Факт существования "незаконной" семьи изобличает социально-приспособительную
природу семьи. И все-таки семья, как и всякий закон, имеет то же религиозное
оправдание и смысл, что и государство.
как отрицает сексуальный акт как падение и грех пола, отрицает род, отрицает
"мир сей" и всякое буржуазное его устроение. Подлинно "христианской семьи"
так же не может быть, как не может быть подлинно "христианского
государства". Семья есть родовой институт, родовое благоустройство.
Новозаветное откровение преодолевает стихию рода, и не от него идет закон
родового благоустройства, закон семьи, как не от него идет закон
государства. Но Новый Завет, не знающий закона, преодолевающий закон, не
отменяет закона для мира, погруженного в неискупленный грех, для мира,
порабощенного природными стихиями. Закон семейный, подобно закону
государственному, по существу ветхозаветный, дохристианский, но Новый Завет
оправдывает его как послушание ветхозаветной подзаконности, послушание
последствиям греха. Христианская семья есть лишь дезинфицирование,
обезвреживание полового греха. Христианство твердо знает, что люди рождают
во грехе, что греховно соединение полов в природном родовом порядке, и хочет
ослабить, обезвредить грех путем приспособления и послушания. Подзаконная
семья не есть творчество новых отношений людей, новой жизни, она есть
послушание "миру", его бремени. Поистине поразительно снисходительное
отношение христианства к греху сексуального акта и к греху экономического
благоустройства семьи, т.е. к тому, что в семье от "мира сего", что в ней
является приспособлением к "миру". Рождайте в облагоображенном сексуальном
акте детей и устрояйте их экономическое благосостояние! Вот пафос
"христианской" семьи. Читайте столпа православия Феофана Затворника. Для
него в семье важен лишь момент физиологический - рождающий сексуальный акт и
момент экономический - материальное благоустройство жены и детей149. Об этом
физиологическом и экономическом семейном домостроительстве аскет еп. Феофан,
впитавший в себя мистику Добротолюбия, говорит с моральным пафосом. Аскет
оказывается хорошим хозяином в "мире сем", хорошим буржуа. Момент духовный в
семье для еп. Феофана исчерпывается послушанием, послушным несением бремени
и тяготы. О новой любви в Духе, о новом соединении мужчины и женщины в
высшее бытие, о тайне брачной у еп. Феофана ни слова нельзя найти.
Поразительно, почти страшно это молчание православия и всего христианства о
любви, это отрицание брачной любви! Ведь в брачной любви нет места для той
физиологии и экономики, которыми исключительно поглощены домостроители
христианской семьи. Тайны брачной нет в семье. Не для брачной любви
создается и устраивается семья, а для благоустроения и благосостояния рода.
Семья может быть и полигамической, если полигамия окажется лучшей формой
социального приспособления: полигамическая семья была бы менее лицемерной и
лживой, чем моногамическая. Мистический брак - вне этого противоположения.
Хозяйственный утилитаризм насквозь проникает не только позитивно-социальную
идеологию семьи, но и христиански-моральную ее идеологию. Семья, как и
государство, не духовный феномен, она не в Духе. Тайна брака не раскрыта в
христианстве. Церковь, благословляя семейный союз, лишь обезвреживает грех
половой жизни. Церковь так же благословляет ветхозаветную семью, как
благословляет ветхозаветную государственность. В Новом Завете, в религии
искупления может быть лишь аскетическое преодоление пола. Тайна любви, тайна
брачная - в Духе, в эпохе творчества, в религии творчества. Таинство брачной
любви есть откровение о человеке, откровение творческое. Таинство брака не
есть семья, не есть натуральное таинство рождения и продолжения рода,
таинство брака есть таинство соединения в любви. Только любовь есть
священное таинство. Таинство любви - выше закона и вне закона, в нем выход
из рода и родовой необходимости, в нем начало преображения природы. Любовь -
не послушание, не несение тяготы и бремени "мира", а творческое дерзновение.
Это таинство, таинство брака, не раскрывается еще ни в откровении закона, ни
в откровении искупления. Таинство любви - творческое откровение самого
человека. Оно зачиналось в мистической любви, всегда разрывавшей границы
утилитарно-родовой физиологии и экономики семьи. В строе семьи узаконенная
полигамия будет более правдивой и для новых условий жизни более
целесообразной формой, чем лицемерная и выродившаяся моногамия.
подчиняется никаким нормам. Любовь сулит любящим гибель в этом мире, а не
устроение жизни. И величайшее в любви, то, что сохраняет ее таинственную
святость, это - отречение от всякой жизненной перспективы, жертва жизнью.
Этой жертвы требует всякое творчество, требует жертвы и творческая любовь.
Жизненное благоустройство, семейное благоустройство - могила любви.
Жертвенная гибель в жизни и кладет на любовь печать вечности. Любовь теснее,
интимнее, глубже связана со смертью, чем с рождением, и связь эта,
угадываемая поэтами любви, залог ее вечности. Глубока противоположность
любви и деторождения. В акте деторождения распадается любовь, умирает все
личное в любви, торжествует иная любовь. Семя разложения любви заложено уже
в сексуальном акте. "Никогда еще не нашел я женщины, от которой хотел бы
иметь детей, потому что я люблю тебя, о вечность!"150 Так говорил
Заратустра. Подлинная любовь иного мира, любовь, творящая вечность,
исключает возможность сексуального акта, преодолевает его во имя иного
соединения. Известно, что сильная влюбленность иногда противоположна
специфическому сексуальному влечению, не нуждается в нем. И сильное влечение
к сексуальному акту слишком часто не связано ни с какой влюбленностью,
иногда даже предполагает отвращение. Влюбленность жаждет абсолютного
соединения и абсолютного слияния, духовного и телесного. Сексуальный же акт
разъединяет. На дне его лежит отвращение и убийство. Любовь - акт
творческий, созидающий иную жизнь, побеждающий "мир", преодолевающий род и
природную необходимость. В любви утверждается личность, единственная,
неповторимая. Все безличное, родовое, все подчиняющее индивидуальность
порядку природному и социальному враждебно любви, ее неповторимой и
неизреченной тайны. Нет и быть не может закона для любви, любовь не знает
закона. Творчество любви не знает послушания ничьей воле, оно абсолютно
дерзновенно. Любовь - не послушание, подобно семье, а дерзновение, свободный
полет. Любовь не вмещается в категорию семьи, не вмещается ни в какие
категории, не вмещается в "мир". Жертвенность любви, ее отречение от
мирского благоустройства делает ее свободной. Лишь жертва безопасностью дает
свободу. Все, что связано с приспособлением к "миру", с послушным несением
его тяготы, - несвободно от страха, от тяжкой заботы. В любви побеждается
тяжесть "мира". В семье есть тяжесть благоустройства и безопасности, страх
будущего, бремя, так же как в других формах приспособления - в государстве,
в хозяйстве, в позитивной науке. Любовь - свободное художество. В любви нет
ничего хозяйственного, нет заботы. И свобода эта покупается лишь
жертвенностью. Свобода любви - истина небесная. Но свободу любви делают и
истиной вульгарной. Вульгарна та свобода любви, которая прежде всего хочет
удовлетворения ветхого пола, которая более всего заинтересована в
сексуальном акте. Это не свобода любви, а рабство любви, это противно
всякому восхождению пола, всякому взлету любви, всякой победе над тяжестью
природного пола. В любви есть экстатически-оргийная стихия, но не
природно-родовая. Оргийный экстаз любви - сверхприроден, в нем выход в мир
иной.
Любящий прозревает любимого через оболочку природного мира, через кору,
лежащую на всяком лице. Любовь есть путь к раскрытию тайны лица, к
восприятию лица в глубине его бытия. Любящий знает о лице любимого то, чего
весь мир не знает, и любящий всегда более прав, чем весь мир. Только любящий
подлинно воспринимает личность, разгадывает ее гениальность. Все мы - не
любящие, знаем лишь поверхность лица, не знаем его последней тайны.
Смертельная тоска сексуального акта в том, что в его безличности раздавлена
и растерзана тайна лица любимого и любящего. Сексуальный акт вводит в
круговорот безличной природы, становится между лицом любящего и любимого и
закрывает тайну лица. Не в роде, не в сексуальном акте совершается
соединение любви, творящее иную, новую жизнь, вечную жизнь лица. В Боге
встречается любящий с любимым, в Боге видит любимое лицо. В природном мире
любящие разъединяются. Природа любви - космическая, сверхиндивидуальная.
Тайну любви нельзя познать в свете индивидуальной психологии. Любовь
приобщает к космической мировой иерархии, космически соединяет в
андрогиническом образе тех, кто были разорваны в порядке природном. Любовь
есть путь, через который каждый раскрывает в себе человека-андрогина. В
подлинной любви не может быть произвола - в ней есть предназначение и
призвание. Но мир не может судить о тайне двух, тайне брачной - в ней нет
ничего социального. Подлинное таинство брака совершается лишь немногими и
для немногих, оно - аристократично и предполагает избрание.
противоположен всякому соединению. Тайна разврата - тайна разъединения,
распада, раздора, вражда в поле. Тайна соединения не может быть развратна.
Где соединение достигается, там нет разврата. В сексуальном акте есть
неустранимый элемент разврата потому, что он не соединяет, а разъединяет,
что в нем есть реакция, что он чреват враждой. Семья не предохраняет от этой
развратности сексуального акта, от этой поверхностности, внешности касания
одного существа к другому, от этого бессилия внутреннего проникновения
одного существа в другое, бессилия слить все клетки мужа и жены. Разврат
есть разъединение, и он всегда превращает объект полового влечения в
средство, а не в цель. Вся физиология и психология разврата построена на
этом превращении средства в цель, на подмене влечения к своему объекту
влечением к самому сексуальному акту или к самому искусству любви. Любовь к
любви вместо любви к лицу - в этом психология разврата. В этой психологии
нет соединения ни с кем, нет и жажды соединения - это разъединяющая,
отчуждающая психология, в ней никогда не осуществляется тайна брачная.
Любовь к сексуальному акту вместо любви к слиянию в плоть единую - в этом
физиология разврата151. В этой физиологии нет соединения ни с кем, нет и
жажды соединения, это физиология природной вражды и отчужденности. В стихии
разврата половая жизнь наиболее отделяется от цельной жизни личности. В
разврате личность не связывает с полом никаких своих упований. Пол как бы
Лукьяненко Сергей
Николаев Андрей
Ильин Андрей
Березин Федор
Русанов Владислав
Сапковский Анджей