Чтение 36–й страницы книги ~Небеса ликуют~

Я был гидравликусом и не верил в великого духа Тупи. Даже он не спасет, когда булькающая трясина схватит за лодыжки, заурчит, потянет вниз. Но сейчас, когда мистерия уже началась, я был готов поверить и в него, помолиться, помазать жиром губы клыкастого идола...

Болото молчало. Потревоженная мною лягушка неторопливо шлепала в гущу камыша.

* * *

Темная завеса исчезла, сменившись бледным неярким рассветом. Страшный день вступал в свои права, но начинался он обычно, буднично и даже скучно. Ветер разносил по табору надоевший запах горелой каши, возле митрополичьего шатра привычно топталась толпа, пришедшая на утреннюю службу. Разве что черного цвета стало меньше да почти стихло лошадиное ржание.

Но кое-что все же изменилось. С нашего вала исчезли часовые, а на польской, противоположной, стороне собралась густая толпа.

Зрители. Пока еще зрители. Надолго ли?

...В этом тоже было что-то знакомое. В первом акте мистерии на сцене собираются все - кроме тех, кому доведется завершить трагедию. "Diablerie" - Дьяволово воинство. Они недалеко, совсем рядом, наиболее любопытные уже заглядывают, принюхиваются, корчат рожи.

Diablerie - войско Его Королевской Милости Яна-Казимира. Ты совсем стал еретиком, бедный Илочечонк!..

За высокими валами редута уже никто не спал. Но кашу не варили. Белые сорочки собрались в центре, разбившись на несколько отрядов. Черные реестровцы суетились между ними, пытаясь привести лапотную армию в порядок. Откуда-то появились мушкеты, пики, небольшие переносные мортиры, называемые здесь странным словом "гакивница".

Бог Марс вновь восседал на своем барабане. Бородка - пистолетом, верная шпага - в руке.

- Бистро! Бистро! Рядьи строить, не бродить а ли кошон, parbleu!

Я залюбовался. Не беспорядочной толпой, не ведающей, где лево, где право, а самим шевалье. Эх, нет тут панны Ружинской!

Увидев меня, славный дю Бартас с достоинством встал, повел плечами.

- Дорогой друг! Ваши указания выполнены! Все! То есть почти все...

На "почти" я вначале не обратил внимания. Хорошо и то, что реестровцы не побоялись вернуться. И что белые свитки не разбежались - тоже хорошо.

- Сюда все не вместились, я приказал остальным вилланам собираться у южного эскарпа. Ма foi! Там их тысячи четыре, не меньше!

...Из почти сотни тысяч, что пришли сюда по зову capitano Хмельницкого. Но все равно...

- Браво!

Пикардиец удовлетворенно огладил бородку.

- Vieux diable! Мне бы неделю, и я сделал бы их людьми! Однако же, дорогой де Гуаира, наш попик категорически отказался последовать за мной!

- Какого черта! - возмутился я. - Из-за его ослиного упрямства...

- Раненые, мой друг! Он не может их оставить. Черт, дьявол, Лютер, Кальвин! Как я мог забыть? Вывезли не всех, вчера вечером еще оставалось не меньше двух сотен только тяжелых!

Неужели фельдмаршал-лейтенант даже раненых бросит?

- Ноши! - гаркнул я. - Надо срочно достать ноши! Или сделать - из чего угодно!

Кажется, я перенапряг голос. Шевалье испуганно моргнул.

- Да-да, конечно, в таборе есть полотно, можно связать вместе пики... Я еще не успел рассказать о синьоре де ла Ривс-ро. Наш грамотей тоже не желает...

Я лишь махнул рукой. Не желает? Так пусть катится к своему Лютеру!

* * *

Первый акт продолжался - неторопливо, нарочито скучно. Так и должно быть в мистерии. Зрителям надо привыкнуть, освоиться, окунуться в атмосферу надвигающейся беды. И когда им начнет казаться, что самое страшное так и не случится...

Крик - долгий, отчаянный - разорвал привычный монотонный шум. Крик, тишина, неуверенное молчание.

- Предали! Зрада! Предали!

Тишина раскололась, разлетелась звонким жутким эхом:

- Предали! Ушли! Бегите, братцы! Бегите!!! И начался акт второй.

* * *

- Шевалье! На вал, быстро!

Бледные лица часовых. Мушкеты дергаются в руках.

- Пан пулковник! Пан пулковник!..

Дю Бартас зарычал - и парни умолкли. Табор! Что в таборе?

В таборе - белым-бело.

Я даже не подозревал, что здесь столько народу. Огромная толпа в знакомых белых рубахах появилась словно из-под земли, набилась в узкие проходы между шатрами, затопила холм, где золотом горели высокие кресты.

- Измена! Ушли! Все ушли! На гати! На гати!

Людское море замерло на миг - и тут же волны ударили во все стороны. Ближайший шатер дрогнул, начал заваливаться набок.

- На гать! Утекай, братцы!

Кто-то упал, исчез под обутыми в лапти и постолы ногами. Кого-то отбросило в сторону, к подножию вала. Где-то вдалеке человеческим голосом закричала обезумевшая лошадь. А море плескалось, выходило из берегов, орало тысячеголосым хором:

- Утекай! У-те-кай!

Я заметил, как дернулась в крестном знамении рука дю Бартаса. Нечасто увидишь, но сейчас - самое время.

- Шевалье! Передайте своим, чтобы не двигались с места!

- Мои не двинутся. - Пикардиец с силой провел ладонью по лицу. - Merde! Что они делают? На одну переправу больше сотни за один раз не поместится. Вы представляете, что сейчас начнется? Ведь это же конец!

Он ошибался - это был всего лишь акт второй. Быстрый, короткий. Все площадки и "беседки" заполнены, заскрипели канаты, двигая пэджэнты...

...И прибавилось зрителей. Польский вал был заполнен народом, наиболее смелые уже подобрались к самому табору, кто-то начал карабкаться на насыпь.

Ударил мушкетный выстрел. Часовые редута были на посту. Но это только здесь, табор беззащитен! Зрители скоро поймут, они уже понимают, еще миг, и толпа любопытных превратится в стаю diablerie...

- Шевалье! Дайте мне сотню ваших мушкетеров! Надо добраться до раненых, уложить их на ноши...

- Вас затопчут, друг мой!

Я оглянулся, окинул взглядом обезумевшее белое море. Шатры исчезли, погасло сияние крестов. Остались люди - преданные люди, ничего не понимающие, не способные видеть, слышать, соображать.

Чернь... Какое отвратительное слово!

Снова выстрел! Еще, еще! Неужели?..

Я вновь оглянулся и понял, что второй акт позади. Они уже здесь - ландскнехты в темных латах, гусары со стальными крыльями за спиной, усатые здоровяки в ярких жупанах. Заполнили вал, деловито заряжают мушкеты, кто-то уже разворачивает брошенную часовыми гармату...

Diablerie выходят на сцену.

Акт третий.

* * *

Реестровцы - впереди, тремя рядами, парни в белом - посередине, на мою голову кто-то водружает тяжелую каску.

- Заряжай! Ряды ровняй! Пан Гуаира, то прошу ближе к хоругви!

Кажется, я тоже стал полковником!

А спереди грохочут выстрелы. Вначале редкие и неуверенные, они теперь звучат все чаще, вот ударил залп, глухо рявкнула мортира.

Diablerie все еще на валу. Они не спешат в табор, боятся засады, какой-то невероятной, невозможной хитрости. Им незачем торопиться, незачем рисковать. Каждая пуля, каждое ядро попадает в цель.

- С Богом, друг мой! Если вас не будет через полчаса... Дю Бартас хмурится, пистолет-бородка смотрит мне в грудь.

- Если меня не будет, шевалье, то вы будете пробиваться к переправе!

Сказал - и пожалел. Глаза бога Марса вспыхивают огнем.

- Parbleu! Гуаира! Извольте не пререкаться со старшим по званию!

О, Господи! И вправду!

- Oui, mon colonel!

Меня толкают вперед, к красно-синей хоругви, возле которой ощетинились мушкетами несколько мрачных усачей. Сзади ревет дю Бартас - на дикой смеси всех возможных наречий:

- Атансьо-о-он! Хлепцы! Тавай! Тавай! Марш-о-о-он! Пьесня!

Какой еще к черту-дьяволу "пьесня"? Но усачей ничем не удивишь. Резкий свист, и десятки голосов дружно рявкают:

Нам поможет Снятый Бог и Пречиста Мати

Ляха порубати!

Эх, пан чи пропал! Дважды не вмирати!

Вперед!

* * *

Мы успели вовремя. Как только наш таран, разгоняя перепуганную толпу, прорвался к лазарету, откуда-то сзади донесся дикий леденящий душу вопль, перекрывающий все, даже адский шум агонизирующего табора:

- Ля-я-я-я-хи-и-и!

Я понял. Diablerie уже здесь.

Акт третий. Кульминация.

Вскоре стало ясно, что мое присутствие совершенно излишне. Командовать не пришлось. Реестровцы привычно построились в три шеренги, готовясь к отпору. Ополченцы бросились к раненым, снимая с плеч самодельные ноши. Повезло - и нам, и этим несчастным. Отступая, Богун все же не забыл о лазарете. Забрали почти всех, но к нескольким десяткам оставленных за последние полчаса добавились те, кто попал под обстрел. А пушки продолжали греметь, и каждую минуту смельчаки, каким-то чудом не потерявшие голову в этом аду, укладывали на окровавленную траву все новых и новых.

Брата Азиния нигде не было. Я уже было обрадовался, решив, что попик впервые за наше знакомство проявил столь не свойственное ему благоразумие. Как вдруг...

- Монсеньор! Ради Господа, монсеньор!

Хорошо, что шумно! Хорошо, что реестровцы не понимают по-итальянски!

На этот раз на брате Азинии была фиолетовая сутана вкупе с большим наперсным крестом. Я только головой покачал. Самое время! - Монсеньор! Сюда! Сюда!

Вначале мне не понравился его голос. Затем - лицо. Затем...

- Сюда! Вот! Вот! Что мне делать, монсеньор?

...Сьер Гарсиласио де ла Риверо, доктор римского права и нераскаявшийся еретик, лежал на залитых кровью ношах. Знакомые тонкие губы посинели, рука, все еще теплая, упала на траву.

- Я не успел! Не успел исповедать! Что же делать, монсеньор? Без исповеди, без причастия!..

Я наклонился, прикоснулся к артерии на шее, затем - уже для верности - к запястью.

"...А посему отпустить упомянутого сьера Гарсиласио де ла Риверо на волю и предать властям светским, дабы те наказали его по заслугам, однако же по возможности милосердно и без пролития крови..."

Без крови не вышло. Пуля попала в грудь, чуть ниже сердца.

- Надо уходить, брат Азинии.

Мальчишка не бежал вместе с остальными. Не бросил мушкет, не испугался, не спраздновал труса...

- Нет! - Попик шморгнул носом, и я с изумлением заметил на его лице слезы. - Так нельзя! Я... Я прочитаю отходную. Нет! Я помолюсь за его жизнь! Может, Господь меня послушает?

Я оглянулся. Сквозь белые рубахи уже сверкала сталь. Diablerie близко.

- Нет. Надо уходить!

Брат Азиний помотал головой, упал на колени, ткнулся прыщавым носом в молитвенник.

Я отвернулся. Нечего жалеть этого еретика! Ему еще повезло: пуля в грудь - не костер из мокрой соломы. Но все же, все же...

...Упокой, Господи, душу раба твоего Гарсиласио, и прости ему грехи, вольные и невольные...

* * *

На этот раз мы опоздали.

Ненадолго, всего на несколько минут. Редут был уже близко, когда во всю глотку рявкнули мушкеты, что-то звонко ударило по шлему, отдалось болью, желтой волной разлилось по глазам.

- Ляхи! Ляхи! Пан Гуаира ранен! Пали! Пали! Подхватили под руки, сорвали шлем, что-то мокрое прикоснулось к губам...

- Пали! Пали! На прорыв! Робы грязь, хлопцы! Все смешалось. Земля, небо, окровавленные белые рубахи, красные лица под немецкими касками, сабельный блеск, черный пороховой дым.

- Робы гря-а-азь!

Живые исчезли. Пропали, сгинули, провалились сквозь землю. Остались только мертвые; Странно, я только сейчас увидел их...

...Хлопец в серой свитке. Молодой, совсем мальчишка. Кровь на лице, через всю грудь - глубокая рваная рана.

...Старик в нелепой соломенной шляпе. В спине - длинная стрела, рука все еще сжимает кобыз. Струны порваны, уцелела лишь нижняя - "до".

...Сразу трое, один на другом. У того-, кто сверху, вместо головы - кровавый обрубок.

...А вот и голова. Она высоко, ее водрузили на шест. Темная кровь заливает бороду, мертвый рот недобро скалится, но я все же узнаю того, кто каждое утро благословлял мятежный Вавилон.

Мир твоей душе, Иосааф, митрополит Коринфский! ...Женщина. Копье проткнуло ее насквозь, застряло, его даже не стали вынимать.

...Мертвые, мертвые...

- Синьор дю Бартас! Синьор дю Бартас! Скорее, монсе-ньор... Синьор Гуаира!..

Азиний? Шевалье? Значит, мы уже на редуте? Тогда почему я вижу только мертвых? Почему они всюду, не отпускают, толпятся, тянут костлявые руки?

- Mort Dieu! Ноши! Бистро! Бистро! Гуаира! Вы меня слышите? Слышите?

Слова исчезают, сменяясь глухим погребальным звоном. Брат Паоло Полегини бьет в колокол, черным дьяволом висит на канате, раскачивая тяжелый медный язык. Брахман умен, он не захотел умирать, предатели любят жизнь...

...Бом... бом... бом...

Мертвые, мертвые, мертвые...

"...Я сказал Господу: Ты Бог мой; услышь, Господи, голос молений моих! Господи, Господи, сила спасения моего! Ты покрыл голову мою в день брани. Не дай. Господи, желаемого нечестивому; не дай успеха злому замыслу его: они возгордятся. Да покроет головы окружающих меня зло собственных уст их. Знаю, что Господь сотворит суд угнетенным и справедливость бедным. Так! Праведные будут славить имя Твое..."

Праведные будут славить имя Твое...

Misteria finita.

Я очнулся только на переправе. Очнулся, скривился от боли, привстал, пытаясь опереться на непослушную руку.

В глаза ударило солнце. Я зажмурился, отвернулся, снова приоткрыл веки.

Зеленая стена камыша. Очень знакомая. Камыш, наглая лягушка, невозмутимо шлепающая по черной грязи... . Вот мы где! Черт, но здесь же топь!

- Гуаира! Ма foi! Слава Богу!

Я попытался улыбнуться. Марс был по-прежнему хорош - в помятой каске, с оцарапанной щекой, с опаленной бородкой.

- Почему мы здесь, шевалье? Пикардиец вздохнул, мотнул головой. Я все-таки встал. Пошатнулся, выпрямился, прижал ладонь к звенящему болью виску.

-- Надо... Надо прорываться к гатям! Здесь не пройти! Дю Бартас снова вздохнул, отвернулся.

Берег был заполнен людьми. Тонкая шеренга реестровцев с мушкетами, а за нею - огромная тихая толпа в белых рубахах, ноши с ранеными, какие-то повозки, несколько перепуганных лошадей. Сколько здесь народу? Тысяча? Пять? Больше? Табор остался в стороне, переправы совсем рядом! Чего мы ждем?

- Шевалье! Мы должны прорываться...

- Поздно, друг мой!

От его негромкого голоса мне стало страшно - впервые за весь бесконечный страшный день.

- Там резня, Гуаира. Вилланы пытаются уйти через болото, но в лагерь ворвалась кавалерия, они развернули пушки... Я приказал занять оборону.

Я стиснул зубы, с трудом заставив себя обернуться. Оборона? Три сотни реестровцев - и огромная безоружная толпа. Впереди - озверевшие diablerie, за спиной - болото.

- Мы пытались искать путь, говорят, тут есть тропинка. Vieux diable! Такая трясина!

Зеленый камыш застыл непроходимой стеной. Великий дух Тупи, где ты?

- Ну, мне пора...

Пора? И тут прозрачная пелена боли наконец-то отпустила. В глаза ударил блеск - невыносимо яркий блеск начищенной стали. Они уже здесь, латники с крыльями за спиной, совсем рядом. Спешенные, сбитые в толпу, они не спешат, приближаются медленно, шаг за шагом. Торопиться некуда, дичь в ловушке, охота близится к концу...

- Монсеньор! Монсеньор!

Знакомый визгливый голос. Знакомый прыщавый нос. Только его здесь не хватало!

- Я взял вашу лютню, монссиьор! Она могла пропасть! Ну и вид! Лысый поп в сутане с гитарой за спиной. Еще бы флейту в зубы!

- Монсеньор! Синьор Гуаира! Не поясните ли мне, отчего мы пребываем в положении, столь незавидном?