облачении, в черном бархатном монашеском куколе с золотою гладью вышитым
надо лбом изображением Спаса и двух херувимов, с дорогим, рыбьего зуба,
резным посохом в руках, с тяжелым серебряным, усыпанным смарагдами крестом
на груди и с цареградской панагией, которую упорно носил, хотя, не
облаченный епископским саном, носить не имел права. Массивный золотой
перстень с печатью дополнял наряд спасского архимандрита, не покинувшего
своей прежней должности печатника при великом князе. Густую холеную бороду
свою Митяй-Михаил заботливо расчесал и умаслил благовониями, волосы были
заплетены в аккуратную косицу, перевязанную ниткой скатного жемчуга. Митяй
был великолепен и знал это. Он и благословил князя нарочито с отстоянием,
яко мирского людина пред иноком предстоящего. Они уселись в кресла, и
князь даже несколько оробел от необычной властной суровости, с какой начал
Михаил-Митяй свою речь:
церкви Христовой сугубая, земная власть! Яко в латинах: папа римский,
легаты, прелаты, властительные обители, им же приданы села и делатели,
тружащие на монастырь! И священство у них надстоит над несмысленною
чернью, причащаясь под двумя видами в противность мирянам, ибо пастух
должен быть умней и ближе к Господу стада своего! Не поклонить папе зову
я, не отвергнуть наш православный чин причастия, но мудро воздвигнуть
храмину церкви Христовой вровень с тою, латинской, а быть может, егда
благословит Господь, и выше, и величавее, чем то, что сотворено в латинах!
И аз глаголю: пастырь должен надстоять, указуя боярам и смердам, и сам не
в рубище, не в нищете сугубой, но в силе и славе предстоять, дерзая
спорить с сильнейшими мира сего, прещая игемонам вся ложная и смрадная в
делах и помышлениях ихних!
возвеличив лесных молчальников! Не молчать, глаголать миру должен пастырь
божий! Нести слово, нести глаголы святых отцов, яко воду живую духовно
жаждущим! Тако велел Горний Учитель! Пото и явил себя в силе и славе на
горе Фавор избранным из апостолов своих! В силе и славе явил, неземным
светом одеян, и устрашились даже те, избранные, упавши на лица свои, не в
силах выдержать горняго света земными очами!
божественный свет, кто молит Господа в уме своем. То - лжа!
вседневно являют силу Господню? Да, ужасен Господь! Да, первое, что должен
воспринять всякой смерд, - страх Господень! Тогда стоять церкви! И власти
стоять!
рубище и наготе, но не все! Не церковь! Не милостыню собирать призван
пастырь у паствы своея, но дар, с трепетом и почтением преподносимый!
Токмо тогда церковь земная выстоит в веках! Токмо тогда!
для себя! Земной век краток у каждого! И нет у иерея наследников, кому бы
передать накопленные сокровища. Церковь, одна церковь наследница наших
богатств! Власти жажду, прошу, алчу, требую и добиваюсь ради единого лишь
строительства церковного! Так, княже! Токмо так! Пото, дерзну помыслить, и
преподобный Сергий отрекся служения церковного: ибо не по плечам ему ноша
сия!
князь. Так они и стояли, один - кидая князю и миру высокие слова, другой -
ловя и внимая. Митяй говорил и знал, что князь внемлет ему, что Дмитрий
вновь и опять в его руках и вновь пойдет просить, умолять, настаивать,
пока не сокрушит упрямого старца.
нему накануне отай являлись генуэзские торговые гости. Один - знакомец
давний, а второй - вовсе незнакомый ему. Хвалили, одобряли, оставили
серебро (много серебра!). Обещали, ежели так придет, свободный проезд
через земли хана, невзирая на нынешнее размирье с Ордой. И вроде ничего не
потребовали, что и было самым опасным, ибо для чего-то он надобен был
хитрым фрягам, нежданно предложившим ему столь надобную в этот час помощь
в борьбе с Киприаном, прозрачно намекая, что и будущее поставление его в
митрополиты всея Руси почти у них в руках.
ставленник свергнутого патриарха Филофея, и тут-де интересы их и
московского князя Дмитрия случайно совпали... Но серебро-то он принял! И
князю о том не сказал! А случайно, за <просто так> никто не дает серебра!
И в том была его первая, пусть легкая, пусть чуть заметная, измена князю.
посыланы оба Морозовых, Елизар и Иван Мороз, Акинфичи являлись чуть не
всем родом, пробовали уговорить владыку Федор Кошка и Афинеев, Зерновы,
все трое: Иван Красный, Константин Шея и Дмитрий Дмитрич, - все перебывали
у него. Самого Тимофея Васильича Вельяминова уговорил князь сходить ко
владыке. Значительнейшие роды, самые сановитые бояре, так или иначе
уступавшие велению и мольбам великого князя (ибо слух о том, что игумен
Сергий устранился Алексиева выбора, стараньями Митяя распространился уже
широко), сбитые с толку (Сергия они бы приняли безо спору), кто с охотою,
кто без, уступали воле великого князя. Иные - многие, впрочем - вздыхали с
облегчением, получая раз за разом твердый отказ владыки... Дмитрий и сам
не по раз ходил к своему духовному родителю, выстаивал часами, словно
упрямый бычок, но уговорить владыку не мог.
во главе с великим князем Дмитрием ходили под Нижний стеречи татар, потом
были возвращены. Потом совершились горестная резня на Пьяне и, уже в
начале зимы, ответный поход русичей на мордву...
одолевала смертная. Несколько раз шла носом кровь, и крови той было уже
мало. Владыка весь высох, истончал, дремал, в тонком сне воспринимая все
шорохи и скрипы и тотчас открывая глаза, когда Леонтий или кто из обслуги
крадучись заходил в покой. Ему все труднее и как-то ненужнее становило
отбивать несносно настойчивые происки князя. Теперь, уходя в дальнюю даль,
готовясь к переходу в горние выси, видел он отстраненно и особенно ясно,
что Митяй или подобный ему иерарх когда-нибудь обязательно победит, а с
тем вместе одолеет плотяное, земное начало, и церковь Божия обмирщится,
падет жертвою собины, мелких чувств и дел, зависти, чревоугодия, гордыни и
злобы. Но пусть не теперь, не при нем и не по его попущению! Ведал он
теперь и то, почему отрекся Сергий, и уже не судил далекого друга своего.
Сергий пришел на Москву с племянником Федором. Они сидели молча у
смертного ложа владыки, потом Федор по знаку Сергия на цыпочках вышел. Они
остались одни.
скорбной улыбки тронула его полумертвые уста. - Умер крещеным! Вкупе
предстанем Господу! Сергие! Иное грядет! И аз уже не узрю новизн, коих, не
ведаю, должно ли мне и узрети?! Ты еси... В руце твоя! Да не угаснет
лампада!
понимал и серьезно, молча кивнул головой. Да, он оставался едва ли не один
от того смутного и, теперь чаялось, великого времени, когда отчаянными
усилиями немногих создавалось то, что призван он охранить и передать
умножившимся другим: Святую Русь.
верховного пастыря Руси. Ждущим, тоскующим глазам отвечает строго:
наследником твоего престола!
огорчать излиха. И сверхчувствием странника, покидающего временный мир,
Алексий понимает невысказанное и благодарно смежает вежды.
освобожденные от бренной плоти своей, познают друг друга, там встретятся
вновь эти две души, прошедшие рука об руку тернистый путь земной заботы и
славы!
духовных забот, живая нить, без которой все земное и тварное лишь мрак и
сугубое беснование плоти, теперь в его руках. И судьба земли, судьба Руси,
святой и грешной, и все равно святой, ибо способной на подвиг
самоотвержения, - тоже. И это знает мир, лежащий окрест: бояре и смерды,
духовные и миряне, это знает хищный зверь в лесу и не тронет, обойдет
путника, это знает ветер, знает метель, приготовившая ему укроистую тишину
под высокими елями бора и необманный путь сквозь снега... А те, кто не
ведают, не чуют этого, как тот же Митяй... Да ведь кабы у дьявола не было
части в русской земле, не надобно было бы и побарать его всечасно!
борьбы жизнь и спасение наше.
подрастает дочь, сын ходит в походы. Недавно срубили терем на пожоге, на
старом месте родовом. Еще не свершены хлева, не окончен сруб амбара... Но
вот в доме появляется чужой молодой мужик и уводит сестру, и весь дом
переворошен, весь - дыбом, и Иван, супясь, с невольным чувством
пробудившейся ревности приглядывается к темно-русому белозубому добру
молодцу, что, щурясь и цыркая сквозь зубы, кинув щегольскую шапку на лоб,
Корнев Павел
Никитин Юрий
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Витковский Евгений