Чтение 36–й страницы книги ~Богатство~

- Ладно, вы тоже в десанте. Только обуйтесь.

- Это мы враз...

На крыльце Соломину попался сумрачный Исполатов.

- Я и сам понимаю, - сказал Соломин извиняющимся тоном, - что в этом
деле чистая лирика перемешалась с деньгами.

Траппер ответил:

- Не проще ли будет, если обоих носителей лирики и денег я сразу же
угроблю возле этого вот забора, чтобы потом с ними не возиться? В таких
делах нужна не протекция, а жестокий расчет...

Андрей Петрович снова наведался на шхуну, которая уже просела в море
выше ватерлинии; в ее трюмы были свалены товары для голодающей Гижиги.

Соломин протянул Жабину список десантников:

- Этих людей примите на борт.

- Одного тут не хватает, - ответил прапорщик и самолично вписал в
табель зверобоя Егоршина. - Такими стариками не следует кидаться раньше
времени. Он и в море, он и на суше как дома... Все! - сказал Жабин, кладя
список в карман. - Теперь, даже если вы будете проситься в десант, я и вам
откажу - на шхуне людей как селедок в бочке.

Я бы с удовольствием, - вздохнул Соломин, - да у меня совсем иная
стезя... чиновная, черт - бы ее побрал.

...Все чаще ему думалось о Губницком.
ВОЗЛЮБИВШИЕ РИСК

На пристани к Соломину кинулась Лукерья Расстригина:

- На што мужа-то забираете? Ведь какой день пьет, себя не помнит. Он же
сдуру и вызвался, чтобы мне, горемычной, досаждение сделать.

Соломин не стал объяснять ей денежный вопрос.

- Мадам, я не чувствую себя вправе гасить патриотические порывы в
сердце вашего супруга...

Жабин сказал ему, что потянуло хорошим ветром, он сейчас быстро выдует
"Камчатку" из Авачинской гавани.

- Если у Гижиги вас зажмут льды, не рискуйте головой: возвращайтесь, и
никто за это не осудит.

- Никто... кроме самого себя, - ответил прапорщик. - Мне-то в полярных
плаваниях уже привелось варить в соленой воде сыромятные ремешки, и потому я
знаю, каково сейчас на Гижиге!

Проводить ополченцев собрались горожане, Соломин нос к носу столкнулся
в толпе с доктором Трушиным.

- Наконец-то и вы появились! - сказал Соломин. - Мне думается, что,
невзирая на наши разногласия, вы, как врач, должны были сами вызваться
сопровождать десантников. Это было бы с вашей стороны порядочно, это было бы
гуманно.

- Не думайте, что там будут раненые.

- Без этого не обойдется.

- А со временем вас будут судить, - сказал Трушин.

- За что?

- Именно за эту аферу с десантом... Вы плохо знаете японцев, -
продолжал врач. - Трупов - да, трупов будет нашинковано множество, но
раненых не останется. А кто ответит за слезы вдов и сирот, которые скоро на
Камчатке прольются?

- Не отрицаю, что слезы будут. Но если даже меня осудит только
Камчатка, то вас, доктор, ожидает суд совести.

- Это чепуха! - ответил ему Трушин. - Я достаточно поработал в
анатомическом театре и знаю, где у людей сердце, где печенка, где легкие, но
там не нашлось места для размещения органов совести... Не обессудьте - я
материалист!

- Оно и видно, - оборвал разговор Соломин.

Он подошел к Исполатову, сказав ему:

- Урядник - казачина бывалый, но вряд ли Миша способен возглавить
борьбу с японцами. Я прошу вас, как бывшего офицера, взять на себя эту
задачу. Надеюсь, - намекнул Соломин, - что успех десанта отразится и на
вашей судьбе. Победа над японцами предоставит мне блистательный случай
просить перед высшими властями о снятии с вас ответственности за то
преступление, которое вы, извините, совершили.

- Не будем говорить на эту тему. А все, что в моих силах, я сделаю, не
сомневайтесь...

Благословить отплывающих явился благочинный Нафанаил с клиром;
священники бродили среди снастей, размахивая кадилками, в которых (за
неимением ладана) сладко тлел янтарь, добытый как раз возле Гижиги, куда и
отплывала "Камчатка". Твердо стуча в палубу костылем, прапорщик Жабин прошел
к штурвалу, велел отдавать концы. Обратясь к толпе, он сказал:

- Простите, люди, если кого случайно обидел... Раздались последние
напутствия отплывающим:

- С богом, Никола, ждать будем!

- За Дуньку не беспокойся, я пригляжу...

- Петенька, береги себя, голубь ясный!

- Вертайтесь с победой, ребята... ух, и выпьем же!

Швартовы плюхнулись в воду, обдав Соломина веером соленых прохладных
брызг. Ощутив весь пафос этого торжественного момента, он испытал жажду
высоких слов.

- Помните! - прокричал Соломин. - Помните ту надпись, что высечена на
скале в Фермопильском ущелье: "Путник, если возвратишься в Спарту, скажи
согражданам, что мы полегли за свое отечество, как нам повелел суровый
закон..."

- Помним, - отозвался со шхуны зверобой Егоршин. Раздался неприличный
смех - это стали потешаться Неякин с Трушиным; доктор даже сказал Соломину:

- Вы бы им сразу по-латыни нацицеронили! У нас же спартанцы шибко
грамотные, мимо щей лаптем не промахнутся...

Паруса хорошо забрали ветер в свои объемные пазухи. Гася кадило,
Нафанаил упрекнул Соломина:

- Нашли что вспоминать. Разве это прилично православных христиан
сравнивать с язычниками? Прежде чем говорить, надобно как следует
подумать...

Шхуна удалялась, по берегу ее догоняла Расстригина:

- Серафимушко-о, ангел мой, куды ж ты уехал? Издалека донесло глас
ответный, глас ангельский:

Что, завертелась, стерва? Вот прибьют меня самураи японские, будешь
знать, какого херувима лишилась...

Они уплыли. Всем сразу сделалось тоскливо.

За скалами, что запирали вход в Авачинскую бухту, шхуну вздыбило на
гребень и легко сбросило вниз - в глубокий разлом между волнами. Началась
качка, но пока плавная.

- Ее-то и не люблю, - сознался Егоршин. - Уж лучше бы трясло, как в
телеге, а теперича едою лечиться надобно. Он развязал домашний мешок,
предложил Жабину:

- Не хочешь ли, флотский, юколы попробовать?

- Я же тебе не собака, - ответил Жабин.

- Так это как ведь сделать юколу. Иной юколы для семьи наготовит, а ее
собаки ногой лягают. У меня же чисто собачья, зато человека от нее за уши не
оттащишь...

Перед ними уже распахнуло океанскую ширь.

- Никифор Сергеич, - обратился Исполатов к прапорщику, - сейчас, когда
земля со всеми ее дрязгами осталась за кормою, я хочу вас спросить серьезно:
вы что, действительно рассчитываете прошмыгнуть между Сциллой и Харибдой?

- Туман, как и вода, любой грех кроет.

Траппер не отказался от юколы, которая по вкусу напомнила ему хорошую
ветчину. Он спросил Егоршина, на каком дыму коптился лосось - на тополевом
или на кедровом?

- Неужто ты можжевельного дыма не учуял?..

В тесном форпике шхуны, который заняли старые служаки, уже началась
картежная игра. В такт шлепанью карт гулко шлепалось и днище шхуны, с
разбегу падавшей в провалы волн. Сережа Блинов жестоко укачался.

- В лоск, - заметил при этом Расстригин. - Но вот что интересно: коли в
кабаке, так блюют за малую душу, а на корабле люди этой слабости почему-то
стыдятся.

- Потому что трезвые, - ответил Исполатов и, заглянув в зеленое лицо
юноши, протянул: - Хорош... вроде огурчика.

Траппер приставил к губам студента бутылку.

- Что это такое? - отбрыкивался тот.

- Барахло ужасное - виски.

- Помилуйте, как можно! Если мама с папой узнают, что я пил виски...
меня же домой больше не пустят.

Траппер заверил юнца:

- Мама с папой не узнают, а болтать мы не станем. Заставив Сережу
сделать несколько глотков, он спровадил его в трюм отсыпаться:

- Так будет лучше. Но старайтесь поменьше глазеть за борт, там ничего
интересного пока не наблюдается...

- Дай и мне хлебнуть, - попросил его Егоршин.

- Сначала укачайся, старина.

- Не для того ем, чтобы рыбок кормить...

Большие зеленые волны бежали вровень с фальшбортом корабля, их загнутые
языки торопливо облизывали кромку палубы, по которой, хватаясь за штаги и
ванты, передвигались люди.

- Хороший ветер, - прокричал Жабин, - очень хороший!

От самого Петропавловска до мыса Лопатка почти не было людских
поселений, а если на берегу изредка виднелся неряшливый сарай, то никто не
мог объяснить - для чего он там поставлен (очевидно, это была тайная работа
американских факторщиков). Нижние шкаторины парусов давно вымокли, отяжелев.

- Еще до Лопатки сделаем поворот, - сообщил Жабин.

На рассвете третьего дня он завел шхуну в маленькую, но удобную бухту,
где спрятал ее под навесом скалы. Прапорщик объяснил, что именно здесь,