Чтение 36–й страницы книги ~Холодные берега~

Гордыня! Пусть сам брат Рууд о том и не подозревал. Но не мог он меня
убить и в лесу бросить -- не потому, что другом считал, или
человеколюбием был переполнен, а все из-за гордыни. Хотелось ему перед
Преемником на колени упасть, меня пред очи Божьего Пасынка поставить.

-- Нет. Брат, слишком велика опасность. Ильмар должен умереть. А вы
возвращайтесь в Амстердам...

Зря он это сказал.

-- Во имя Сестры -- пропустите нас! -- рявкнул Рууд. Отступил на шаг,
руку чужого паладина сбрасывая, плащ скинул, выхватил меч. Умело, клинок
жил в его руках.

-- Во имя Искупителя...

Меча у чужого паладина не было. Он тоже сбросил плащ и выхватил
что-то вроде цепа -- две дубинки, связанные крепкой веревкой. Такое
оружие я видел в Китае, потому понял, что дело тяжелое. Крови-то
проливать служитель Искупителя не будет. А вот убить может запросто.

-- Осторожно, Рууд! -- крикнул я. Видимо, тот понимал опасность
невзрачного оружия. Закружил, чертя клинком в темноте быстрые и
смертоносные письмена. В руках чужого паладина закрутился китайский цеп.

Остальные братья к ним приближаться не стали. Может быть боялись под
удар попасть, а может не рисковал никто поднять руку на паладина. Вместо
того четверка чужих священников бросилась на двоих наших.

Грянули выстрелы. Возницы-то, оказалось, тоже с пулевиками были! Один
из чужаков упал, второй схватился за плечо и пошатываясь отступил к
карете. Зато два других успели добежать на кучеров. Взлетели в воздух
дубинки -- и огласил лес страшный крик умирающего.

Ох, беда...

Били святые братья друг друга умело и жестоко. Прежде чем погибнуть,
второй наш кучер успел еще один пулевик выхватить, и в живот врагу
разрядить. Кровь брызнула -- даже в темноте видно было. Но тут и на его
голову обрушилась дубинка. Сложил на миг чужак руки столбом -- да и
пошел на меня.

-- Тебе же убивать -- грех! -- закричал я нелепо, отступая к нашей
карете. Ноги едва слушались, не желали бежать. -- Грех!

А он все шел, и когда вступил в круг света от фонаря -- увидел я
лицо. Глаза стеклянные, безумные, верой наполненные.

Боюсь я такой веры.

Потянувшись за пулевиком, я нацелился в лоб священнику, взвел курок.
Прошептал:

-- Стой, брат, стой...

-- Умри с миром, -- ответил он. Будто был уверен, что я покорно
голову под дубину подставлю.

Зря он так думал.

-- Прости, Сестра, -- прошептал я, да и нажал на спуск. Пулевик
грянул, руку толкнул. Во лбу священника дырочка появилась. Глаза
потухли. Постоял он миг, да и завалился навзничь.

Не хотел я его убивать, святого брата, да только что же делать, когда
тебя призывают умереть?

А чужой паладин наконец-то исхитрился, и достал брата Рууда. Так
угостил цепом по ногам, что Рууд рухнул на колени.

-- Во имя Искупителя! -- крикнул чужой паладин, воздев руки к небу.
Размахнулся еще раз цепом, подался вперед...

Прямо на клинок, что брат Рууд выставил. Пронзила сталь плоть
человеческую, но и замах уже не остановить было. Из последних сил брат
Рууд попытался уклониться -- но ударил его цеп по груди, по ребрам,
выбив жалобный крик.

Вся схватка и минуты не длилась. А вот -- закончилась. Сидел у кареты
раненый священник Искупителя, дыру огромную в плече тщетно зажимая.
Видно наши кучера не пулями стреляли, дробью крупной. Подошел я к нему,
глянул, но помочь не решился -- уж слишком много ненависти в угасающих
глазах было.

-- Умри с миром, -- сказал я, вспомнив, что и у меня есть сан. Пошел
к паладинам.

Чужой лежал в такой луже крови, будто свинью зарезали. Видно артерию
перебило. Я даже смотреть не стал. А вот брат Рууд дышал. Оттащил я его
в сторону, стараясь грудь не тревожить. Что-то там хрипело, булькало, на
губах кровь пузырилась. И на груди мокро было -- видно, обломок ребра
кожу порвал.

-- Брат Ильма... -- прошептал Рууд, открыв глаза. -- Беги...

-- Не бойся, брат, -- сказал я. В горле запершило, и слезы
навернулись. -- Все. Кончен бой. Победили мы...

-- Ильмар... в Рим... в Урбис... Пасынку Божьему скажи, что я...
смиренный Рууд... тебя спас и к нему...

Взял я его за руку, кивнул.

-- Темно... ничего нет... темно... -- я едва слова-то разбирал, кровь
у Рууда в горле булькала. -- Ильмар...

-- Я все сделаю, -- сказал я. -- Доведется попасть к Пасынку Божьему
-- о твоем геройстве расскажу...

Брат Рууд дернул головой, выплюнул кровь. Сказал почти отчетливо, с
безмерным удивлением:

-- Как так может быть... я же паладин святой... должен подвиг
совершить...

Я молчал. Ну как сказать умирающему, что никакой сан, никакой титул
от смерти не спасают? И не защитят от нее долг, обязанности, любовь,
вера. Все ей едино, старухе. Кончается для брата Рууда земная жизнь,
начинается небесная.

-- Холодно... -- жалобно сказал Рууд. -- Тут... холод... брат!

В последнем порыве сил он попытался поднять руку:

-- Я Слово знаю... слабое, но Слово... возьми, дарю...

-- Говори, -- я приник к лицу паладина. -- Говори, брат! Говори!

-- А....

Он попытался вдохнуть воздуха -- и забился в конвульсиях.

-- Да скажи, тебе ведь без надобности! -- завопил я, тряся Рууда за
плечи. -- Говори!

Никому и ничего он уже не скажет. Ушел -- вместе со своим Словом
слабеньким, на котором что-то держал. Интересно -- что?

Поднялся я от безжизненного тела, еще раз всех обошел. Ни один
признака жизни не подавал. Тот, что раненный был, перед смертью из
кармана тонкую шелковую удавку достал, да и прополз по направлению ко
мне метров пять, пока я с Руудом разговаривал. Но не дополз.

Тоже ведь хотел подвиг совершить. И понять не мог, почему на это сил
не хватает.

-- Что же вы наделали, братья святые? -- спросил я. На душе так гадко
было -- словно лучше бы сгиб под дубинками. -- Как же так -- одному Богу
служим, добра хотим, а ради того чтобы мальчишку и каторжника убить --
готовы против веры пойти?

Некому уже было мне ответить. А то ведь нашли бы слова, братья.
Уговорили бы голову в петельку засунуть.

Трупы все я в нашу карету сложил, потому что зарывать их времени не
было, а оставлять зверям на съедение -- не по-людски. В карманах не
рылся, в чужой карете тоже -- лишь заглянул, проверил, что и там никого
нет. Пусть я и вор, но на то, что Богу принадлежит -- не позарюсь. Лишь
немного еды и бутылку коньяка взял, это не грех...

-- Что же все это значит, а, Сестра? -- спрашивал я, таская тяжелые,
изувеченные тела. -- Искупитель, ответь? Сам Бог не знает, что со мной
делать? Или он на нас и не глядит, зря мы, злодеи, верой тешимся?

Нет ответа. Нет. Холодно и темно -- почти как для брата Рууда,
паладина несчастного.

Коней я распряг и отпустил, всех, кроме одного. В чужой карете была
клетка с почтовыми голубями -- их я тоже выпустил на волю. Не за что
птицам и лошадям погибать.

А перед тем как закрыть в карету дверь, коснулся я руки брата Рууда и
сказал:

-- Ты уж прости, святой паладин, но не пойду я в Урбис, к Преемнику.
Нечего мне там делать. Вором жил, вором и умру. Как смогу -- Сестру
восславлю. Но голову под дубину не опущу.

Нечего было ответить Рууду. После смерти не поспоришь.

Сел я на лошадь -- та нервничала, да и седла не было, но мне
приходилось по-всякому ездить. Потрепал ее по гриве, шепнул:

-- Ты уж только до города какого довези, родная. А там я тебя в
хорошие руки пристрою, обещаю. Или на волю выпущу. Лучше на волю, верно?

Лошадь со мной тоже не спорила. И я поехал сквозь ночь -- прочь от
того места, где восемь святых братьев убили друг друга, причем всем
теперь уготованы райские кущи, ибо каждый служил Богу.

Как они там, в этих самых садах заоблачных, не передерутся? Или
обнимутся, и восславят Сестру с Искупителем? Или все беды на меня свалят
-- и ждать примутся?

Может и хорошо, что мне теперь никакого рая не видать -- только
адские льды...

Часть третья.

Галлия.

Глава первая, в которой я рассказываю про моря и океаны, а мне дают
хороший совет.

Весь день жарило немилосердно. Я уж и до пояса разделся, и шейным
платком голову повязал -- от солнца. Все равно, отшагав от рассвета три