Чтение 36–й страницы книги ~Двадцать лет спустя~

но как и всем вам, господа, что он стоит несравненно выше своих соб-
ратьев. Одолжите мне, пожалуйста, вашу тросточку, господин де Шавиньи.

Шавиньи подал трость г-ну де Бофору.

Бофор сказал, держа трость горизонтально на фут от земли:

- Писташ, друг мой, будьте добры прыгнуть в честь госпожи де Монба-
зон.

Все рассмеялись: было известно, что перед своим заключением герцог де
Бофор открыто состоял любовником госпожи де Монбазон.

Писташ без всяких затруднений весело перескочил через палку.

- Но Писташ, как мне кажется, делает то же самое, что и его собратья,
прыгавшие в честь госпожи де Понс, - заметил Шавиньи.

- Погодите, - сказал де Бофор. - Писташ, друг мой, прыгните в честь
королевы!

И он поднял трость дюймов на шесть выше.

Собака почтительно перескочила через нее.

- Писташ, друг мой, - сказал герцог, поднимая трость еще на шесть
дюймов, - прыгните в честь короля!

Собака разбежалась и, несмотря на то что трость была довольно высоко
от полу, легко перепрыгнула через нее.

- Теперь внимание, господа! - продолжал герцог, опуская трость чуть
не до самого пола. - Писташ, друг мой, прыгните в честь светлейшего не-
годяя Мазарини ди Пишина.

Собака повернулась задом к трости.

- Что это значит? - сказал герцог, обходя собаку и снова подставляя
ей тросточку. - Прыгайте же, господин Писташ!

Но собака снова сделала полуоборот и стала задом к трости.

Герцог проделал тот же маневр и повторил свое приказание. Но на этот
раз Писташ вышел из терпения. Он яростно бросился на трость, вырвал ее
из рук герцога и перегрыз пополам.

Бофор взял из его пасти обломки и с самым серьезным видом подал их
г-ну де Шавиньи, рассыпаясь в извинениях и говоря, что представление
окончено, но что месяца через три, если ему угодно будет посетить предс-
тавление, Писташ выучится новым штукам.

Через три дня собаку отравили.

Искали виновного, но, конечно, так и не нашли.

Бофор велел воздвигнуть на могиле собаки памятник с надписью:

"ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ПИСТАШ, САМАЯ УМНАЯ ИЗ ВСЕХ СОБАК НА СВЕТЕ".

Против такой хвалы возразить было нечего, и Шавиньи не протестовал.

Тогда герцог стал говорить во всеуслышанье, что на его собаке прове-
ряли яд, приготовленный для него самого; и однажды, после обеда, кинулся
в постель, крича, что у него колики и что Мазарини велел его отравить.

Узнав об этой новой проделке Бофора, кардинал страшно перепугался.
Венсенская крепость считалась очень нездоровым местом: г-жа де Рамбулье
сказала както, что камера, в которой умерли Пюилоранс, маршал Орнано и
великий приор Вандомский, ценится на вес мышьяка, и эти слова повторя-
лись на все лады. А потому Мазарини распорядился, чтобы кушанья и вино,
которые подавались заключенному, предварительно пробовались при нем. Вот
тогда-то и приставили к герцогу офицера Ла Раме в качестве дегустатора.

Комендант, однако, не простил герцогу его дерзостей, за которые уже
поплатился ни в чем не повинный Писташ. Шавиньи был любимцем покойного
кардинала; уверяли даже, что он его сын, а потому притеснять умел на
славу. Он начал мстить Бофору и прежде всею велел заменить его серебря-
ные вилки деревянными, а стальные ножи - серебряными. Бофор выказал ему
свое неудовольствие. Шавиньи велел ему передать, что так как кардинал на
днях сообщил г-же де Вандом, что ее сын заключен в замок пожизненно, то
он, Шавиньи, боится, как бы герцог, узнав эту горестную новость, не
вздумал посягнуть на свою жизнь. Недели через две после этого Бофор уви-
дел, что дорога к тому месту, где он играл в мяч, усажена двумя рядами
веток, толщиной в мизинец. Когда он спросил, для чего их насадили, ему
ответили, что здесь когда-нибудь разрастутся для него тенистые деревья.
Наконец, раз утром к Бофору пришел садовник и, как бы желая обрадовать
его, объявил, что посадил для пего спаржу. Спаржа, как известно, вырас-
тает даже теперь через четыре года, а в те времена, когда садоводство
было менее совершенным, на это требовалось пять лет. Такая любезность
привела герцога в ярость.

Он пришел к заключению, что для него наступила пора' прибегнуть к од-
ному из своих сорока способов бегства из тюрьмы, и выбрал для начала са-
мый простой из них - подкуп Ла Раме. Но Ла Раме, заплативший за свой
офицерский чин полторы тысячи экю, очень дорожил им. А потому, вместо
того чтобы помочь заключенному, он кинулся с докладом к Шавиньи, и тот
немедленно распорядился удвоить число часовых, утроить посты и поместить
восемь сторожей в комнате Бофора. С этих пор герцог ходил со свитой, как
театральный король на сцене: четыре человека впереди и четыре позади, не
считая замыкающих.

Вначале Бофор смеялся над этой строгостью: она забавляла его. "Это
преуморительно, - говорил он, - это меня разнообразит (г-н де Бофор хо-
тел сказать: "меня развлекает", но, как мы уже знаем, он говорил не
всегда то, что хотел сказать). К тому же, - добавлял он, - когда мне
наскучат все эти почести и я захочу избавиться от них, то пущу в ход
один из оставшихся тридцати девяти способов".

Но скоро это развлечение стало для него мукой. Из бахвальства он вы-
держивал характер с полгода; но в конце концов, постоянно видя возле се-
бя восемь человек, которые садились, когда он садился, вставали, когда
он вставал, останавливались, когда он останавливался, герцог начал хму-
риться и считать дни.

Это новое стеснение еще усилило ненависть герцога к Мазарини. Он
проклинал его с утра до ночи и твердил, что обрежет ему уши. Положи-
тельно, страшно было слушать его. И Мазарини, которому доносили обо
всем, происходившем в Венсене, невольно поглубже натягивал свою карди-
нальскую шапку.

Раз герцог собрал всех сторожей и, несмотря на свое неуменье выра-
жаться толково и связно (неуменье, вошедшее даже в поговорку), обратился
к ним с речью, которая, сказать правду, была приготовлена заранее.

- Господа! - сказал он. - Неужели вы потерпите, чтобы оскорбляли и
подвергали низостям (он хотел сказать: "унижениям") внука доброго короля
Генриха Четвертого? Черт р-раздери, как говаривал мой дед. Знаете ли вы,
что я почти царствовал в Париже? Под моей охраной находились в течение
целого дня король и герцог Орлеанский. Королева в те времена была очень
милостива ко мне и называла меня честнейшим человеком в государстве. Те-
перь, господа, выпустите меня на свободу. Я пойду в Лувр, сверну шею Ма-
зарини, а вас сделаю своими гвардейцами, произведу всех в офицеры и наз-
начу хорошее жалованье. Черт р-раздери! Вперед, марш!

Но как ни трогательно было красноречие внука Генриха IV, оно не тро-
нуло эти каменные сердца. Никто из сторожей и не шелохнулся. Тогда Бофор
обозвал их болванами и сделал их всех своими смертельными врагами.

Всякий раз, когда Шавиньи приходил к герцогу, - а он являлся к нему
раза два-три в неделю, - тот не упускал случая постращать его.

- Что сделаете вы, - говорил он, - если в один прекрасный день сюда
явится армия закованных в железо и вооруженных мушкетами парижан, чтобы
освободить меня?

- Ваше высочество, - отвечал с низким поклоном Шавиньи, - у меня на
валу двадцать пушек, а в казематах тридцать тысяч зарядов. Я постараюсь
стрелять как можно лучше.

- А когда вы выпустите все свои заряды, они всетаки возьмут крепость,
и мне придется разрешить им повесить вас, что мне, конечно, будет крайне
прискорбно.

И герцог, в свою очередь, отвешивал самый изысканный поклон.

- А я, вате высочество, - возражал Шавиньи, - как только первый из
этих бездельников взберется на вал или ступит в подземный ход, буду при-
нужден, к моему величайшему сожалению, собственноручно убить вас, так
как вы поручены моему особому надзору и я обязан сохранить вас живого
или мертвого.

Тут он снова кланялся его светлости.

- Да, - продолжал герцог. - Но так как эти молодцы, собираясь идти
сюда, предварительно, конечно, вздернут на виселицу Джулио Мазарини, то
вы не посмеете ко мне прикоснуться и оставите меня в живых из страха,
как бы парижане не привязали вас за руки и за ноги к четверке лошадей и
не разорвали на части, что будет, пожалуй, еще похуже виселицы.

Такие кисло-сладкие шуточки продолжались минут десять, четверть часа,
самое большее двадцать минут. Но заканчивался разговор всегда одинаково.

- Эй, Ла Раме! - кричал Шавиньи, обернувшись к двери.

Ла Раме входил.

- Поручаю вашему особому вниманию герцога де Бофора, Ла Раме, - гово-
рил Шавиньи. - Обращайтесь с ним со всем уважением, приличествующим его
имени и высокому сапу, и потому ни на минуту не теряйте его из виду.

И он удалялся с ироническим поклоном, приводившим герцога в страшную
ярость.

Таким образом, Ла Раме сделался непременным собеседником герцога, его
бессменным стражем, его тенью. Но надо сказать, что общество Ла Раме,
разбитного малого, веселого собеседника и собутыльника, прекрасного иг-
рока в мяч и, в сущности, славного парня, имевшего, с точки зрения г-на
де Бофора, только один серьезный недостаток - неподкупность, вовсе не
стесняло герцога и даже служило ему развлечением.

К несчастью, сам Ла Раме относился к этому иначе. Хоть он и ценил
честь сидеть взаперти с таким важным узником, но удовольствие иметь сво-
им приятелем внука Генриха IV все-таки не могло заменить ему удо-
вольствие навещать от времени до времени свою семью.

Можно быть прекрасным слугой короля и в то же время хорошим мужем и
отцом. А Ла Раме горячо любил свою жену и детей, которых видал только с
крепостных стен, когда они, желая доставить ему утешение как отцу и суп-