Глуповцы позабыли даже взаимные распри и попрятались по углам в тоскли-
вом ожидании...
лами он не занимался, а в правление даже не заглядывал. Он порешил од-
нажды навсегда, что старая жизнь безвозвратно канула в вечность и что,
следовательно, незачем и тревожить этот хлам, который не имеет никакого
отношения к будущему. Квартальные нравственно и физически истерзались;
вытянувшись и затаивши дыхание, они становились на линии, по которой он
проходил, и ждали, не будет ли приказаний; но приказаний не было. Он
молча проходил мимо и не удостоивал их даже взглядом. Не стало в Глупове
никакого суда: ни милостивого, ни немилостивого, ни скорого, ни нескоро-
го. На первых порах глуповцы, по старой привычке, вздумали было обра-
щаться к нему с претензиями и жалобами друг на друга; но он даже не по-
нял их.
ка с головы до ног.
действительно ничего нет.
так: сначала разрушить город, а потом уже приступить и к реке. Очевидно,
он еще надеялся, что река образумится сама собой.
цы всегда говели охотно, но, выслушавши внезапный приказ Угрюм-Бурчеева,
смутились. Стало быть, и в самом деле предстоит что-нибудь решительное,
коль скоро, для принятия этого решительного, потребны такие приготовле-
ния? Этот вопрос сжимал все сердца тоскою. Думали сначала, что он будет
палить, но, заглянув на градоначальнический двор, где стоял пушечный
снаряд, из которого обыкновенно палили в обывателей, убедились, что пуш-
ки стоят незаряженные. Потом остановились на мысли, что будет произведе-
на повсеместная "выемка", и стали готовиться к ней: прятали книги,
письма, лоскутки бумаги, деньги и даже иконы, - одним словом, все, в чем
можно было усмотреть какое-нибудь "оказательство".
может, и фармазон?
не объявлял своей тайны.
Когда запели причастный стих, в церкви раздались рыдания, "больше же
всех вопили голова и предводитель, опасаясь за многое имение свое". За-
тем, проходя от причастия мимо градоначальника, кланялись и поздравляли;
но он стоял дерзостно и никому даже не кивнул головой. День прошел в ти-
шине невообразимой. Стали люди разгавливаться, но никому не шел кусок в
горло, и все опять заплакали. Но когда проходил мимо градоначальник (он
в этот день ходил форсированным маршем), то поспешно отирали слезы и
старались придать лицам беспечное и доверчивое выражение. Надежда не вся
еще исчезла. Все думалось: вот увидят начальники нашу невинность и прос-
тят...
памяти святых и славных апостолов Петра и Павла, был сделан первый прис-
туп к сломке города". Градоначальник, с топором в руке, первый выбежал
из своего дома и, как озаренный, бросился на городническое правление.
Обыватели последовали примеру его. Разделенные на отряды (в каждом уже с
вечера был назначен особый урядник и шпион), они разом на всех пунктах
начали работу разрушения. Раздался стук топора и визг пилы; воздух на-
полнился криками рабочих и грохотом падающих на землю бревен; пыль гус-
тым облаком нависла над городом и затемнила солнечный свет. Все были на-
лицо, все до единого; взрослые и сильные рубили и ломали; малолетние и
слабосильные сгребали мусор и свозили его к реке. От зари до зари люди
неутомимо преследовали задачу разрушения собственных жилищ, а на ночь
укрывались в устроенных на выгоне бараках, куда было свезено и обыва-
тельское имущество. Они сами не понимали, что делают, и даже не вопроша-
ли друг друга, точно ли это наяву происходит. Они сознавали только одно:
что конец наступил и что за ними везде, везде следит непонятливый взор
угрюмого идиота. Мельком, словно во сне, припоминались некоторым стари-
кам примеры из истории, и в особенности из эпохи, когда градоначальство-
вал Бородавкин, который навел в город оловянных солдатиков и однажды, в
минуту безумной отваги, скомандовал им: "Ломай!" Но ведь тогда все-таки
была война, а теперь... без всякого повода... среди глубокого земского
мира...
губах его играла та же самая улыбка, которая озарила лицо его в ту мину-
ту, когда он, в порыве начальстволюбия, отрубил себе указательный палец
правой руки. Он был доволен, он даже мечтал. Мысленно он уже шел дальше
простого разрушения. Он рассортировывал жителей по росту и телосложению;
он разводил мужей с законными женами и соединял с чужими; он раскассиро-
вывал детей по семьям, соображаясь с положением каждого семейства; он
назначал взводных, ротных и других командиров, избирал шпионов и т.д.
Клятва, данная начальнику, наполовину уже выполнена. Все начеку, все ки-
пит, все готово вынырнуть во всеоружии; остаются подробности, но и те
давным-давно предусмотрены и решены. Какая-то сладкая восторженность
пронизывала все существо угрюмого прохвоста и уносила его далеко, дале-
ко.
ные, и, казалось, это зрелище приводило его в недоумение.
что-то соображал.
мере того, как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело
Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в
последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она
текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут,
а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую,
в весеннее время, водой. Бред продолжался.
ждали только мания, чтобы исчезнуть в глубинах реки. Нахмуренный идиот
бродил между грудами и вел им счет, как бы опасаясь, чтоб кто-нибудь не
похитил драгоценного материала. По временам он с уверенностию бормотал:
будочников, он привел их к берегу реки, отмерил шагами пространство,
указал глазами на течение и ясным голосом произнес:
разрушались только дела рук человеческих, теперь же очередь доходила до
дела извечного, нерукотворного. Многие разинули рты, чтоб возроптать, но
он даже не заметил этого колебания, а только как бы удивился, зачем люди
мешкают.
толпу.
закопошилась в воде. Казалось, что рабочие силы Глупова сделались неис-
тощимыми и что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний, тем рас-
тяжимее становилась сумма орудий, подлежавших ее эксплуатации.
другие - в минуту грусти, запальчивости или увлечения; но Угрюм-Бурчеев
был первый, который задумал разорить город серьезно. От зари до зари ки-
шели люди в воде, вбивая в дно реки сваи и заваливая мусором и навозом
пропасть, казавшуюся бездонною. Но слепая стихия шутя рвала и разметыва-
ла наносимый ценою нечеловеческих усилий хлам и с каждым разом все глуб-
же и глубже прокладывала себе ложе. Щепки, навоз, солома, мусор - все
уносилось быстриной в неведомую даль, и Угрюм-Бурчеев, с удивлением, до-
ходящим до испуга, следил "непонятливым" оком за этим почти волшебным
исчезновением его надежд и намерений.
рюм-Бурчеев ежедневные рапорты десятников о числе выбывших из строя ра-
бочих и, не дрогнув ни одним мускулом, командовал:
где-то таинственно нарастали, чтобы немедленно же исчезнуть в пучине во-
доворота. Наконец привели и предводителя, который один в целом городе
считал себя свободным от работ, и стали толкать его в реку. Однако пред-
водитель пошел не сразу, но протестовал и ссылался на какие-то права.
чивал штаны, она почувствовала себя бодрою и удвоила усилия.
всех, так что скоро нечего было валить в реку. Принялись за последнюю
груду, на которую Угрюм-Бурчеев надеялся как на каменную гору. Река за-
думалась, забуровила дно, но через мгновение потекла веселее прежнего.
истощив весь запас мусора, жители принялись за строительный материал и
разом двинули в реку целую массу его. Затем толпы с гиком бросились в
воду и стали погружать материал на дно. Река всею массою вод хлынула на
это новое препятствие и вдруг закрутилась на одном месте. Раздался
треск, свист и какое-то громадное клокотание, словно миллионы неведомых
гадин разом пустили свой шип из водяных хлябей. Затем все смолкло: река
на минуту остановилась и тихо-тихо начала разливаться по луговой сторо-