Шигалева! Не надо образования, довольно науки! И без науки хватит материалу
на тысячу лет, но надо устроиться послушанию. В мире одного только
недостает [С этих слов мы прямо входим в оборот мысли, развиваемой в
"Легенде".] -- послушания. Жажда образования есть уже жажда
аристократическая. Чуть-чуть семейство или любовь -- вот уже и желание
собственности. Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы
пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к
одному знаменателю, полное равенство! "Мы научились ремеслу, и мы честные
люди, нам не надо ничего другого" -- вот недавний ответ английских рабочих.
Необходимо лишь необходимое! -- вот девиз земного шара отселе. Но нужна и
судорога; об этом позаботимся мы, правители. У рабов должны быть правители.
Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалев
пускает и судорогу и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной
черты, единственно чтобы не было скучно. Скука есть ощущение
аристократическое; в Шигалевщине не будет желаний. Желание и страдания --
для нас [Здесь опять встречаем частную мысль "Легенды" -- о том, что
свобода и познание добра и зла должны быть взяты немногими, а остальному
человечеству должно быть предоставлено повиновение и сытость.], а для рабов
-- Шигалевщина. -- Себя вы исключаете? -- сорвалось опять у Ставрогина. --
И вас. Знаете ли, я думал отдать мир папе. Пусть он выйдет пеш и бос и
покажется черни: "Вот, -- дескать, -- до чего меня довели!" -- и все
повалит за ним, даже войско. Папа -- вверху, мы -- кругом, а под нами --
Шигалевщина. Надо только, чтобы с папой Internationale согласилась: так и
будет. А старикашка согласится мигом. Да другого ему и выхода нет, вот
помяните мое слово" [Слишком, слишком приходится "помянуть"... Писано было
это Достоевским в 1871 году, при Пии IX, консервативнейшем из пап (во
вторую половину своей жизни) и наиболее униженном в своей власти. И вот --
его преемник. Лев XIII, из всего, что он тайно думал, что ему явно
указывалось, на что он манился, к чему призывался, избирает, к смущению
целого мира, как бы программою своею -- слова, сказанные еще при его
предшественнике о папстве далеким и ему, вероятно, неизвестным публицистом
враждебной и мало знаемой страны. Между великим и смешным часто один шаг; в
словах: "я думал отдать мир папе" как не увидеть и тему деятельности
публициста-богослова, Вл. Соловьева, с его усилиями дать папе духовно
Россию, дабы в ней он получил физическое орудие, матерьяльную силу для
восстановления своего владычества над расшатанным, дезорганизованным миром.
Но мы должны помнить замечательные слова "проекта": вокруг него -- мы
(религиозно-политические мошенники, как ниже, в не приведенных строках,
определяет себя П. Верховенский), а внизу -- Шигалевщина (рабское, тупое
стадо). Конечно, история не может, не должна так грустно кончиться: этого
не допустит Бог, живой наш Бог, Царь Небесный истинный, а не Его немое
подобие, мелькающее в воображении экзальтированных людей, глаза которых
слепы, слух утерян и потому разум так искажен и слово косноязычно.].
"Бесы", гл. VII и VIII. Вот грубый и грязный, но уже полный очерк
"Легенды"; мазок углем по полотну, который, однако, там именно и так именно
проводится художником, как и где позднее он положит яркие и вечные краски
своею кистью. К стр. 86 -- 94. Идея римского католицизма как
противоположения христианству впервые высказана была Достоевским в 1868 г.,
в романе "Идиот", в следующем разговоре: "...Не с этим ли Павлищевым
история вышла какая-то странная... с аббатом... с аббатом... Забыл, с каким
аббатом, но только все тогда что-то рассказывали, -- произнес, как бы
припоминая, сановник. -- С аббатом Гуро, иезуитом, -- напомнил Иван
Петрович, -- да-с, вот-с превосходнейшие-то люди наши -- достойнейшие-то!
Потому что все-таки человек был родовой, с состоянием, камергер, и, если
бы... продолжал служить... И вот бросает вдруг службу и все, чтобы перейти
в католицизм и стать иезуитом, да еще чуть не открыто, с восторгом
каким-то. Право, кстати умер... Да, тогда все говорили. -- Павлищев был
светлый ум и христианин, истинный христианин, -- произнес вдруг князь
("идиот"), -- как же мог он подчиниться вере... нехристианской?
Католичество -- все равно, что вера нехристианская, -- прибавил он вдруг,
засверкав глазами и смотря перед собой, как-то вообще обводя глазами всех
вместе. -- Ну, это слишком, -- пробормотал старичок и с удивлением поглядел
на Ивана Федоровича. -- Как так? Это католичество -- вера нехристианская?
-- повернулся на стуле Иван Петрович. -- А какая же? -- Нехристианская
вера, во-первых! -- в чрезвычайном волнении и не в меру резко заговорил
опять князь, -- это во-первых, а во-вторых, католичество римское даже хуже
самого атеизма, таково мое мнение! Да, таково мое мнение! Атеизм только
проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа
проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он
Антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас! Это мое личное и давнишнее
убеждение, и оно меня самого измучило... Римский католицизм верует, что без
всемирной государственной власти Церковь не устоит на земле, и кричит: Non
possumus! По-моему, римский католицизм даже и не вера, а решительно --
продолжение Западной Римской империи, и в нем все подчинено этой мысли,
начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор
все так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм,
суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными,
пламенными чувствами народа, все, все променяли за деньги, за низкую земную
власть. И это не учение антихристов?! Как же было не выйти от них атеизму?
Атеизм от них вышел, из самого римского католичества! Атеизм, прежде всего,
с них самих и начался: могли ли они веровать себе сами? Он укрепился из
отвращения к ним; он -- порождение их лжи и бессилия духовного! Атеизм! У
нас не веруют еще только сословия "исключительные", как великолепно
выразился Евгений Павлович, корень потерявшие; а там, в Европе, уже
страшные массы самого народа начинают не веровать, -- прежде от тьмы и от
лжи, а теперь уже из фанатизма, из ненависти к Церкви и к Христианству.
Князь остановился перевести дух. Он ужасно скоро говорил. Он был бледен и
задыхался. Все переглядывались, но, наконец, старичок откровенно
рассмеялся. Князь N вынул лорнет и, не отрываясь, рассматривал князя.
Немчик-поэт выполз из угла и подвинулся поближе к столу, улыбаясь зловещею
улыбкой. -- Вы очень пре-у-вели-чиваете, -- протянул Иван Петрович с
некоторою скукой и даже как будто чего-то совестясь, -- тамошней Церкви
тоже есть представители, достойные всякого уважения и до-бро-детельные...
-- Я никогда и не говорил об отдельных представителях Церкви. Я о римском
католичестве в его сущности говорил, я о Риме говорю. Разве может Церковь
совершенно исчезнуть? Я никогда этого не говорил! -- Согласен, но все это
-- известно, и даже -- не нужно и... принадлежит богословию... -- О, нет,
о, нет! Не одному богословию, уверяю вас, что нет! Это гораздо ближе
касается нас, чем вы думаете. В этом-то вся и ошибка наша, что мы не можем
еще видеть, что это дело не исключительно одно только богословское! Ведь и
социализм порождение католичества и католической сущности! Он тоже, как и
брат его атеизм, вышел из отчаяния, в противоположность католичеству в
смысле нравственном, чтобы заменить собой потерянную нравственную власть
религии, чтобы утолить жажду духовную возжаждавшего человечества и спасти
[Говорится сейчас "также", т. е. эти черты есть и в католицизме, как в нем
указаны они "Легендою".] его не Христом, а также насилием! Это тоже свобода
через насилие! Это тоже объединение через меч и кровь! "Не смей веровать в
Бога, не смей иметь собственности, не смей иметь личности, fraternite ou la
mort, два миллиона голов!" "По делам их вы узнаете их" -- это сказано! И не
думайте, чтоб это было все так невинно и бесстрашно для нас; о, нам нужен
отпор, и скорей, скорей! Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос,
которого мы сохранили и которого они и не знали! Не рабски попадаясь на
крючок иезуитам, а нашу русскую цивилизацию им неся, мы должны теперь стать
перед ними; и пусть не говорят у нас, что проповедь их изящна, как сейчас
сказал кто-то... -- Но позвольте же, позвольте же, -- забеспокоился ужасно
Иван Петрович, озираясь кругом и даже начиная трусить, -- все ваши мысли,
конечно, похвальны и полны патриотизма: но все это в высшей степени
преувеличено и... даже лучше об этом оставить. -- Нет, не преувеличено,
скорей уменьшено; именно уменьшено, потому что я не в силах выразиться,
но... -- По-зволь-те же! Князь замолчал. Он сидел, выпрямившись на стуле, и
неподвижно огненным взглядом глядел на Ивана Петровича. -- Мне кажется, что
вас слишком уже поразил случай с вашим благодетелем, -- ласково и теряя
спокойствие, заметил старичок, -- вы воспламенены... может быть,
уединением. Если бы вы пожили больше с людьми -- а в свете, я надеюсь, вам
будут рады, как замечательному молодому человеку, -- то, конечно, успокоите
ваше одушевление и увидите, что все это гораздо проще... и к тому же такие
редкие случаи... происходят, по моему взгляду, отчасти от нашего
пресыщения, а отчасти от... скуки... -- Именно, именно так, -- вскричал
князь, -- великолепнейшая мысль! Именно "от скуки, от нашей скуки", не от
пресыщения, а, напротив, от жажды... не от пресыщения, вы в этом ошиблись!
Не только от жажды... но даже от воспаления, от жажды горячешной! И... и не
думайте, что в таком маленьком виде, что можно только смеяться; извините
меня, надо уметь предчувствовать! Наши как доберутся до берега, как
уверуют, что это -- берег, то уж так обрадуются ему, что немедленно доходят
до последних столпов; отчего это? Вы вот дивитесь на Павлищева, вы все
приписываете его сумасшествию или доброте, но это не так! И не нас одних, а
всю Европу дивит в таких случаях русская страстность наша: у нас коль в
католичество перейдет, -- то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых
подземных; коль скоро атеистом станет, то непременно начнет требовать
искоренения веры в Бога насилием, то есть, стало быть, и мечом! Отчего это,
отчего разум такое исступление? Неужто не знаете? Оттого, что он отечество
нашел, которое здесь просмотрел, и обрадовался; берег, землю нашел и
бросился ее целовать! Не из одного ведь тщеславия, не все, ведь, от одних
скверных, тщеславных чувств происходят русские атеисты и иезуиты, а и из
доли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу, по крепкому
берегу, по родине, в которую веровать перестали, потому что никогда ее и не
знали! Атеистом же так легко сделаться русскому человеку, -- легче, чем
всем остальным во всем мире! Но наши не просто становятся атеистами, а
непременно уверуют в атеизм, как бы в новую веру, никак и не замечая, что
уверовали в нуль. Такова наша жажда! "Кто почвы под собой не имеет, тот и
Корнев Павел
Грабб Джеф
Каргалов Вадим
Самойлова Елена
Андреев Николай
Афанасьев Роман