но не знала, что делать с лодкой: или спускаться и прятать ее в речке, или
оставить напротив острова под берегом - с той стороны не увидать, а на этой,
если кто появится, все равно не скрыть. Так что лучше и не прятать. Мало ли
для чего потребовалось ей за Ангару! Нарезать вот талины свекру на плетенье,
а тальники здесь самые богатые. Михеич же как-то обмолвился, что неплохо бы
сплавать на остров за прутьями - правда, на остров, не дальше, но это почти
одно и то же. Михеичу она скажет, что нарезала на острове, он удивится, а
возразить нечем: и верно, сам подсказал, а она услужила. Да и что ему
возражать, если сделала доброе дело - везде ей чудятся недоверие, подгляд,
даже там, где их нет.
вытащила нос лодки на сухое и, вскользь осмотревшись вокруг, стала
подниматься на невысокий берег, из кустов, густо нависших над водой справа,
вышел человек. Настена не заметила, как он вышел, она услышала лишь шуршание
гальки сзади и, испуганно обернувшись, увидела его, склонившегося над лодкой
и сильными рывками подвигавшего ее на каменишник. Настена вскрикнула.
к ней.
радости сердцем, вздрагивая крупной дрожью и приохивая, но он не дал себя
обнять, а повел скорей за кусты, где их не видно было с Ангары, и там обнял
сам, крепко сжав в руках, тяжело дыша и заглядывая в лицо.
так близко видит ее, бормотал он быстрыми выдыхами. - Услышал утром голоса
на протоке и узнал тебя. Догадался, что приплывешь. И весь день караулил.
Потом вижу: гребешь.
Не видишь, что ли?
проверяя упругость живота, ощупал его широкой, разлапистой ладонью. Настене
было приятно это прикосновение, она глубоко и ласково вздохнула.
чем-то упираясь, ребенок.
Настену самое же и распотешили эти слова, она рассмеялась.
возбуждение от неожиданно скорой, раньше назначенного времени встречи с ним
стало меркнуть. Лицо его сильно заострилось и высохло, даже сквозь бороду
видно было, как обвисли на нем щеки. Глаза застыли и смотрели из глубины с
пристальной мукой. Борода казалась уже и не черной, а грязно-пегой, завитки
на ней делали ее и того более неряшливой. Голову он держал, подав вперед,
словно постоянно всматриваясь или вслушиваясь во что-то перед собой, - так
оно скорей всего и было. Волосы на голове он недавно подбирал и остриг на
ощупь, они висели неровными лохмами. Глаза, больше всего Настену напугали
глаза: так они изменились с последней встречи, настолько зашлись тоской и
потеряли всякое выражение, кроме внимания...
оттуда, от груди, зашептала удушливо то, что считала самым важным: - Андрей,
ты не знаешь еще: кончилась война.
ли он отводил разговор, то ли действительно решил похвалиться. - Самому себе
завидно. Утром вы еще по большой Ангаре греблись, а я уж знал: плывут. И вон
откуда, с горы, от зимовья, услыхал. А как на протоку вышли, и тебя
определил.
думая о другом, сказала Настена. - Так, хлеба маленько да яичек. Боялась,
чтоб не заметили.
Настена. Мошка вот-вот загудит. Заест она меня без сетки.
конского волоса, давно истрепали, а лишней в доме не было. Надо где-то
найти: мошка хуже лютого зверя, а здесь он, мужик, один, вся мошка кинется
на него.
одного с ними роста, распускающимися березками. Листочки на них уже
распрямились из трубочек, но были маленькие, бледные под солнцем, с
глубокими бороздками.
солнце, склоняясь, било туда косым упором. Берег здесь был широкий и
красивый - в черемухе, в березе, раскиданными там и сям по луговине, чуть
заметно покатый к воде и молчаливый, словно затаившийся или необжитый. В
траве хлопотали какие-то маленькие, но безголосые птички с полосатыми, как у
бурундуков, спинками и высокими головками. Лишь издали, но с этого же
берега, давно и нудно напрашивалась на гадание кукушка. Настену еще на реке
подмывало погадать, побоялась, теперь бы уж насчитала лет с двести - живи не
хочу.
они все же не пошли; подыскали место, где устроиться, наткнулись они на
глухую круглую полянку, перечерченную пополам белой и твердой, как кость,
колодиной, на которой и уселись. Настена подала Андрею узелок; Андрей, глядя
куда-то вдаль, неторопливо развязал его, но, увидав хлеб, не смог сдержать
нетерпения и впился в него зубами. Настена старалась не смотреть, с какой
жадностью он ест, и сползла с колодины на землю, удобно вытянув
задеревеневшие в лодке ноги, но нет-нет да поднимала голову и украдкой
косилась на Андрея, удивляясь, поражаясь уже и не ему, и не голоду его, а
тому, что этот оборванный, запущенный мужик, выколупывающий сейчас из бороды
хлебные крошки, и есть тот, о ком она не спала ночей и к кому стремилась из
всех своих сил. Господи, как же чувства человеческие капризны и смутливы! До
чего они требовательны и изменчивы! К нему ли, к этому ли человеку, она
плыла, о нем ли страдала, он ли получил над ней страшную и желанную власть?
Не верится. Но Настена остановила себя: а не так ли и он спрашивал, впервые
увидев ее после фронта: к кому бежал? ради кого наломал дров? А ему ведь
было не Ангару переплыть - почище. И тоскливо, безысходно сжалось сердце:
ничего не знает о себе человек. И сам себе он не верит, и сам себя боится.
столько? - деревьям, реке, камням. Шумела пред островом вода; под низким
боковым солнцем блестела в деревьях ранняя паутина. От наливающейся зелени
плыл и туманился зеленой же поволокой взгляд, дыхание холодило влажными
тягучими запахами. Сверху на полянку оборвалась бабочка и долго не могла
вылететь, тычась в плотный кустарник. Но вид на Ангару сквозь ветки
оставался, в нем торчала даже корма лодки под берегом, и Настена часто
взглядывала туда, боясь не столько за лодку - вообще чего-то боясь, чего-то
с неотвратимостью ожидая.
спросила:
показалось, что он чересчур спокойно сказал "не знаю", что он и не хочет
ничего знать.
скажи.
ответил:
наша жизнь. Делай что хошь, но знай, что тебе надо родить. К этому и
готовься. - Он начал твердо, даже жестко, но голос его сорвался; голос его
вообще, Настена заметила, часто ломался, то становясь некстати суровым, то
тут же рядом жалобным, чуть не плачущим - или от постоянного молчания, от
одиночества, или от чего-то еще. Андрей откашлялся и продолжал: - А мне? Что
мне делать? Ты, поди, не один раз подумала: ни черта бы там со мной не
доспелось. Не отказывайся, я знаю. Я сам так думаю. Оно теперь, когда война
кончилась, дивля так думать. Может, правда, ни черта бы не доспелось. Выжил
бы, пришел. - Он наклонился к Настене, вплотную приблизив лицо и пуще
обычного прищурив, спрятав глаза, и зашептал жутким, хриплым и сдавленным
Березин Федор
Посняков Андрей
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Курылев Олег
Соломатина Татьяна