый волю рукам давать не будет. А подонков станет меньше.
Затаятся. Потому знать будут - кроме профсоюзного собрания есть такое
мощное народное средство, как зуботычина.

- Вы знаете, что Горецкий и Елохин подрались из-за вас? - спросил
Белоконь.

- Сказали уж, просветили.

- Как вы к этому относитесь?

- Положительно.

- То есть как положительно?

- Нравится, когда мужики из-за меня дерутся. Чувствуешь себя человеком.
Вот вы узнали бы, что две бабы из-за вас друг дружке глаза повыцарапали?
Да вам бы на всю жизнь гонору хватило!

- Вообще-то да. Тут ничего не скажешь. Логика железная. Грустно,
конечно, признаваться, но из-за меня никто ни единого глаза не лишился.
Теперь вот что, Анна... У них были основания драться из-за вас?

- Надо у них и спросить. А если... Если вы имеете в виду это самое, то
нет, можете спать спокойно. Ничего у меня не было ни с одним, ни со
вторым. У меня со Званцевым было. И еще будет. Если вас что-то в этом духе
интересует, спрашивайте, не стесняйтесь, я все расскажу, все как есть...
Лишь бы правосудие не пострадало.

- Вы напрасно на меня обиделись, - примирительно заговорил Белоконь. -
Ей-богу, напрасно. Я задал вполне естественный и необходимый вопрос - были
ли у ребят основания драться? Тем более что сами сказали - нравится, когда
из-за вас дерутся... Ну? - Белоконь наклонил голову, пытаясь снизу
заглянуть в глаза Югалдиной. - Все в порядке? Давайте сделаем наше общее
дело с улыбкой и взаимной симпатией, чтобы потом долгие годы мы вспоминали
об этой приятной встрече, об этом изумительном, прекрасном, очаровательном
допросе.

- Ладно, поехали дальше, - сказала Анна. - Я нечаянно. Вы уж на меня
зуб не имейте.

- Поехали, - согласился Белоконь. - Скажите, мог Горецкий бросить Юру
на Проливе в ту ночь, когда буран куролесил?

- А черт его знает! Я где-то читала, что каждый может совершить
преступление, если надеется скрыть его.

- И вы тоже?

- А что я - рыжая!

- Другими словами, - медленно проговорил Белоконь, - вы утверждаете,
что...

- Я ничего не утверждаю! - перебила его Анна. - Ничего не заявляю.
Ничего не опровергаю. Я просто болтаю. В полном соответствии с моим
нынешним настроением, правосознанием, образованием. Но больше всего
полагаюсь на настроение. Потому как пол у меня женский. В отличие от
вашего. Вопросы есть?

- Бедный парень! - тяжело вздохнул Белоконь. - Как же мне его,
бедолагу, жаль! Он даже не представляет, что его ждет!

- О ком это вы так? - спросила Анна.

- О твоем будущем муже.

- Вы знаете моего будущего мужа?

- Нет, но я знаю, что его ожидает.

- Что же? Я тоже хочу знать его судьбу.

- Его ожидают тяжелые испытания. Боюсь, он может разочароваться в роде
человеческом. А уж в прекрасной его половине разочаруется наверняка. Одно
меня утешает: страдания его не будут продолжаться слишком долго-он сбежит.
Возможно, это будет неправильно с правовой точки зрения, но у меня язык не
поворачивается осудить его.

- Ну что ж, сбежит-туда ему и дорога. Я вам больше не нужна?

- Для дела - нет. Но, честно говоря, мне не хочется вас отпускать.
Поэтому я намерен злоупотребить служебным положением и задержать вас еще
на несколько минут. Тем более что есть повод-вы не ответили на мой вопрос.
Вернее, вы мне даже не позволили задать его.

- Внимательно вас слушаю, - Анна свела брови к переносице и плотно
сжала губы. Но тут же не выдержала и рассмеялась. - Так что вас
интересует, товарищ следователь?

- Скажите, Анна, вы в самом деле можете пойти на преступление, если
есть надежда скрыться, уйти от наказания?

Анна с недоумением посмотрела на Белоконя, раздумчиво отвернулась к
окну. Лицо ее осветилось закатным светом. Белоконь и Панюшкин молча
смотрели на девушку, не торопя ее с ответом. Наконец Белоконь напомнил о