коротким текстом -- несколько строк сверху, а дальше белое, словно
заснеженное, поле. По такому полю они ска-кали в Ливонии, неслись во всю
прыть, ах, Фике!
по-французски и еще картавил. Слово "арестован" он повторил три
раза--по-французски, по-немецки и по-русски, оче-видно для себя самого. В
этот момент и поднесла Екатерина паль-чик к губам.
закрывал лицо. Какая-то плотная дама вошла в ком-нату, слабо ахнула и
привалилась к стене; Никита почувствовал запах винного перегара. Екатерина
стояла неподвижно, прямая, как свечка, лицо как закрытая книга, что упала из
ее рук на пол.
лодка. "Прыгнуть в воду, нырнуть глубоко, и черта с два они найдут меня в
этом сонном сумраке",-- подумал Никита, но, как бы угадав его мысли, офицеры
с двух сторон плотно взяли его за локти.
Плыли в полном молчании. Видимо, шли они не по Большой Неве, а каналами,
лодку не качало, и волна била в борт как бы осто-рожно. Море он почувствовал
не столько из-за появившейся вдруг качки, сколько из-за ветра и запаха.
Довезли, втолкнули в темноту и исчезли.
колется, проведешь рукой -- словно шерстяной овечий бок. Надо ходить,
топтаться по камере из угла в угол, а то превратишься в колоду с дряблыми
мышцами. Вспоминая наказы Гаврилы, он по утрам стал обтираться холодной
водой.
вслух, мысленно открывал дверь и вступал в мир своего за-городного поместья.
Солнце багровым шаром сидело на островерхих елках. Он внимательно
всматривался в крапиву, мокрую от росы, в паутину с капельками влаги, в
цветущую по обочинам дороги пижму и подорожник. А почему бы не пробежаться
по цветущему лугу? Можно даже представить, что рядом бежит Фике, у нее
легкое дыхание и заразительный смех. Никите очень хотелось забрать ее с
собой в сон, может быть, там она объяснит ему смысл проис-шедшего?
пластом глины лежала на груди, не было места дорогим образам.
грех. В самых трудных положениях надо уповать на Гос-пода и милость его".
Нельзя сказать, чтобы отчаяние охватило Никиту целиком, просто он, в
каком-то смысле... умер. Екатерина, Белов, Алешка Корсак, даже Гаврила--все
они остались в той жизни, а здесь в темноте появился новый человек со старой
фами-лией, и ему предстоит начать все снова.
героев -- Алексею Корсаку, герою, наверное, самому любимому, потому что все
помыслы и порывы души его накрепко связаны с тем, что мы называем романтикой
-- море, звезды и парус, откры-тие новых земель и морские бои во славу
русского флота. И не его вина, что угораздило Корсака родить-ся в то время,
когда Петровы баталии уже отгремели, а для новых побед не пришел еще срок,
когда кончились уже и первая, и вторая экспедиции Беринга, а сам он почил
вечным сном.
моряков опыт и память, передать зажженный (образно говоря) Петром факел в
другие молодые руки. Высокие эти слова вроде бы и информации не несут, но
греют душу. Вперед, гарде-марины! Жизнь Родине, честь никому! Как не
взволноваться юноше, рожденному с сердцем аргонавта и твердым пониманием,
что корабль сей прекрасный уже сгнил, а построить новый не дает морское
ведомство -- денег нет, мореплавателей нет, и вообще не до того...
Морскую академию со специальностью, как сказали бы сейчас, навигатор.
Случись это тридцать лет назад, его немедлен-но послали бы в Англию или
Венецию стажироваться, совершен-ствовать профессию, но в елизаветинскую
эпоху, когда флот пребы-вал в состоянии мира, застоя и полного бездействия.
Корсака оп-ределили в Кронштадтскую эскадру, которая направлялась в летнее
практическое плавание. Алеша с восторгом принял это предложение, работал как
простой матрос, ставил паруса, чинил такелаж и драил палубу, но четыре часа
в день, согласно уставу, отдавал практичес-кому учению: навигации, мушкетной
и абордажной науке и пушечной экзерциции. Противник, разумеется, был только
воображаемый.
Эзель, Гренгам -- замечательное было путешествие! По возвращении из кампании
Корсак получил самый высокий балл, в его прописи значилось, что он радив в
учении, знает секторы, квадранты и ноктурналы, умеет определять широты места
по высо-там светил и долготы по разности времени и прочая, прочая... Пропись
была подписана капитаном и командиром эскадры. Но не-смотря на столь высокую
аттестацию Корсак получил всего лишь чин мичмана, который в те времена не
считался офицерским, а на-ходился в списке рангов между поручиком и
боцманом.
есть создание русского флота. Диву даешься, что всего за двадцать лет этот
человек, чья энергия и фанатическая привер-женность делу находятся за гранью
понимания, не только основал Санкт-Петербург, создал верфи, построил
корабли, завоевал Балтий-ское море, но и вывел новый сорт людей -- сведущих,
энергичных, преданных своему делу моряков-профессионалов.
трехмачтовый, двухпалубный, который под сине-белым андреевским флагом летел
вперед и только вперед под всеми паруса-ми. Умер Петр, и прекрасный корабль
словно в клей вплыл: как ни ставь паруса, ни улавливай ветер, все равно бег
его замедлится, а потом и вовсе сойдет на нет.
для потомства и поставить на вечную стоянку в Кронштадте;
следующем году за невозможностью восстановления был пущен на дрова.
любят в России правители совмещать должности!) пытался поддерживать флот,
создавая новые ведомства для наблю-дения за кораблями, службами, верфями, но
что-либо путное в это время делалось скорее вопреки ведомствам, само собой,
по старой, заложенной Петром традиции. Флот умирал.
букве закона будет следовать отцовскому завещанию. Од-нако воспрянувшие было
духом моряки скоро почувствовали, что вышеозначенная "буква" обходит флот
стороной. Государыня вполне искренне считала, что для пользы дела достаточно
отменить остермановы морские нововведения, а дальше все вернется на круги
своя. Господи, да когда же что-либо путное на Руси делалось одними
указаниями? Хочешь пользы -- засучай рукава, ночей не спи, ищи дельных людей
себе в помощники, а царское повеление: "...все пет-ровские указы
наикрепчайше содержать и по ним неотложно по-ступать"-- это отписка на
глянцевой бумаге, не более...
пошла великая дрязга. Одни говорили -- мы по петровским указам живем, а что
придумал Остерман -- все дурно! Другие, отста-ивая теплые места, спорили:
время не стоит на месте, и петровские указы ветшают, а Остерман сделал это и
вот это! К слову сказать, в утверждении последних было немало правды.
которому кадет или гардемарин должен был для лучшего усвоения дела послужить
простым матросом; срок служения в каж-дом случае был свой. Именно поэтому
Алеша Корсак, хоть и имел лучшие аттестации, при огромной нехватке
офицерского состава не мог получить чин поручика.
гар-демаринам он разрешался только с двадцати двух лет) Корсак мог бы
попасть на галеры, на весла к преступникам и пленным тур-кам, а он живет
себе женатый, воспитывает детей, и никто не об-ращает на это ни малейшего
внимания -- как будто так и надо, же-ниться в восемнадцать лет.
новой формы. Первая форма для моряков была утвер-ждена адмиралом Сиверсом:
мундир и штаны василькового цвета, камзол, воротник и лацканы -- красного.
Остерман, естественно, внес нововведение: мундир, штаны -- зеленые, камзол и
прочее -- красные. Желание Остермана в этом вопросе осталось только на
бумаге, но при Елизавете борцы за возрождение старых традиций организовали
комиссию, и та постановила: мундир и штаны -- белые, камзол, во-ротник,
обшлага -- зеленые. Чины отличались друг от друга золотым позументом.
такелажем выходили в море, зачастую при свежем ветре откры-валась течь.
Команда была недостаточна, пополнялась за счет необу-ченных матросов --
иногда якорь поднять не могли, зато щеголяли в белоснежных мундирах, сияли
золотым позументом, пуская солнеч-ных зайчиков в необъятные балтийские
просторы.
бот Петра I из Петропавловской крепости в Александро-Невскую лавру. Когда-то
это суденышко, украшенное, словно кера-мический сосуд, трогательным
орнаментом, бороздило воды Яузы, Измайловского пруда и Переяславского озера.