Чтение 36–й страницы книги ~Возлюби ближнего своего~

- Вы играете в бильярд? - спросил Штайнер.

Кельнер взглянул на стол, обитый темно-зеленым сукном и стоявший посреди комнаты.

- Немного.

- Сыграем партию?

- Что ж, можно. Вы хорошо играете?

- Давно не играл. Если хотите, сперва сыграем пробную.

- Идет.

Они натерли кий мелом и разыграли несколько шаров. Потом начали играть. Выиграл Штайнер.

- Вы играете получше, - сказал кельнер. - Вы должны дать мне десять очков форы.

- Хорошо.

"Если я выиграю эту партию, все будет хорошо, - подумал Штайнер. - Она еще будет жива, я увижу ее, и она, может быть, еще поправится".

Он играл сосредоточенно и выиграл.

- Теперь я дам вам двадцать очков форы, - сказал он. Эти двадцать очков означали жизнь, здоровье и бегство из Германии вместе с женой, а стук белых бильярдных шаров казался щелканьем замка судьбы. Партия была упорной. Кельнер серией удачных ударов почти добрался до нужного числа. Ему не хватало всего двух очков, и в этот момент он промазал. Штайнер взял кий и стал примериваться для удара. Перед глазами мерцали искры, несколько раз он должен был делать передышку, но затем, ни разу не промазав, он довел игру до конца.

- Отлично сыграно! - похвалил его кельнер.

Штайнер с благодарностью кивнул ему и посмотрел на часы. Было начало четвертого. Он быстро расплатился и вышел.

Он поднялся по ступенькам, крытым линолеумом, и почувствовал, что весь дрожит. Неестественно мелкая и частая дрожь охватила все его тело. Длинный коридор извивался и колебался, а потом вдруг появилась белая дверь, она приблизилась - пятьсот пять.

Он постучал. Никто не ответил. Он постучал еще раз. От страха перед неизвестностью он почувствовал спазмы в желудке и открыл дверь.

Маленькая комнатка была залита лучами послеполуденного солнца - словно мирный островок из какого-то другого мира, и казалось, что рвущееся вперед, звенящее время не имело больше никакой власти над бесконечно тихой фигуркой, лежавшей на кровати и смотревшей на Штайнера. Тот немного покачнулся, и шляпа выпала из его руки. Он хотел нагнуться и поднять ее, но внезапно сзади его словно что-то ударило, и, не отдавая себе отчета, что делает, он опустился на колени перед кроватью и беззвучно затрясся в лихорадочной дрожи - он вернулся.

Глаза женщины долго и спокойно смотрели на него. Потом в них появились искорки беспокойства. Кожа на лбу вздрогнула, а губы зашевелились. Теперь уже в глазах горел страх. Рука, неподвижно лежавшая на одеяле, поднялась, словно хотела удостовериться и пощупать то, что видели глаза.

- Это я, Мария, - произнес Штайнер.

Женщина попыталась приподнять голову. Глаза ее бегали по его лицу, которое находилось уже совсем близко.

- Успокойся, Мария, это я, - сказал Штайнер. - Я приехал.

- Йозеф... - прошептала женщина.

Штайнер вынужден был опустить голову. Слезы заполнили его глаза. Он закусил губу и проглотил комок, подступивший к горлу.

- Это я, Мария. Я вернулся к тебе.

- Если они тебя найдут... - прошептала жена.

- Они меня не найдут. Не смогут найти. Я останусь здесь. Я могу остаться у тебя.

- Дотронься до меня, Йозеф... Я должна почувствовать, что ты рядом. Видеть - я тебя часто видела...

Он взял ее легкую руку с голубыми прожилками в свои и поцеловал. Потом наклонился над ней и приложил свой губы к ее губам, усталым и уже далеким. Когда он поднялся, глаза ее были полны слез. Она тихо качнула головой, и капли полились с лица, словно дождь.

- Я не думала, что ты приедешь... Но я все время ждала тебя.

- Теперь я буду рядом...

Она попыталась его оттолкнуть.

- Тебе нельзя здесь оставаться! Ты должен уехать. Ты не представляешь себе, что здесь было. Ты сейчас же должен уехать! Уезжай, Йозеф!

- Это не опасно.

- Нет, опасно. Мне лучше знать. Я тебя повидала, а теперь - уезжай! Долго я не проживу. А умереть я могу и без тебя.

- Я устроил все так, что могу остаться у тебя, Мария. Сейчас многих амнистируют, под амнистию попаду и я.

Она недоверчиво взглянула на него.

- Это правда, - продолжал он. - Клянусь тебе, Мария. Пусть никто не знает, что я здесь. Но ничего страшного не случится, если об этом и узнают.

- Я ничего не скажу, Йозеф. Я никогда ничего не говорила.

- Я знаю, Мария. - Его словно обдало теплой волной. - Ты развелась со мной?

- Нет... Не смогла этого сделать, и не сердись на меня.

- Я хотел этого ради тебя. Тебе было бы гораздо легче жить.

- Мне не было трудно. Мне помогали. Помогли получить и эту палату... Когда я одна, ты чаще бываешь рядом со мной.

Штайнер посмотрел на нее. Лицо ее стало как-то меньше, осунулось, а кожа была изжелта-бледной, восковой, с голубыми тенями. Шея стала хрупкой и тонкой, резко выделялись ключицы. Даже глаза были затуманены, а губы бесцветны... Только волосы блестели и сверкали. В лучах послеполуденного солнца они казались золотисто-багряным венком, резко контрастировавшим с маленьким, как у ребенка, телом, которое уже почти не в силах было подняться.

Открылась дверь, и вошла сестра. Штайнер встал. Сестра держала в руке стакан с жидкостью молочного цвета. Она поставила стакан на столик.

- К вам пришли? - спросила она, бросая на Штайнера быстрый взгляд.

Больная едва заметно кивнула.

- Из Бреслау, - прошептала она.

- Так издалека? Это чудесно. Тогда вы сможете немного побеседовать.

Пока сестра вынимала градусник, ее синие глазки опять быстро взглянули на Штайнера.

- Температура повышена? - спросил тот.

- Нет, что вы! - радостно сообщила сестра. - У нее уже несколько дней нормальная температура.

Она положила термометр в стакан и вышла. Штайнер придвинул стул поближе к кровати и сел рядом с Марией. Он взял ее руки в свои.

- Ты рада, что я здесь? - спросил он, хорошо понимая бессмысленность своего вопроса.

- Для меня это - все, - сказала Мария не улыбнувшись.

Они смотрели друг на друга и молчали. Слов почти не было. Они - рядом, и этого более чем достаточно. Они смотрели друг на друга, и ничего более для них не существовало. Один растворился в другом. Они вернулась друг к-другу. В их жизни не осталось больше ни будущего, ни прошлого - только настоящее. Покой, тишина, мир.

В палату снова вошла сестра. Она поставила черточку на температурной кривой. Но они ее не заметили. Они смотрели друг на друга. Солнце начало клониться к горизонту. Его лучи медленно, словно не решаясь, сползли с чудесных горящих волос и соскользнули на подушку, потом неохотно отступили к стене и поползли по ней. А два человека продолжали смотреть друг на друга. Пришли сумерки на своих синих ногах, заполнив собой комнату, а они все смотрели друг на Друга, до тех пор, пока из углов комнаты не выступили тени и не покрыли своими крыльями бледное лицо, единственное лицо.

Дверь открылась. Вместе с потоками света вошел врач, за ним - сестра.

- Вам пора уходить, - сказала сестра.

- Хорошо. - Штайнер поднялся и нагнулся над кроватью. - Завтра я снова приду, Мария.

Она лежала на кровати, словно наигравшийся до усталости и довольный ребенок, и на губах ее играла полумечтательная улыбка.

- Да, - сказала она, и он не понял, обращается ли она к нему или к его воображаемому образу. - Да, приходи...

В коридоре Штайнер дождался врача и спросил его, сколько ей осталось жить. Тот поднял глаза.

- В лучшем случае дня три-четыре. Странно, что она вообще до сих пор жива.

- Спасибо. - Штайнер медленно спустился вниз по лестнице. У выхода он остановился и внезапно увидел город. Он не заметил его, когда приехал, но теперь город лежал перед его глазами - отчетливый и реальный. Он увидел улицы и сразу же почувствовал опасность, невидимую, безмолвную опасность, которая подкарауливала его на каждом шагу, на каждом углу, в каждой подворотне, в каждом прохожем. Он знал, что мог сделать против нее Очень немного. Этот белый каменный дом за его спиной был именно тем местом, где его могли схватить, словно зверя в джунглях, пришедшего на водопой. Понимал он и то, что ему где-то надо найти пристанище, чтобы иметь возможность прийти сюда снова. Врач сказал: три-четыре дня. Капля в море и в то же время целая вечность. Минуту он размышлял, не навестить ли ему одного из своих старых друзей, но потом отказался от этой мысли и решил остановиться в каком-нибудь из отелей среднего класса. В первый день это меньше всего бросится в глаза.

Керн сидел в одной из камер тюрьмы Санте вместе с австрийцем Леопольдом Бруком и вестфальцем Монке. Все трое клеили кульки.

- Ребята! - произнес Леопольд через какое-то время. - Я голоден! Страшно голоден! Я бы с удовольствием сожрал и клейстер, если бы за это не влетело.

- Потерпи десять минут, - ответил Керн. - Через десять минут принесут жратву, полагающуюся на ужин.

- Разве это поможет! После нее я как раз и почувствую настоящий голод. - Леопольд надул кулек и ударил по нему ладонью. Кулек громко хлопнул. - Какое несчастье, что в такие проклятые времена у человека есть желудок. Когда я подумаю о мясе, пусть даже собачьем, я готов разнести всю эту каморку!

Монке поднял голову.

- А я чаще мечтаю о большом кровавом бифштексе, - сказал он. - О бифштексе с луком и жареным картофелем. И о холодном, как лед, пиве...

- Замолчи! - застонал Леопольд. - Давайте думать о чем-нибудь другом! Например, о цветах.

- Почему обязательно о цветах?

- Ты что, не понимаешь? Надо думать о чем-то красивом. Это отвлекает...

- Цветы меня не отвлекут.

- Однажды я видел клумбу с розами... - Леопольд судорожно пытался перевести свои мысли в другое русло. - Прошлым летом. Перед тюрьмой в Палланцо. В лучах предзакатного солнца, когда нас выпустили на свободу. Розы были красные-красные, как... как...

- Как сырой бифштекс, - помог Монке.

- А-а! Проклятие!

Загремели ключи.

- А вот и жратву несут, - сказал Монке.

Дверь открылась, но вместо кальфактора с едой на пороге появился надзиратель.

- Керн! - сказал он.

Тот встал.

- Пройдемте со мной! К вам пришли.

- Наверное, президент, - высказал предположение Леопольд.

- Возможно, Классман. У него ведь есть документы... И, возможно, он прихватил с собой что-нибудь из еды.

- Масла! - оживился Леопольд. - Большой кусок масла! Желтого, как подсолнечник!

Монке ухмыльнулся.

- Ты - настоящий лирик, Леопольд! Ты вспомнил даже о подсолнечниках.

Керн остановился на пороге, словно пораженный громом.

- Рут! - У него даже перехватило дыхание. - Как ты сюда попала? Тебя арестовали?

- Нет, нет, все в порядке, Людвиг!

Керн бросил взгляд на надзирателя, который безучастно сидел в уголке. Потом быстро подошел к Рут.

- Ради бога, уходи отсюда сию же минуту, Рут! - прошептал он по-немецки. - Ты самане понимаешь, чем рискуешь! Они каждую минуту могут тебя арестовать, а это означает четыре недели тюрьмы, а при повторном аресте - полгода! Быстрее, быстрее уходи!

- Четыре недели? - Рут в испуге взглянула на него. - Ты просидишь здесь четыре недели?

- Ничего не поделаешь! Не повезло! А ты... Ну, не будь же легкомысленной! Любой и в любую минуту может спросить у тебя документы!

- Но у меня есть документы!

- Что?

- Я получила временное разрешение, Людвиг!

Она вынула из кармана бумагу и протянула ее Керну. Тот сразу уткнулся в нее.

- О, боже ты мой! - медленно произнес он. - Значит, это все-таки удалось сделать! Кто помог? Комитет помощи?

- Комитет помощи и Классман.

- Господин надзиратель, - спросил Керн, - заключенному разрешается целовать даму?

Тот лениво посмотрел на него.

- По мне - сколько хотите, - ответил он. - Главное, чтобы она не передала вам при этом нож или напильник.

- Когда человек посажен на пару недель, это себя не оправдывает.

Надзиратель скатал себе сигарету и закурил.

- Рут, - спросил Керн, - вы там слышали что-нибудь о Штайнере?

- Пока ничего. Марилл говорит, что сейчас невозможно что-либо узнать. И писать он не будет. Он просто вернется. Внезапно и неожиданно.

Керн взглянул на нее.

- И Марилл этому верит?

- Этому все верят, Людвиг. Что нам остается?

Керн кивнул.

- Да, что нам остается... Он уехал уже неделю назад. Может быть, ему удастся...

- Он должен вернуться! Другого я и представить себе не могу.

- Время! - произнес надзиратель. - На сегодня хватит.

Керн обнял Рут.

- Возвращайся! - прошептала она. - Возвращайся быстрее! Ты останешься здесь, в Санте?

- Нет, они отвезут нас к границе.

- Я попытаюсь еще раз получить разрешение прийти к тебе! Возвращайся! Я люблю тебя! Возвращайся быстрее! И я боюсь! Я хотела бы уехать вместе с тобой!

- Нельзя. Твое разрешение действительно только в Париже. Я вернусь.

- У меня с собой деньги. Они спрятаны за бантом, Вынь, когда будешь целовать меня.

- Мне ничего не нужно. У меня есть все. Оставь их у себя! Марилл о тебе позаботится. Может быть, и Штайнер скоро вернется.

- Время! - напомнил надзиратель. - Послушайте, вас же не отправляют на гильотину!

- До свидания! - Рут поцеловала Керна. - Я люблю тебя! Возвращайся!

Она оглянулась и взяла со скамейки пакет.

- Здесь кое-что из еды. Внизу его проверяли, все в порядке, - сказала она надзирателю. - До свидания, Людвиг!

- Я очень рад, Рут! Видит бог, я очень рад, что ты получила разрешение! Теперь тюрьма мне покажется раем!

- Вот и хорошо! - раздался голос надзирателя. - Возвращайтесь в свой рай!

Керн взял пакет под мышку. Он был довольно тяжелым. Керн направился в камеру в сопровождении надзирателя.

- Вы знаете, - задумчиво сказал тот через минуту. - Моей жене шестьдесят лет, и на спине у нее небольшой горб. Странно, но иногда я почему-то вспоминаю об этом.

Когда Керн вернулся, кальфактор с ужином стоял как раз перед дверью камеры.

- Керн, - сказал Леопольд с безутешным лицом. - Опять картофельный суп без картофеля.

- Это овощной суп, - объяснил кальфактор.

- С таким же успехом можно сказать, что это кофе, - ответил Леопольд. - Я всему поверю!

- А что у тебя в пакете? - спросил у Керна вестфалец Монке.

- Кое-что из еды. Но что именно, сам не знаю.

Лицо Леопольда засияло.

- Раскрывай! Быстро!

Керн развязал веревку.

- Масло! - с благоговением произнес Леопольд.

- Желтое, как подсолнечник! - дополнил Монке.

- Белый хлеб! Колбаса! Шоколад! - продолжал Леопольд в экстазе. - И... целая головка сыра!

- Желтого, как подсолнечник! - повторил Монке.

Леопольд поднялся, не обращая на него внимания.

- Кальфактор! - повелительным тоном произнес он. - Уберите вашу бурду и...

- Стоп! - перебил его Монке. - Не так быстро! Ох, уж эти мне австрийцы! Потому только и проиграли войну в восемнадцатом году!.. Дайте сюда миски! - сказал он кальфактору.