хоша он и нерусский. Иноземец крещеный, из купецкого звания. Зимой еще
прибился, под Оренбургом.
живее! Кто живьем довезет - штоф водки!
цепи, под мрачными сводами закопченного подвала. Я уже знал, что этот "Иван"
на самом деле Шон О'Брайен, правнук капитана Майкла О'Брайена. Допрашивали
Ивана-Шона двое офицеров в потертых зеленых мундирах, сидевших за столом,
заваленным бумагами и гусиными перьями. Было душно, офицеры поснимали не
только треуголки, но и парики. За спиной О'Брайена отчетливо просматривались
гориллообразный палач, поигрывающий кнутом, пылающая печка и дыба.
голосом произнес один из чинов, сидевших за столом. - Ваше имя доподлинное?
имеется.
торговые дела в Архангельске?
выезжали?
Архангельского отъехали?
губернатора, коее состоялось по указу ея императорского величества на
поданное мною прошение о принятии меня в российское подданство.
среде народной распространились злокозненные слухи о явлении некоего
самозванца, выдающего себя за законного государя?
роду год, да пять слуг.
почить?
сразу и потащат на дыбу, но ошибся. Офицер только улыбнулся и спросил:
самозванец Емелька есть законный император всероссийский?
производить возмущение? Шон ответил быстро и решительно:
немалое число изобличенных злодеев показывает на вас как на зачинщика и
конфидентного друга самозванца Емельки?
своей волей. Но до персоны его допущен не был и в конфиденции не состоял.
Емельке был правой рукой? - Следователь перешел на "ты", и это ничего
хорошего Шону-Ивану не предвещало.
разговор вести.
фартуках - помощники палача, очевидно, - и поволокли Шона к дыбе. Обмотали
запястья веревкой, подтянули на блоке к потолку, палач махнул кнутом,
полоснул им по натянутой спине О'Брайена. Кожа лопнула сразу же, показалось
кровавое мясо. Потом я посмотрел, как Шона жгут вениками, как выворачивают
ему руки из суставов, обливают тузлуком спину, превращенную в лохмотья, как
щипцами рвут ногти с пальцев. "Век золотой Екатерины", одним словом...
рогожей. Под рогожей - я это знал - лежал Шон О'Брайен. Казнили его или он
умер от пыток - не пояснялось. Женщина и мальчик были его семьей. Где-то в
степи, судя по всему, недалеко от какого-то города или большого села, избы
которого просматривались на фоне горизонта, два оборванных мужика,
закованных в цепи, копали яму. Два пожилых солдата и капрал, держа ружья у
ноги, покуривали трубочки и приглядывали за землекопами.
потеряешь, коли не плакать...
свалялась. Укатают теперича в самую Сибирь.
Сколько народу Емелькины псы погрызли! Якима Трешневикова за верность
присяге на четыре шмата посекли... Премьер-майора Иванова отставного со всем
семейством на пики вздели. Коменданта Елагина с женой на одной перекладине
повесили. А это бунтовское отродье жить будет... Государыня милует.
кого казнить, а кого миловать...
завывают? Ему там ховодно будет!
окаменев. Когда же лопаты колодников наметали невысокий холмик, она вдруг
плашмя упала наземь.
Брылев, подними ее!
попытался поднять на ноги... и вдруг отшатнулся, крестясь.
лезущего на каменную стену по приставной лестнице. Все было окутано дымом,
бухали пушки, грохали ружья... Почти сразу я догадался, что это штурм
Измаила. А тот солдат, что лез на стену, был сыном Ивана-Шона, только
фамилия у него была иная, неведомо в каких штабных канцеляриях родившаяся.
наперевес, пырнул янычара, уже готовившегося полоснуть ятаганом какого-то
русского офицера. Турки побежали. Толпа русских солдат с ревом погнала их,
прикалывая штыками. "Ура!" перекрыло все звуки.
епанче вдоль строя закопченных, перемазанных грязью и кровью солдат. Но это
не Измаил, это Варшава.
перед собой сорванное с древка польское знамя. Генерал-аншеф (откуда-то я
знал, что указ о возведении Суворова в чин генерал-фельдмаршала еще не
подписан) остановился под октябрьским дождем и поднял глаза на гренадерского
унтер-офицера.
чудо-богатырь! Как баталия - так регалия... Не все, поди, в казну отдаешь
знамена-то? На портянки небось в Измаиле еще набрал, а нынче девкам на
платки собираешь? Ну, коли так знамена чужие любишь, значит, и свое лелеять
станешь. Быть тебе прапорщиком, помилуй Бог!
горница с иконами и портретом императора Николая Павловича. За столом сидел
убеленный сединами старец - отставной майор Андрей Иванович Баринов - и
диктовал дочери Марии Андреевне письмо в Петербург к сыну Александру.
Ответствую, что Бога не обманешь, и надобно готовиться к Высочайшему Параду,
дабы на оном в грязь лицом не ударить. Рассуждая о сем, помышляю, что
укорить мне себя не в чем, а за деяния моего отца и деда твоего Ивана,
бывшего некогда смутьяном, нам в ответе не быть. Благословляю судьбу, Бога и