Чтение 36–й страницы книги ~Ким~

-- Можно ли спросить, к чему пришел в своих думах
небеснорожденный?-- с изысканным сарказмом промолвил Махбуб,
поглаживая красную бороду.

-- Можно,-- ответил Ким ему в тон.-- В Накхлао говорят,
что сахиб не должен признаваться черному человеку в своих
ошибках.

Махбуб быстро сунул руку за пазуху, ибо назвать патхана
"черным человеком" (кала адми)-- значит кровно оскорбить его.
Потом он опомнился и рассмеялся.

-- Говори, сахиб, твой черный человек слушает.

-- Но,-- сказал Ким,-- я не сахиб и признаю, что сделал
ошибку, когда в тот день, в Амбале, проклял тебя, Махбуб Али,
решив, что патхан меня предал. Я был глуп, но ведь тогда меня
только что поймали и мне хотелось убить этого
мальчишку-барабанщика низкой касты. А теперь, хаджи, я говорю,
что ты хорошо сделал, и вижу перед собой открытую дорогу к
хорошей службе. Я останусь в мадрасе, пока не выучусь.

-- Хорошо сказано. В этой Игре особенно важно выучиться
определять расстояния, знать числа и уметь обращаться с
компасами. В Горах один человек ждет тебя, чтобы показать тебе
все это.

-- Я буду учиться у них с одним условием, чтобы время мое
оставалось в полном моем распоряжении, когда мадраса закрыта.
Попроси об этом полковника.

-- Но почему не попросить полковника на языке сахиба?

-- Полковник -- слуга правительства. Его посылают туда и
сюда, и он должен заботиться о своем собственном повышении.
(Видишь, как много я уже узнал в Накхлао.) Кроме того,
полковника я знаю всего три месяца, а с неким Махбубом Али
знаком шесть лет. Так вот! В мадрасу я пойду. В мадрасе я буду
учиться. В мадрасе стану сахибом, но, когда мадраса закрыта,- я
должен быть свободным и бродить среди своих людей. Иначе я
умру.

-- А кто твои люди. Друг Всего Мира?

-- Вся эта великая и прекрасная страна,-- сказал Ким,
обводя рукой маленькую глинобитную комнату, где масляная лампа
в нише тускло горела в табачном дыму.-- Кроме того, мне
хотелось бы снова увидеться с моим ламой. И помимо всего, мне
нужны деньги.

-- Они нужны всем,-- сердито произнес Махбуб.-- Я дам тебе
восемь ан, ибо из-под конских копыт не вылетают кучи денег и
тебе их должно хватить на много дней. Что касается прочего, я
очень доволен, и больше нам говорить не о чем. Учись поскорее,
и через три года, а может и раньше, ты будешь помощником...
даже мне.

-- Разве до сих пор я был помехой?-- спросил Ким,
мальчишески хихикнув.

-- Не перечь,-- проворчал Махбуб.-- Ты -- мой новый конюх.
Ступай ночевать к моим людям. Они где-то у северного конца
станции вместе с лошадьми.

-- Они пинками будут гнать меня до южного конца станции,
если я приду без твоего удостоверения.

Махбуб пошарил у себя за кушаком и, помочив большой палец,
мазнул им по плитке китайской туши и прижал его к лоскуту
мягкой туземной бумаги. От Балха до Бомбея люди знают этот
грубо очерченный отпечаток с диагональной .полоской старого
шрама.

-- Покажи это моему старшему конюху -- и хватит с него. Я
приеду утром.

-- По какой дороге?-- спросил Ким.

-- По дороге из города. Только одна и есть; а потом мы
вернемся к Крейтону-сахибу. Я спас тебя от головомойки.

-- Аллах! Что такое головомойка, когда голова плохо
держится на плечах?

Ким тихо выскользнул наружу, в ночь, обошел дом с задней
стороны, стараясь держаться поближе к стенам, и двинулся прочь
от станции. Пройдя около мили, он сделал большой круг и, не
спеша, зашагал обратно, ибо ему требовалось время, чтобы
выдумать какуюнибудь историю на случай, если слуги Махбуба
будут его расспрашивать.

Они расположились на пустыре, около железнодорожной линии,
и, будучи туземцами, конечно, не удосужились выгрузить обе
платформы, на которых кони Махбуба стояли вместе с партией
лошадей местной породы, закупленных Бомбейской трамвайной
компанией. Старший конюх, сутулый мусульманин чахоточного вида,
тотчас же грозно окликнул Кима, но успокоился, увидев отпечаток
пальца Махбуба.

-- Хаджи, по милости своей, дал мне работу,-- с
раздражением сказал Ким.-- Если ты сомневаешься, подожди до
утра, когда он придет. А пока -- место у огня!

За этим последовала обычная бесцельная болтовня, которой
все туземцы низкой касты предаются по всякому поводу. Наконец,
все умолкли, Ким улегся позади кучки спутников Махбуба, чуть ли
не под колесами платформы, нагруженной лошадьми, и покрылся
взятым у когото одеялом. Ночевка посреди обломков кирпича и
щебня в сырую ночь, между скученными лошадьми и немытыми балти
вряд ли понравилась бы многим белым мальчикам, но Ким был
счастлив. Перемена места, работы и обстановки была нужна ему
как воздух, а воспоминания об опрятных белых койках школы св.
Ксаверия, стоявших рядами под панкхой, вызывали в нем такую же
острую радость, как повторение таблицы умножения по-английски.

"Я очень старый,-- думал он засыпая.-- С каждым месяцем я
старею на год. Я был очень юн и совсем глуп, когда вез послание
Махбуба в Амбалу. И даже в то время, когда шел с белым полком,
я был очень юн и не было у меня мудрости. Но теперь я каждый
день что-нибудь узнаю, и через три года полковник возьмет меня
из мадрасы и отпустит меня на Дорогу охотиться вместе с
Махбубом за конскими родословными, а возможно, я пойду и сам по
себе. Или, может быть, найду ламу и пойду вместе с ним. Да, это
лучше всего. Опять быть челой и бродить с моим ламой, когда он
вернется в Бенарес".-- Мысли его текли все медленнее и
бессвязнее. Он уже погружался в прекрасную страну снов, как
вдруг ухо его различило среди монотонной болтовни вокруг костра
чей-то тихий, но отчетливый шепот. Он доносился из-за обитой
железом конской платформы.

-- Так значит его здесь нет?

-- Кутит в городе. Где ж ему еще быть? Кто ищет крысу в
лягушечьем пруду? Уйдем отсюда. Его не найдешь.

-- Нельзя допустить, чтобы он второй раз ушел за Перевалы,
на это есть приказ.

-- Подкупи какую-нибудь женщину отравить его. Это
обойдется всего в несколько рупий, и свидетелей не будет.

-- Если не считать женщины. Надо найти более верный
способ; вспомни, сколько обещано за его голову.

-- Да, но у полиции длинная рука, а мы далеко от Границы.
Будь мы теперь в Пешаваре!

-- Да... в Пешаваре.-- В голосе другого человека звучала
насмешка.-- В Пешаваре, где множество его кровных
родственников, множество всяких нор, трущоб и женщин, за юбки
которых он будет прятаться. Что Пешавар, что джаханнам -- нам
подойдет и то и другое.

-- Так что же делать?

-- О дурак, ведь я сто раз тебе говорил: ждать, пока он не
вернется и не ляжет спать, а потом -- всего один меткий
выстрел. Между нами и погоней будут стоять платформы. Нам
останется только удрать через рельсы и затем пойти своей
дорогой. Они не поймут, откуда стреляли. Подождем здесь хоть до
рассвета. Какой ты факир, если не можешь чуточку посидеть без
сна?

"Охо!-- подумал Ким -- не открывая зажмуренных глаз.--
Опять Махбуб. Поистине, нехорошо продавать сахибам родословную
белого жеребца! А может, Махбуб продавал и другие новости? Ну,
Ким, что теперь делать? Я не знаю, где ночует Махбуб, и если он
приедет сюда до зари, они застрелят его. Тебе это будет
невыгодно, Ким... и полиции доносить не следует, потому что это
невыгодно Махбубу, и...-- он едва не рассмеялся вслух.-- Из
всех уроков в Накхлао не вспомню ни одного, который помог бы
мне. Аллах! Ким здесь, а они там. Значит, прежде всего Ким
должен проснуться и уйти так, чтобы они ничего не заподозрили.
Человек просыпается от страшного сна... значит...

Он скинул одеяло с лица и внезапно поднялся, испуская
страшный, дрожащий, бессмысленный вопль азиата, разбуженного
кошмаром.

-- Аа-ар-ар-ар! Я-ла-ла-ла-ла! Нарайн! Чурайль! Чурайль!

Чурайль -- чрезвычайно зловещий призрак женщины, умершей
родами. Призрак этот бродит по безлюдным дорогам, ступни у него
вывернуты назад, и он терзает людей.

Все громче звучал дрожащий вой Кима. Наконец мальчик
вскочил на ноги и, пошатываясь, сонно заковылял прочь, между
тем как весь табор осыпал его проклятиями за то, что он