бабам шастаешь все, удержу нет... - Примолвил сурово: - Смотри, гулящую
девку в дом приведешь - выгоню!
огонь свечи. - Эх, Федя, Федя!.. Садись, племяш. Оголодал, поди, бегаючи?
- спросил он уже не сурово, а устало. У Мишука и впрямь засосало в животе.
Дядя кивнул на кувшин с квасом, хлеб и половину сушеной рыбы, и Мишук,
ожидая разноса, но не в силах справиться с собой, начал жадно жевать,
отрывая крепкими зубами куски судака и крупно откусывая от краюхи.
головой. Видно было, какой он уже старый, и Мишук, насыщаясь и добрея,
уже со смущением и раскаянием за недавнюю злобу свою поглядывал на
дядюшку, соображая, что, пустив племянника к себе в дом, дядя вправе
требовать от него и поведения, пристойного своему сану и должности,
как-никак келаря Данилова монастыря.
давно решенном. - Пора.
перебираюсь, в затвор... Пришел проститься с тобой, а ты, вишь...
как не вовремя пришлась нынче его гульба. Дядюшка был и придирчив, и
занудлив порой, а все ж остаться без еговой обороны, одному совсем на
Москве... Струхнул Мишук. Даже и есть расхотелось. Дядя уйдет в затвор,
дак его и в монастыре не навестишь! А отец далеко, в Переяславле, да тоже
хворает. Подумав об отце, Мишук испугался того боле: показалось - уйдет
дядя, и с отцом беспременно стрясется какая беда...
вымолвил:
теряли. Тебе одному дале нести надобно. Вот и хочу прошать у тебя: как
жить будешь? По бабам век не набегаисси. Ожениться тебе нать. Може, отец
присмотрит невесту, а то здесь, на Москве... - Он, не договорив, замолк.
Спросил про другое, без связи: - Служба-то каково идет? Век в молодшей
дружине тоже не проходи! Протасий, слышно, ныне у князя не в великой
чести...
Тверскому отъехали. Дак, може, они-то и правы? Нам-то как? Сумненье у нас
большое - и сказать неловко, и не вымолвить грех - Юрий-то Данилыч не
больно ли круто забрал? Михайле ведь великое княжение Тохтой дадено! Чего
ж мы с Тверью и с Ордой ратиться учнем?!
молись. Иной князь за грехи людские дается!
безмерную усталость. Да, верно, и не хотелось ему теперь, перед концом
своих земных трудов, решать все это неразрешенное жизнью и суетное кишение
страстей, ничтожное перед лицом вечности. И только то, что разговор этот
был, возможно, последний, заставляло его отвечать Мишуку:
Одно убери, другое ся останет... А жизнь, она как окиян, и добро и зло -
волны на нем. Возвысь волну, западинка ниже упадет. Данило Саныч добрый
был князь, Юрий Данилыч злой, настырный. На нем то и воротилось, чего в
отце не было... А дале опять волною подымет, после Юрия-то. Так и прочее в
жизни. И все предназначено, из веков в веки. А люди глупы, мыслят, что
могут сами ся управить, тщатся изменить жисть! Остареешь - поймешь. А то и
не поймешь, как батька твой: о сю пору верит, что ему свободная воля
дадена!
старого, так и не решенного когда-то спора. Дрогнуло и угасло. Давно,
видно, спорили, давно отошло...
чем дядя. Но и батька не мог сказать, как ему быть теперь. Одно знал Мишук
твердо: задумай Протасий отъехать с Москвы, он, Мишук, поедет вместе с
ним. Но Протасий оставался. И служил Юрию. И он, Мишук, не знал, что
делать и как жить дальше. И хоть нынче ночью он совсем и не вспоминал о
том, да и в иные времена далеко не всегда вспоминалось - то играли в
зернь, то боролись с приятелями, то балагурили, хвастали успехами у баб,
то были ученья, там тоже не до мыслей: гляди, как бы не отрубить ухо коню
да не промазать из лука по чучелу, - а все же нет-нет да и приходило. И в
разговорах между своими ратниками тож нет-нет и возникало: кто шумно
одобрял Юрия, кто помалкивал. И, видно, многим хотелось, чтобы свой стал
великим князем; многим, да не всем... Дак как же все-таки жить?
Вымолвил негромко:
на Вышнего! Все одно, что бы ты ни сделал, все предназначено искони. Сосни
теперь. Ляжь тамо. Поди, ночь-то не спал совсем! А я посижу. Напоследях.
Дом заберешь себе, грамотку я выправил. Серебра малую толику оставляю. Не
мотай без дела, лучше зарой на черный день. А там, как знаешь... Может, и
по моей стезе пойдешь, с годами-то! Спи.
прощального дня можно бы и не поспать и еще поговорить с дядей, хоть бы и
лежа, тут же начал проваливаться в сон.
собой, то на племянника, который, хоть и непутевый был, в общем сильно
скрашивал ему старость и чем-то, незаметно, помогал жить. Может, самим
присутствием своей радостной щенячьей молодости...
детинце - перед Софией, на Торгу - у вечной избы, и у Сорока мучеников на
Щерковой, в Неревском конце. Толпы вскипали и пенились с говорливым
волнением, подобно рассерженным водам Ильменя. Бояре, верхами, сновали с
Софийской стороны на Торговую, от вечной избы к архиепископским палатам,
проталкиваясь среди горожан, что хватали их за стремена и полы, требуя к
ответу: что порешили господа вятшие? Где посадник? О чем мыслит владыка?
Верно ли, что княж-Михайловы наместники сидят в Торжке? Верно ли, что идет
татарская рать на город? Что Михайло хочет прежних княжчин и грозит
отобрать суд посаднич? Что тверичи закроют немецкий двор? Что великий
князь требует черного бора по всей Новгородской волости? Закамского
серебра? Торжка и Бежичей? И тут же прошали: <Послано ли уже к вожанам?
Где корела, идут ли двиняне? Готова ли рать плесковская в помочь Нову
Городу?>
стоит на устье Тверцы. Княжчин не дадим Михайле, и суда тоже. Немецкий
двор не закроют, а о черном боре идет пря с великокняжескими боярами
досюль. Про рать татарскую невестимо кто и брешет! А слы даве были
московские, то князь Юрий Данилыч хочет нас боронить!
гулкому настилу Великого моста, опасливо поглядывая на готовый двинуться,
посиневший и волглый волховский лед. Весна гнала ручьи, точила сникшие
сугробы, и уже просыхали рудовые неохватные бревна новгородских городень.
Хоть бы и рать татарская, а в распуту и они не сунутце!
верхоконные посланцы Великого Новгорода и Твери, везли в калитах трубки
скатанных грамот. Сталкиваясь на разъездах, недобро озирали друг друга.
Рати ждали с часу на час. Впрочем, передавали, что Волга уже тронулась, на
время разделив ледоходом враждующие волости.
быстробегущей воды, шел лед. Разом остановилось все. От усланных на Тверцу
воев не было ни вести, ни навести. Поддавшись тяжкому, беспричинному
гневу, Михаил, рискуя жизнями своих бояр, отправил очередное посольство на
тот берег, через ледоход, и, опомнясь, долго молча смотрел с высокого
костра, как отчаянная лодья пробивалась среди сверкающего на солнце
крошева, сто раз заваливаясь и кружась, пока наконец каким-то отчаянным
усилием гребцы не прибились уже под самый Отроч монастырь. Муравьиные
отселе фигурки промокших и чудом спасшихся людей разом попрыгали на берег,
а пустую полузатопленную лодью тут же утянуло в бешеную круговерть стечки
Тверцы с Волгою, мгновенно раскрошив в щепы и перемешав с битым льдом.
Больше подобных опытов Михаил не повторял.
виноват князь Юрий. Дать волю страсти - тут же бы и поворотить полки на
Москву. Но ледоход и распута, заставив ждать, заставили и помыслить путем.
Опомнясь, Михаил уступил новгородцам ежели не все, то многое, пригрозил
татарскою ратью и добился наконец почетного мира. В мае Великий Город
принял его своим князем. Уже отовсюду буйно лезла молодая трава, уже
копали огороды, когда по чуть просохшей земле конный княжеский поезд - сам
Михайло тоже скакал верхом, с дружиною, - зеленым берегом Тверцы двинулся
на Торжок. Новгородские слы ждали его на подставах со сменными конями,
старосты без задержки выдавали корм и обилие, и князь, покинув Тверь
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Юрьев Сергей
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Василенко Иван