Чтение 36–й страницы книги ~Печать на сердце твоем~

- Ты волотич, - голос того, кто был моложе, внезапно дрогнул. - Хальг, он волотич! Великий Дий!

Згур вновь изумился - "черный" говорил по-сполотски, чисто, словно в Кей-городе родился.

- Так-так! - седой покачал головой, на худом бритом лице мелькнула усмешка. - А мы с тобой, Мислабури, понять не могли все, кто есть страшный маленький Згури-Смерть!

Мислабури? Вспомнилось - у Хальга есть родич. Кажется, его зовут Мислабури Рацимирсон...

- Хорошо есть! - седой сложил на груди длинные руки, окинул гостя внимательным взглядом. - Значит, это ты, маленький Згури Иворсон? А я есть старенький дряхлый Хальг, что очень-очень боится тебя!

Светлые глаза смеялись. Сканд вовсе не выглядел дряхлым, несмотря на седину и глубокие морщины, избороздившие лоб. Можно было лишь гадать, сколько им прожито - шесть десятков? семь?

- Я Мислабури... Мислобор, - черный нерешительно протянул вперед огромную тяжелую ладонь. - Чолом, Згур! Как там... у нас?

У нас?! Теперь уже сомнений не оставалось. Мислобор! Имя сполотское, хотя и редкое...

- Пошли к огню, - седой сканд оглянулся, повел плечами. - Мы сегодня долго-долго ехали. Надо погреть мои очень старые кости...

У костра они остались втроем. Воины в рогатых шлемах отошли подальше, к самой опушке. Згур присел на сухую прошлогоднюю траву, протянул ладони к огню.

- "У нас"? Это где, Мислабури? В Савмате? В Коростене?

- В Ории, - Мислобор грустно улыбнулся. - У нас... Говорят, для изгнанника и дым отечества сладок...

На миг Згуру стало не по себе. Он вдруг представил, как сам расспрашивает случайного знакомца о доме. Но о чем сказать? О горящих волнах Денора? О новой смуте?

- Ты видел дядю Войчу?

- Кого? - поразился Згур. - Какого Войчу?

- Есть такой маленький-маленький Войча, - усмехнулся седой сканд. - Теперь он стал большой-большой Светлый Ксй. Наверно, он уже совсем забыть о свой маленький племяш и обо мне, старом Хальге. Но мы его помним.

И тут словно молния блеснула. Мислабури Рацимирсон - Мислобор, сын... Рацимира! Светлого Рацимира...

- Кей?!

Згур еле удержался, чтобы не вскочить, не замереть, подняв вверх подбородок и бросив руки на бедра, словно на большом смотре в Савмате, когда перед строем выносят алый Стяг с когтистым Орлом.

- Я был Кеем, Згур! - Темные глаза конуга блеснули затаенной болью. - Я был сыном Светлого... Но к чему вспоминать? Этого уже нет... Как там у нас, расскажи!

Говорить было трудно. Мысли перескакивали - Ко-ростень, Учельня, страшная Ночь Солнцеворота, сполоты и волотичи под Стягом Железного Сердца - и новая рознь, резня в харпийской земле, спор о Железном Венце, огры за широким Денором, хэйкан Сварг, чаклунья Танэла и всесильная Челеди...

Мислобор слушал, не перебивая, яркие губы сжались, нахмурились черные брови. На бритом костистом лице Хальга нельзя было заметить ничего - кроме легкой усмешки.

- Так-так, - проговорил он, когда Згур, выговорившись, умолк. - Бедному маленькому Войче тоже несладко есть. Бедный маленький Войча совсем забыть. Бедный маленький Войча никак не вспомнить, кто есть наследник Венца...

Наследник? Почему наследник? Згур попытался сообразить. По сполотскому обычаю наследовать должен младший. Потому и готовы многие в Савмате поддержать Веле-госта - согласно давнему праву. Но есть еще какой-то Кеев закон. Им в Учельне рассказывали... Лествица! Наследует старший в семье. После Войчемира старшим будет... сын Светлого Рацимира!

- Не надо, Хальг! - Мислобор выпрямился, губы дернулись злой усмешкой. - Ты хочешь, чтобы туда пришли еще и мы? Нет, хватит! Я не подниму меч на родичей!

- Ты, Мислобор, добрый-добрый есть! - Хальг покачал седой головой, повернулся к Згуру: - Жаль, что ты не увидишь маленького Войчу! Ты бы передал ему привет от старого злого Хальга. Я очень скучать по нему...

- Я передам. Я скоро поеду домой... - вырвалось у Згура, но слова застыли на языке. Домой? Поэтому он и здесь?

- О, да-да! - Хальг засмеялся. - Я тоже очень-очень хотеть домой, маленький страшный Згури! Мы все хотим домой, но остаемся здесь! Мы очень любим Великую-Великую Сурь! Какую половину ты любишь больше, Згури? Полночь? Полдень? На полночи девицы ленивы, но купцы жирны. На полдне, говорят, все наоборот. Был бы я молод, то предпочел бы шустрых-шустрых девиц. Но старый Хальг очень-очень стар, он любит жирных купцов...

Седой сканд шутил, но Згур понимал - шутки кончились. Для этого его и пригласили сюда. "Старый Хальг" тоже догадался, что Венец распадается пополам.

- А Лайва Торунсона очень-очень старый Хальг тоже любит? - поинтересовался он.

Ответом была довольная усмешка:

- Старый Хальг всех вас очень-очень любит. Мой самый лучший друг Лайв Торунсон очень-очень добрый есть! Он согласен подарить мне полночь, а сам хочет править в Белом Кроме. Но он совсем немножечко жадный, мой лучший друг! Ну почему бы ему не уступить мне Белый Кром? Я так много-много плакать!

Перевода не требовалось. Сканды не поделили Сурь. И теперь Хальг готов договориться-с ним, Згуром, если тот уступит ему столицу. На миг Згур почувствовал омерзение. Ему предлагают резать на куски несчастную, разоренную страну - словно отрез богатой ткани, взятой при грабеже. Но возмущаться легко. А вот справиться с Лайвом, имея в заполье пять тысяч воинов Хальга, даже не трудно - невозможно.

- На полночи тебя все равно не поддержат, Згур, - негромко проговорил Мислобор. - Здесь верят в Вознесенного. Тебя боятся.

И это было правдой. Старые боги сплотили Полуденную Сурь, но они же оттолкнули полуночных венетов. Выбора не было, но Згур молчал. Это не его земля. Он просто наемник, за которого схватились в миг отчаяния, как за соломинку. Разве может он решать такое?

Вдали, за стеной высоких деревьев, послышался громкий, протяжный крик. Ночная птица - сыч или неясыть --спешила за добычей. Но Згуру показалось, что это голос тех, кто говорил с ним на Курьей горе. Его торопили. Чьи-то всесильные руки уже разломили Венец пополам.

- Решаю не один я, - Згур отвернулся, чтобы не видеть хитрой усмешки седого конуга. - Если Лайв будет разбит, в Белый Кром может войти... кто-то другой.

Имени называть не стал - ни к чему. Хальг, наверно, знает - должен знать. Згура не примут в столице. Но великий боярин Асмут - свой, его любит "крестова людь". Сына Луга охотнее признают великим кнесом, чем сканд-ского заброду. И тогда чернобородый вспомнит обо всем - и о лохматом венете, и об огрской девушке по имени Ве-шенка, и об Ивице. Да и Згуру с его "катакитами" едва ли позволят уйти, унося заработанное серебро.

- Кто-то, - задумчиво повторил Хальг. - Ай-ай-ай! Этот глюпий кто-то тоже очень жадный есть! Но пусть маленький страшный Згури не бояться! Пусть этот кто-то идет в Белый Кром! Один! Совсем один!

- С двумя сотнями латников, - усмехнулся Згур.

- Ай-ай-ай! Нам с Мислабури очень страшно есть! Две сотни латников! Но ничего, у старого-старого Хальга очень много ушей и очень много глаз. Если этот глюпий кто-то подойдет к столице, я успею убежать далеко-далеко! Я хорошо спрячусь, маленький Згури! Я стану мышкой и нырну в очень-очень глубокую норку!

Светлые глаза смеялись. Згур понял. Конечно, у Хальга много ушей и много глаз. Асмута не пустят в столицу. Ни одного, ни с его конницей.

- Наверно, маленький Згури хочет, чтобы этому кто-то не причинили зла? О да, мы не причиним ему зла. Нет-нет! Мы пришлем тебе его голову, и она скажет, что мы были с ним очень-очень добры...

И вновь Згур почувствовал, как в душе закипает гнев. Ему предлагали предательство. Пусть он ненавидит Асмута, пусть великий боярин - враг всех, кого он любит, но они - союзники. Асмут не предавал его...

Вновь закричала птица, и в ее крике слышался хохот - злой, торжествующий. Пути назад не было. Старое правило, известное всем, кто играет в "Смерть Царя". Взялся за деревянную фигурку - ходи! Великого боярина подставляли "под бой".

- Сначала - его! - Згур взглянул на умирающие угли костра, покачал головой. - Потом меня... Седой и черный переглянулись.

- О, да-да! - кивнул Хальг. - Разве можно верить злым коварным скандам? Ты не верь, маленький Згури! Ты просто немножечко вспомни, что есть еще мады, есть алеманы. Если я возьму Лучев, они перейдут границу. Я не жадный есть, мне хватит и этой войны. Жадный не я, жадный - Лайв Торунсон. К тому же нам с Мислабури спешить некуда есть. Если не я, а мои внуки когда-нибудь будут править всей Сурью, старый Хальг порадуется за них в Золотом Чертоге. У тебя нет дочки, маленький Згури? Если нет, то поторопись. Мой внук, твоя дочь - почему бы не отдать им Сурь, когда придет наш час?

Згур покачал головой. Когда это еще будет? Да и не нужна ему Сурь - ни вся, ни Полуденная. Его место в Ко-ростене. Вот только кончится война...

- А чтоб старый Хальг не забыл об этом кто-то, пришли мне весть, когда кто-то пойдет на Белый Кром...

Згур сцепил зубы, чтобы не ответить черным словом. Асмут - враг, но они сражаются плечом к плечу. Это даже не измена, это хуже!

Седой конуг словно читал его мысли:

- О, да-да! Тебе не жалко этого кто-то, но жалко себя, маленький Згури! Мне тоже жалко себя, старого злого

Хальга. Я ведь знаю моего друга Лайва Торунсона много-много лет. И скоро он попросит подмоги - против тебя, маленький Згури-Смерть! И я буду ему обещать... Убить врага легко есть. Погубить того, кого знаешь, - трудно. Так и хочется предупредить, намекнуть... Каждый должен свое ремесло знать. Ремесло наше - война есть. Не всякому оно по плечу есть! Знаешь ли ты, маленький Згури, лохматого венета с собачьим именем?

- Собачьим? - поразился Згур, но тут же вспомнил: - Ярчук?

Ну конечно! "Чугастр" сам рассказывал!

- О, да-да! Страшный воин Ярчук! В бою он очень-очень страшный есть! Но потом он совсем не страшный! Когда мы брали село или гардар, он все нас просить, чтобы мы не трогали чужие женки! Он очень просить и очень ругаться! И драться тоже!

Мислобор хмыкнул, вспоминая. Згур тоже улыбнулся. Все верно, "женки", как известно, святы! Молодец, "чу-гастр"!

- Вот такие мы добрые есть, маленький Згури! Даже когда надо убить врага. Или друга, ставшего врагом. У нас есть песня про конуга Ингвара. Жаль, ты не знаешь сканд-ского, это хорошая песня. Мне ее не пересказать на спо-лотский...

- Я могу перевести, - негромко проговорил Мислобор. - Я тоже знаю эту песню. Ее сложили много лет назад про Ингвара Могучего. А поется в ней вот что...

Мислобор откинулся на локоть, мгновение помолчал и заговорил мерно, распевно, словно в такт неслышной мелодии:

- Две вести пришли к конугу Ингвару. Одну, вместе с богатыми дарами, прислал сват его Магнус. Другая же пришла из сурской земли, от жены его верной, что гостила у отца. Не стал Магнус присылать харатью с письменами, прислал он певца сладкоголосого, чтобы позвал тот Ингвара в город Роскильду на семейный пир...

Мислобор на миг умолк, и тут же закричала птица, совсем близко, рядом. Теперь в этом крике слышался страх, словно ночной гость знал, о чем идет речь у гаснущего костра.

- ...Супруга же Ингвара Могучего написала ему письмо на кожаном свитке. Велел прочесть письмо конуг и

узнал, что видела его супруга сон. И в том сне, словно наяву, привиделось ей, будто едет Ингвар в гости к родичу. Но стал багрец его мантии кровью в чужом терему. И молила супруга Ингвара не ездить, остаться дома. И заклинала его всеми богами. Но посмеялся могучий Ингвар, верил он другу своему Магнусу. И поехал он морским берегом, не взяв даже щита и брони, с одним мечом у шитого серебром пояса. Певец же, что послан был за ним, ехал рядом, и тяжко было на его сердце...

Згур прикрыл глаза и словно наяву увидел пустынный песчаный берег. Но вместо синей морской глади на песок обрушивались огненные волны - неслышные, еле заметные в ярких лучах Небесного Всадника.

- ...И решил тогда певец предупредить могучего Ингвара. Но давал он страшную клятву и не мог вести прямые речи. Поэтому запел он песню про молодого конуга, которого зовут в гости теща и тесть, зовут, чтобы погубить злой смертью. И не слышит молодой конуг, как предупреждают его шумные волны, как свистит в ушах ветер, как тревожно ржет его вороной конь. Едет конуг на верную смерть - и улыбается в ожидании веселого пира...

Мислобор вновь ненадолго умолк, а Згуру представилось чернобородое лицо с тонкими красивыми губами. Согласился бы Ярчук вот так, спокойно, с улыбкой, отдать своего кровника в руки врагов? Наверно, нет. Но ведь Асмут не кровник комиту Згуру! А если надо защитить Ивицу, то должно сходиться с обидчиком лицом к лицу, как и надлежит альбиру...

- ...Слушает Ингвар песню, подпевает, улыбается яркому солнцу. Невдомек ему, что песня эта - о нем самом. Срывает он листья клена, украшает ими сбрую своего коня, утыкивает цветами конский очелок. И понимает певец, что не спасти ему Ингвара, суждена ему смерть, влечет его темная сила к бесславной гибели. Наверно, завистливые боги послали Ингвару этот ясный весенний день, чтобы опьянить его разум. Едет могучий Ингвар, не чуя близкой гибели, а вдали уже показались черные вежи Роскильды, и громко поет соловей, и пятнами крови алеет пахучий шиповник...

Негромкий голос умолк, и холодом повеяло от угасшего костра. Згур потер разом похолодевшие руки. Да, сейчас

весна, скоро запоют соловьи, а там и шиповнику цвести. Только здесь, в Сури, он, говорят, не красный, а белый...

- Моего отца зарубили во сне, - вновь заговорил сын Рацимира. - Дядю убили отравленной стрелой. Другие родичи погибли так же - не в честном бою. Вначале я ненавидел убийц, но потом понял - это и есть власть. Ее добиваются только так - изменой и подлостью. Поэтому я не вернусь в Савмат. Никогда!

- Ну-ну! - Хальг громко рассмеялся, хлопнул чернобородого по плечу. - Маленький Мислобор еще передумает! Маленький Мислобор еще захочет надеть Железный Венец! Жаль, я узнаю об этом только в Золотом Чертоге! Ты не поможешь ему, маленький страшный Згури? /

Трудно сказать, шутил ли седой конуг. Згуру стало не по себе. Кей Рацимир погиб, убитый давней изменой. В Ории забыли о нем, но сын не забыл, и кто знает, не поднимется ли над Савматом скандский меч? Когда-то он сам мечтал отомстить за отца. За Навко, погубленного Ивором, сыном Ивора...

- О, старый Хальг совсем забыть! - сканд огорченно вздохнул. - И ты, маленький Мислабури, не напомнить глюпому старому Хальгу! Мы не кормим гостя! Страшный Згури обидится и проглотит нас вместе с костями. О, да-да, я уже слышать, как скрипят его страшные острые зубы!

Конуг махнул рукой. Один из "рогатых" неслышно приблизился, положил возле костра тяжелый кожаный мешок. За мешком последовал румский кувшин с острым дном и витыми ручками.

- Мы выпьем вино и съедим лепешка! Тогда страшный Згури не съест нас!

Есть Згуру совсем не хотелось - как и пить. Но отказываться нельзя. Таков обычай, с обычаем не спорят.

Седой конуг извлек из мешка большую плоскую лепешку, протянул Згуру:

- Это Сурь, конуг Згури! Старый Хальг держит свою часть - держит крепко, не отпустит. Мне полночь, тебе полдень. Ломай!

Хотелось сказать "нет", но рука сама потянулась вперед. Свежий, хрустящий хлеб надломился легко, словно разрубленный невидимым мечом.

Глава 17 ДВА ХОЛМА

Черные лодейные носы с легким шорохом врезались в желтый песок. Десятки рук тут же подхватывали тяжелые, пахнущие смолой корпуса, и лодьи, словно сами собой, въезжали на залитый бешеным летним солнцем берег. Стоял крик сотен глоток - почти половина Лучева собралась здесь, на обычно безлюдном берегу Лаги. Встречали победителей. Отряд Крюка возвращался из Скандии.

Сам сотник был уже на берегу. Лицо под рогатым шлемом радостно скалилось, в руках плясала тяжелая сканд-ская секира, словно неугомонный фрактарий был готов рубиться с каждым, кто встречал его у речного плеса. Белые неровные зубы блеснули, правая рука взлетела вверх.

- Комит! Мы их всех, всех! Всех уродов до единого! Згур знал - это правда. Поход Мести, как уже успели окрестить этот набег, стал самым страшным, что видела Скандия за сотни лет.

С лодей скидывали добычу - прямо в кулях, не разбирая. По песку рассыпались серебряные гривны, кубки, тяжелые блюда, связки ножен с цветными каменьями, меха, золотые женские прикрасы. Фрактарий, посмеиваясь, примеривали бесценные песцовые и горностаевые шубы и гордо бродили в них по берегу, не обращая внимания на лютую жару.

- Комит! Комит! Слава комиту! Единорог! Единорог!

Они были счастливы. Тяжелая война наконец-то обернулась верной добычей, и теперь каждый с довольной усмешкой вспоминал встречу на перекрестке у двух камней. Они не ошиблись, признав неведомого бродягу своим вождем.

Крюк, не утерпев, махнул рукой и бросился к одной из лодей - выгружать очередной особо тяжелый куль. Згур так и не успел спросить, чей шлем и чью секиру прихватил с собой сотник. Секира была хороша - с серебряными львами, гордо ступавшими по серой стали, а шлем и того приметнее - из темной бронзы, покрытой обильной золотой насечкой.

А крик все рос, поднимаясь к белесому жаркому небу. Лучевцы радовались не меньше "катакитов". Им тоже достанется немало из привезенного добра, а главное - Поход

Мести впервые изменил извечный ход войны с жестокими пришельцами. Теперь не венетские, а скандские поселки дымились черной гарью, и не венетским, а скандским девушкам предстояло оплакивать свою горькую участь в бесконечном плену. Пленниц было много - их, нагих или в одних полотняных рубахах, сгоняли с лодей на берег, подталкивая древками копий, словно стадо. Стоял хохот, фрактарий жадно тянулись к испуганным, онемевшим от стыда и горя белокурым красавицам, успевшим уже за долгие дни похода испытать все ужасы неволи. На обнаженных телах темнели синяки, мочки ушей, потерявших серьги, запеклись кровью. Згур еле заставил себя смотреть, не отворачиваться. Хорошо, что второй воевода Ярчук не видит этого! Венет был за Певушей, где среди густых лесов ткалась новая "паутина"...

...Уже месяц они наступали. Больших боев не было. Отряды лучевского ополчения вместе с фрактариями вытесняли "рогатых" из сел и поселков, постепенно подходя к кромке леса. Лайв отступал, стягивая свои ватаги к Уро-му - большому городу, стоявшему на полдороге от Белого Крома. Воевали не одни лучевцы. Восемь городов Полуденной Сури признали комита Згура верховным воеводой. Силы стали равны - полутора тысячам скандов противостояло восемь сотен обученных бойцов и еще столько же ополченцев. Но "рогатые" не спешили принимать бой. Поговаривали, что Лайв Торунсон шлет гонца за гонцом к верному другу конугу Хальгу. Однако тот стоял далеко, на полночь от Белого Крома, и не торопился выступать...

Из полутора сотен, отплывших в Скандию, вернулось девять десятков. Вернулись не одни. Кроме пленниц, на лодьях оказалось немало бывших невольников, когда-то увезенных скандами на берега угрюмых фиордов. Теперь они возвращались, вдоволь вкусив вражеской крови. В толпе то и дело слышались радостные крики - матери узнавали сыновей, жены - мужей. На берегу уже раскидывались скатерти, в кубки лилась пенная брага. Да, все изменилось. Теперь другим предстояло оплакивать сожженные дома и уведенные в полон семьи.

Пир начался почти сразу и тянулся до глубокой ночи. Гуляли все - и лучевцы, и "катакиты", и обезумевшие от радости бывшие рабы. Костры горели прямо между куч

сваленного на берег добра, а у брошенных на песок пленниц толпились гогочущие воины. Згур понимал - победителей не остановить. Он уже видел такое - в черную Ночь Солнцеворота, когда пали последние защитники вражеского табора. Страшный обычай войны, превращавший людей в обезумевшее зверье.

Крюку Згур пить не дал. Да тот и не спешил, успев, вероятно, принять свое на обратном пути. На песок легла мапа, и сотник с азартом принялся рассказывать о том невероятном, что удалось совершить. Згур слушал, не перебивая. Он мог гордиться - такого еще не было никогда. Никто еще не решался тревожить "рогатых" в их холодном полуночном логове - ни венеты, ни алеманы, ни отважные франки. Слишком велик был страх перед "ужасом скандским".

Заморских грабителей защищал не только страх. Опытные воины, сканды, уходя в очередной набег, оставляли у родных берегов надежное прикрытие. Десятки лодей под цветастыми парусами бороздили холодное неприветливое море, скрывались за поросшими седым мхом утесами, поджидая врагов в горловинах узких фиордов. Хозяева моря могли не беспокоиться за берег - ни один корабль не мог безнаказанно пристать к этой бесплодной скалистой земле. И когда навстречу скандским лодьям ударяли шипящие струи Пламени Смерти, воины в рогатых шлемах даже не успевали понять, что происходит. Высокие горы отделяли один залив от другого, и гибнущие селения не успевали подать весть соседям. И вновь скандские лодьи мчались навстречу дерзким врагам, и вновь работали мехи, подавая земляной жир в смертоносные раструбы. Черные лодьи мчались к беззащитным селениям, и удивленные сканды выходили на берег, не ожидая, что им навстречу плывет сама Смерть.

Двадцать три поселка лежали теперь в черном пепле. Сгорел и дом самого Лайва - вместе со всеми, кто пытался защитить семью конуга. Крюк не стал жертвовать воинами, приказав перетащить с лодьи страшный "чан". Старое сухое дерево загорелось сразу, и вскоре из-под дымящихся руин "катакиты" уже выкапывали спекшиеся слитки награбленного за давние годы серебра. Шлем, который когда-то носил отец Лайва, уцелел чудом - и теперь красовался на голове сотника. Там же нашлась и секира, с которой ходил в бой прадед конуга.

Згур взглянул на мапу. Двадцать три поселка, почти все, чем владел Лайв Торунсон. Немногие уцелевшие, успевшие спрятаться среди скал и утесов, обречены на скорую гибель. Фрактарии резали скот, превращали в пепел запасы зерна. Горе, которое сеяли сканды по всему свету, теперь вернулось к ним самим.

Владений Хальга не трогали. Крюк с усмешкой рассказал, что вначале воины Олавсона пытались помогать соседям, но вскоре, что-то сообразив, предпочли отсиживаться за высоким частоколом. Слух о том, что Згури-Смерть договорился с Хальгом, добрался и до Скандии. Поговаривали даже, что "рогатые" Олавсона сами под шумок разграбили и сожгли несколько поселков, надеясь свалить вину на непобедимых воинов Згури Иворсона. Дело сделано - дружбе конугов не быть. Даже если Хальг решится помочь Торунсону, тот уже не поверит бывшему товарищу.

- Ну я тебе скажу, комит! - кулак фрактария ударил по берестяной мапе. - Ну, надрали мы задницы уродам рогатым! Да теперь и войне конец!

Згур усмехнулся, не став спорить с горячим румийцем. Войне не конец. Напротив, именно сейчас Лайв должен ударить - всеми силами, не глядя. Слишком страшные вести придут из Скандии. На это и был расчет. Обезумевшие от злобы сканды забудут обо всем, кроме мести. И тогда все решится в одном бою...

Совсем рядом послышались веселые крики. Несколько "катакитов" тащили за руку перепуганную девчушку. Белокурые волосы падали на обнаженные плечи, в светлых глазах застыл безнадежный ужас. Увидев Згура, она рванулась вперед, упала на колени, что-то залопотала. А фрактарии уже тянули ее назад, крепкие пальцы впивались в худое тело, кто-то накрутил на руку длинную прядь, дернул, что есть сил. Девушка отчаянно закричала...

Згур отвернулся. Внезапно представилось, что он среди сполотских шатров и кметы Рыжего Волка вот так же празднуют победу. Двадцать лет назад Кеевы латники тоже плыли от поселка к поселку на своих черных лодьях, приближаясь к мятежному Коростеню...

Крик стих, сменившись довольным хохотом веселящихся "катакитов". Згур сцепил зубы - нет, ничего сдедать нельзя. Он сам вмешался в чужую войну. И теперь отступать поздно.

Крюк, не выдержав, потянулся к тяжелому меху, в котором плескалось красное алеманское вино. Згур поднял кубок, но лишь омочил губы. Вино горчило, как горчила сама победа. На истоптанном, политом кровью снегу Четырех Полей он знал, что защищает Край. А что он делает здесь? Спасает беззащитную Сурь - или цепляется за Венец, обещанный на Курьей горе?

Каменный глаз вновь вызывающе сверкал, и столь же ярко блестела гладкая лысина. Великий мудрец Гунус был занят - да так, что даже не мог ответить на Згурово "Испо-лать!". А вот чем занят - сказать оказалось мудрено. На высоком помосте громоздилось нечто непонятное, издали напоминающее небольшую ветряную мельницу. Лысина то склонялась к самым крыльям, то вновь возносилась вверх...

- Вареники-то, дядя Згур! - Вешенка улыбнулась, кивнула в сторону накрытого стола. - Простынут, чай! А я старалась, с утра печь топила...

Згур усмехнулся. Здесь, на Ярчуковом подворье, все было по-прежнему. Разве что вишни зацвели и пробились сквозь траву желтые горячие одуванчики.

- Ешьте, дядя Згур! Дядя Гунус потом поснидает.

- Садись, боярин! - Ярчук тоже улыбнулся, кивнул на лавку. - Оно и вправду - простынет...

Второй воевода Ярчук этим утром вернулся из-за Певу-ши. Згур хотел было вызвать его в кром, но передумал и сам напросился в гости. Здесь, вне каменных стен, говорить было проще.

Вареники оказались хороши. Даже венет, забыв о своей обычной хмурости, весело усмехался, вовсю работая большой резной ложкой. Згур уже не раз замечал, что Ярчук изменился, да так, что порой и узнать трудно. Разве что длинные волосы да бородища напоминали о страшном "чуга-стре", который когда-то накинулся на Згура посреди заснеженного двора Палатиновых Палат.

- Отож, - венет удовлетворенно отложил ложку, неспешно вытер усы. - Кваску хлебнешь, боярин? Али бояре квас не пьют?

- От боярина слышу, - не преминул откликнуться Згур, не без удовольствия приметив смущение на обычно невозмутимом лице Ярчука. К своему боярству венет привыкал с трудом. - Бояре - они кто? - Згур отхлебнул густого лилового квасу. - Бояре - они просту людь зобижа-ют, подати немереные гребут, на перинах мягких прозябают...

- Оно б и по шее можно, - ни к кому не обращаясь, заметил Ярчук и прищурился, глядя на стоявшее в самом полудне солнце. - Бояре - они людь обидчива, кубыть чего - и по сусалам. А иные и до сих пор руками, кубыть граблями, машут, отпору дать не могут...

Венет скосил на Згура смеющийся глаз - и оба захохотали. Да, не тот стал Ярчук! Словно помолодел, сбросив сразу два десятка тяжелых лет. Если б не бородища в знакомых косичках, то как раз на свои двадцать четыре тянул.

- Я вот чего вспомнил, боярин. Костяну Девку, что нам ворожила. Не забыл? Згур кивнул:

- Которая тебе бороду обрить велела и в баню сходить? Широкая ладонь вцепилась в косички, словно защищаясь от невидимой бритвы.

- Баня, это понятно. Как без бани-то! А борода она того... Этого... Не в ней суть. Ведь чего вышло? Не повернули мы с тобой, боярин, назад, вот и сталось, кубыть обещалось. И шорох прошуршал, и гром прогремел...

Спорить не приходилось. Не схватись Згур за меч с Единорогом, кто ведает, как бы все обернулось? Права, права Девка!

- Вот только в толк не возьму, боярин, чего это Костяная про хотение наше говорила. Кубыть одного хотим, да не всем достанется?

Голос Ярчука звучал как-то странно. Згур удивился, но тут же смекнул. Уж не о кнесне ли речь? Ведь давно уже в Лучеве поговаривают, что должно Горяйне мужа подыскать, да не простого - воеводу славного, чтобы землю берег да охранял. И если то, что Згур заметил, правда... Бедняга "чугастр"! Нашел себе зазнобу - снегурку ледяную!

- А я так мыслю, - Згур задумался, усмехнулся невесело. - Оба мы домой хотели. Ты дома, Ярчук. Я - сам видишь...

453

Венет нахмурился, пальцы вновь скользнули к густой

бороде.

;

- Отож, боярин молодой. Так ведь не можно тебе домой! Большой боярин мне тебя оберегать повелел...

Привычные слова прозвучали как-то неуверенно. Кажется, Ярчук и сам в сомнение вошел, должно ли "молодого боярина" домой не пускать. Згур только головой покачал, не желая спорить. Недолго осталось - до последней битвы с Лайвом.

- Вечером в кром придешь, кнесне расскажешь, что видел.

- Кнесне? - Ярчук насупился, сдвинул мохнатые брови. - Оно, конечно... Да только лучше я тебе, боярин, об-скажу...

Згур еле сдержал улыбку. Воевода Ярчук в последнее время старался не попадаться Горяйне на глаза. Видать, боярская шапка оказалась слишком тяжела для венета.

- Мне можешь сейчас. А кнесне - вечером. Венет почесал буйные кудри, тяжко вздохнул:

- Ин ладно... А тебе вот что скажу, боярин: быть битве. Лайв окаянный села жжет, пашни коньми топчет. Да к Урому своих скликает. Слухача его словили, он возле наших постов ошивался. Говорит, супостат, ведено узнать ему было, сколько наших за Певушей и где броды получше, абы комонные пройти смогли.

О том же сообщал и "человечек" Асмута. Сканды разоряли страну, понимая, что придется уходить. Но напоследок Лайв готовил удар. Броды на Певуше, значит?

- Ты вот что, Ярчук...

Договорить Згур не успел. Рев - страшный, нечеловеческий, ударил по ушам. Как будто дюжина медведей, рассвирепев, кинулась к дощатому столу доедать вареники из глиняной, покрытой блестящей поливой миски. Згур сам не понял, как успел вскочить на ноги, как в руке очутился меч...

- Мать Болот!

Поминать Заступницу было самое время. Рев шел от деревянного помоста, над которым сверкала знакомая лысина. В первый миг Згуру почудилось, будто ревет сам Гунус, не иначе, палец прищемив или кувалду уронив на самое чувствительное место. Но, конечно же, ревел не он - ревело то странное, что возвышалось на помосте. Мельничные крылья отчаянно крутились, к небу вздымался густой черный дым. В ноздри ударила резкая острая вонь...

- Отож! - Ярчук скрестил пальцы знаком оберега и даже на шаг отступил. - Никак махиния евойная загуркала?

Згур попытался понять, что происходит на помосте, но сделать это оказалось мудрено. Гунус, похожий в своей черной хламиде на огромного нетопыря, приплясывал у какой-то уродливой бочки, из которой торчали несколько широких раструбов. С бочкой был соединен толстый штырь, на котором и вращались мельничные крылья. Все это "гуркало" и воняло. Запах был знаком. Згур хлопнул себя по лбу. Ну конечно, земляной жир!

- Махиния! - с уважением повторил Ярчук. - Гуркает!

Внезапно рев сменился шипением. Из бочки ударил столб белого пара. С громким визгом Гунус отскочил - и брякнулся с помоста прямо на цветущий клевер. "Махиния" подпрыгнула, выпустила еще одну струю пара, на этот раз серого - и умолкла. Мельничные крылья, поскрипев, медленно остановились.