(муж -- коммерсант, бывает в длительных отъездах), Амалия привела Пушкина,
по его собственному выражению, в безумное волнение и стала принадлежать ему,
а скорее всего, не одному ему, что приводило Пушкина в раздражение. Стихи,
посвященные ей, полны роковых страстей; жаль, что Амалия не могла их
прочесть. Пушкин весьма продвинулся в это время в итальянском языке, мог
сказать несколько фраз или понять, что ему говорят, понимал оперу, но для
перевода стихов этого было явно недостаточно.
экспортировал на запад пшеницу и был одно время также директором оперного
театра в Одессе. Весной 1824 года Джованни решает отправить жену обратно в
Европу. То ли это была ревность к Пушкину, с которым он был знаком, то ли
необходимость поправить здоровье жены, которая незадолго до этого родила
дочь, сказать трудно. Не исключено, что никакой ревности у Ризнича не было,
а напротив, когда тот собрался уезжать из Одессы за границу сухим путем
через Бессарабию, они договорились, что позже в Одессу придет его корабль,
капитан которого получит инструкции взять на борт Пушкина вместе с Амалией.
Такая версия нам в пушкинской литературе попадалась.
Италии Пушкин обсуждает с Амалией. Со свойственным ему даром опережения
событий, он уже мечтает об Италии, едва познакомившись с Амалией осенью
предыдущего года. По крайней мере, это нашло отражение в его поэзии:
Амалией приходит зафрахтованный Ризничем корабль и швартуется у
Платоновского мола, неподалеку от пунты. Из Италии Амалия собирается на лето
в Швейцарию, а оттуда к зиме вернется в Триест, к мужу. Она уверяет Пушкина,
что бежать можно и без паспорта, но при существующем произволе можно
получить паспорт за взятку, как делали другие.
любому, но не ему, находящемуся под личной опекой Воронцова. Вот и теперь
Воронцову уже, по-видимому, донесли о переговорах Пушкина с четой Ризнич.
Тем не менее в день отъезда Пушкин с утра у Амалии и готов с ней ехать в
порт. Историк Одессы А. де Рибас записал подробности, опросив одесских
старожилов, свидетелей проводов Амалии.
дрожат на ветру. Ветер становится все свежее. В это время на молу собирается
свита поклонников Амалии: поэт Федор Туманский, помещик Александр
Собаньский, Яблоновский. Приезжает кормилица с дочкой Амалии и скрывается в
каюте. Знакомые и друзья Амалии съезжаются, коляска за коляской, загородив
причал. Наконец, появляются Амалия и сопровождающий ее Пушкин. Он бледен.
Такого общества на причале он никак не ожидал встретить. Амалия ласкова со
всеми.
понимает, что побег сейчас невозможен. Даже если бы удалось проскользнуть на
корабль в этой толпе,-- что дальше, там? Он без денег, повисает на шее
женщины, которая принадлежит другому?
живых. Любопытно проследить по черновикам стихотворения за мыслью поэта. В
первом варианте он написал:
построил предположение, что "стихотворение обращено к русской, уезжавшей за
границу, а не к иностранке, возвращавшейся на родину". Нам кажется, однако,
сам факт переделки Пушкиным этих строк, наоборот, свидетельствует в пользу
того, что стихи посвящены иностранке и, значит, скорей всего, Амалии Ризнич.
Интересно, что впервые свою собственную родину, перевоплотясь в Амалию,
Пушкин, подумав, назвал "чужим краем", а заграницу -- "краем иным". Оба
понятия поменялись местами.
стало ясно, что Пушкин остается, они договариваются, что их разлука не будет
долгой. Он к ней приедет, и они встретятся там, в Италии:
"Соединить лобзанья" -- не самое удачное выражение (можно соединить губы, но
не поцелуи). В конце стихотворения, как справедливо заметил Томашевский,
Пушкин в беловике допускает ошибку:
черновике, что, конечно же, правильно.
него последний печальный взгляд. Она поднимается по трапу, капитан
поддерживает ее. Шуршат паруса, убраны мостки, поднят якорь. Компания машет
руками. Пушкина и Амалию разделяет узкая полоска воды. Эта полоса медленно
расширяется. Пушкин остается.
многих, хотя и противоречивых, показаниях свидетелей или их потомков. Версия
эта помогает понять происходившее, домыслить состояние поэта в момент
решительного поворота в его биографии, поворота, который не состоялся. В
памяти Пушкина Амалия Ризнич остается на многие годы ангелом, который зовет
его сначала в Италию, а затем, когда настроение его мрачнеет, в иной мир.
уважением, чем к любому юнцу-англичанину...
хотелось бы. Прося ускорить решение об удалении Пушкина из Одессы, он как бы
снимал с себя вину за то, что могло произойти: он сигнализировал
своевременно и хотел сделать это без лишнего шума, без сгущения красок и
даже без сообщения истинной причины. Тем более, что эта причина была всего
лишь подозрением в намерении. Как человек европейский, он понимал, что
наказывать за несовершенное нельзя. В России же -- можно, но тоже без
самоуправства, а по указанию сверху. Произвол, идущий сверху, обретает
видимость законности.
Пушкина, а не просто одно желание Воронцова (если царю сообщили о ревности
Воронцова, то Его Величество, возможно, и улыбнулся). 16 мая 1824 года
министр иностранных дел сообщил Воронцову специальной депешей, что он
доложил императору о его просьбе, но решение пока отложено. Возможно,
Нессельроде, готовый оказать такую услугу Воронцову, не нашел аргументов,
когда был о них спрошен. Аргументы надо было подыскать.
написанное, по видимости, Кюхельбекеру. Рассказывая приятелю, чем он
занимается, Пушкин, между прочим, сообщал, что он пишет "Евгения Онегина" и
берет уроки "чистого афеизма": "Здесь англичанин, глухой философ,
единственный умный афей, которого я еще встретил".
перлюстрации. Дошло ли письмо до адресата -- тайна. Безбожие было по тем
временам серьезным криминалом.
письме называет "единственным умным", а в другом "юнцом", явившемся
"щеголять среди нас своей туповатостью и своей тарабарщиной", почему-то не
привлек достаточного внимания исследователей. Этот человек был личным врачом
семьи Воронцовых и приехал вместе с ними из-за границы. Можно полагать, что
Хатчинсон был не менее откровенен с Воронцовым, иначе бы его не допустили в
семью и не привезли в Россию. Но в таком случае уроки чистого атеизма брал у
Махров Алексей
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей
Емилина Ника
Посняков Андрей
Шилова Юлия