Чтение 36–й страницы книги ~ИСТИНА~

больницы, что шло в кинотеатрах. Ну и, конечно, люди. Особенно те, кто к
немцам пошел служить.

Молодец старик. Молодец! Это уже горячее.

- А он рассказал о конкретной цели своего визита?

- Конечно. Его интересовала трагедия на Буковой улице.

- Вы что-нибудь знали о ней?

- Очень мало. Практически то же, что и остальные старожилы. Но я
рассказал Игорю Александровичу о странной встрече, которая произошла за
день до его приезда.

- Вы не могли бы повторить этот рассказ?

Стахурский оглядел комнату. Четыре офицера милиции расположились в
ней. Видимо, не зря они пришли к нему. И ему очень захотелось помочь.
Только он пока не знал, как. Ту встречу он не принял всерьез. Просто не
обратил внимания на пьяный бред человека, в сердце которого, кроме злобы,
не было никаких других чувств. Эту злобу, вернее злую зависть, не сгладило
время. Оно оказалось бессильным, не стало лекарем.

Он не вызывал в Стахурском даже профессионального, врачебного
сочувствия. Этот человек полной мерой заплатил за трусость, за способность
подлаживаться к любым обстоятельствам. Пустой это был человек, с
подлинкой.

Стахурский достал короткую трубку, набил ее крупно нарезанным
табаком.

- Впервые вижу такой, - сказал Прохоров.

- Я выращиваю три сорта табака, перемешиваю их и курю. Если у вас
есть трубка, могу предложить, но предупреждаю, смесь крепкая.

Он прикурил, выпустил тугой шар дыма.

- Человека того зовут Викентий Сичкарь. Он при поляках соседом моим
был. Вернее, его отец. Мастерская по ремонту авто и мото. Варшавский
патент.

- Почему варшавский? - спросил Олег.

- Так надежнее. Гродно было окраиной панской Польши. Поэтому магазины
были краковские, пиво лодзинское, а у Сичкаря мастерская варшавская. Так и
жили при тех порядках. Нищий край, копеечная коммерция да жандармы
польские. Так вот, у того Сичкаря сын Викентий был. Большой, знаете,
оболтус. Из гимназии его выгнали за неуспеваемость, и он целыми днями на
мотоциклах и машинах из папашиной мастерской гонял. А когда произошло
воссоединение, он первым шофером такси в городе стал. Отец умер,
мастерскую национализировали, а он работал. Перед самой войной попал ко
мне в больницу с воспалением легких. Тяжелый случай оказался, но я его
выходил. Так что война его на больничной койке застала, а там и фашисты
пришли. Я его из виду потерял. Только в сорок втором является ко мне в
больницу в форме вспомогательной полиции. Я не выдержал и сказал, что зря
его вылечил. Он смутился и говорит: пан доктор, я в строительной фирме
<Гильген> служу, а там порядок такой, все шоферы через полицию оформлены.

- Зачем он приходил?

- Смешно сказать, лекарства мне немецкие продавал. Тогда всякая
сволочь спекулировала, воровала... Страшное время было.

- А потом?

- Потом, - Стахурский вновь разжег погасшую трубку, - потерял я его
из виду. Говорили, что с немцами ушел, будто осудили его. Сгинул. А тут
является. Пьяный, старый, раздрызганный какой-то.

- Зачем он приходил?

- Будете смеяться, просил у меня справку, будто он партизанам
лекарства доставал. Представляете, решил примазаться к светлому делу. Я,
конечно, отказал. Вот тут-то он и начал кричать, что, мол, одни по лагерям
сидели, а другие чистенькие. Исповедовался спьяну. Но я ему сказал - иди к
ксендзу, он грехи отпустит.

- Так что же он все-таки сказал, Казимир Францевич?

Уходил старик от точного ответа, не по умыслу, просто не на том
сосредоточивал свое внимание. Олег понял, что пора вмешаться.

- Вспомните как можно точнее эту часть разговора.

- Вы знаете, и Игорь Александрович меня об этом просил. Прекрасный
человек, интересный писатель...

Опять разговор начал плутать, как слепой в лесу.

- Что вам сказал Сичкарь? - резко, словно выстрелил, спросил
Прохоров.

Масельский укоризненно посмотрел на него.

- Что? - напрягся Стахурский. - Он сказал, что знает человека,
который работал на немцев, и будто у него есть знакомая женщина, отбывшая
ссылку за пособничество. Она о нем говорила.

- Он, Сичкарь, назвал фамилию этого человека?

- Нет. Да я ему и не поверил бы. Пьяный он был, злой. В таком
состоянии чего не наплетешь.

- Где сейчас живет Сичкарь?

- В Петропавловске, в Северном Казахстане. Работает там таксистом.

- Вы сказали об этом Бурмину?

- Да. Он прямо из Гродно полетел туда.

Вот и сложилась цепь. Славный старик Стахурский, врач-подпольщик.

- Спасибо вам, Казимир Францевич, мой коллега оформит сейчас
некоторые формальности, что поделаешь, слово к делу не пришьешь. - Олег
улыбнулся.

Он успокоился. Была цепь. Сложилась она. Прочно скрепились звенья.
Первое - Стахурский, второе - Сичкарь, третье - женщина, четвертое -
убийца.

Он закурил, отошел от стола. Сквозь деревья на углу дома
просматривалась крупная буква <М>.

- Толя, а что это за буква?

- Магазин <Мясо>. Точно Бурмин написал. Наблюдательный был человек.

Эх, Бурмин, Бурмин! Ну, старику простительно. Восемьдесят человеку
все-таки. Внимание рассеянное. Да и не поверил пьянице. А ты? Зачем полез
один? Зачем? И вдруг он вспомнил еще один абзац из повести. <Нельзя
оскорблять человека недоверием. Еще хуже оскорблять подозрением. Поэтому и
приходится говорить с десятками людей, собирать по крупицам Истину>.

Значит, Истина. Ей честно служил Бурмин. Ради ее торжества он не
делился ни с кем своими подозрениями. Истина - единственная религия,
которую он исповедовал, садясь за письменный стол. Только она могла
вершить суд. И он нашел ее. Только кто-то узнал об этом. Но как? Значит,
убийца из окружения Бурмина.

Потом они ушли. Попрощались со славным стариком, покинув эту странную
комнату.

- Жаль, что уезжаете, - вздохнул Масельский, - поехали бы за город.
Поговорили бы кое о чем.

Они ехали к аэропорту по дивно зеленым улицам Гродно. Тенистым и
тихим. И жалели искренно, что так мало побыли здесь.

Но в Москве, возможно, жил убийца. Он пока еще ходил по улицам,
возможно, работал, здоровался с соседями. А возможно, он готовил новое
убийство, чтобы прервать цепь, с таким трудом сложенную Наумовым. И мысль
эта не давала ему покоя.

Прощаясь у трапа, Олег сказал Масельскому:

- Толя, вы бы старика поберегли.

- Думаешь?..

- Да. В архиве Бурмина были адреса.

- Мы его сегодня же в Луно увезем.

- А что это?

- Районный центр.

- Прекрасно. Кстати, свяжись с Казахстаном и позвони нам, как там
Сичкарь.

- Что-то ты, брат, разволновался?

- Нет, Толя, просто противник у нас опасный.

- Сделаю.

Они крепко пожали руки друг другу. Еще одна встреча, еще одна
разлука. Но было нечто большее, чего не могли разрушить ни время, ни
расстояния. Профессиональная солидарность людей. Даже незнакомых между
собой.

И снова аэропорт. Машина. Дежурный старшина при входе в управление.
Знакомый кабинет.

Олег только успел повесить китель в шкаф, как появился довольный Леня
Сытин и положил на стол фоторобот.

С глянцевой бумаги на Наумова глядело лицо в кепке, больших темных
очках, с прямым носом, поджатыми губами, усами, чуть опущенными книзу,
массивным подбородком. Нет. Никаких ассоциаций не вызывало у него это
лицо, в муках рожденное в свидетельской памяти. Никаких.

- Хорош, ничего не скажешь! Никитину показывал?

Леня кивнул.

- Ну и что?

- Сказал - немедленно заклишировать. Чтобы по всему городу висел.

И Наумов понял задумку полковника. Это же был ход. Пусть несколько
прямолинейный, но ход. Вполне возможно, что убийца увидит объявление о
розыске. Начнет нервничать. А следовательно, совершит ошибку.

- Когда повесят фотографию?

- Обещают к завтрашнему утру.

- Я по дороге в дежурную часть заходил. Вот вам сообщение:

<Москва ГУВД Мособлисполкома

УУР Наумову.

Сичкарь работает в такси. ОУР ГОВД Петропавловска обещал

поддержку. ОУРУВД Гродно Масельский>.

- Боря, - Олег подошел к Прохорову, - возьми машину, слетай к
Архипову, покажи это сооружение. А потом в прокуратуру, передай