сейчас я весь растворяюсь в жалости. Музыка жалости гремит во мне, как
шторм.
ватник.
Там сейчас тихий час.
карикатурных черта и я, успевший умыться.
поворачивается к нам.
Густаву в подмастерья. Общежитие дают, в перспективе комната. Команда там
вполне приличная...
ловили кильку, а вечерами резались в пинг-понг, но сейчас я понимаю, что они
оба пришли к какому-то рубежу.
говорит Алька. -- Надо учиться, я это понял. Недавно, помните, я ночью
засмеялся? Ты в меня подушкой тогда бросил. Это я над собой смеялся. "Ах ты,
гад, -- думаю, -- знаешь, что такое супрематизм, ташизм, экзистенциализм, а
не сможешь отличить Рубенса от Рембрандта". И в литературе также, только
современность. Хемингуэй, Белль назубок, слышал кое-что про Ионеско, а
Тургенева читал только "Певцы" в хрестоматии. Для сочинений в школе ведь
вовсе не обязательно было читать. Детки, хотите, я вам сознаюсь? -- Алька
снял очки и вылупился на нас: страшными глазами. -- "Анну Каренину" я не
читал! -- Он снял колпак и наклонил голову. -- Готов принять казнь.
В детстве я вообще читал то, что мне не полагалось.
нужно подбрасывать монетки, это тоже ясно. А я? Прискорбный факт.
Прискорбнейший случай затянувшегося развития. Я до сих пор не выработал себе
жизненной программы. Есть несколько вещей, которыми я бы хотел зани маться:
бить ломом старые стены, которые никому не нужны, перекрашивать то, что
красили скучные люди, идти на спасение, варить обеды ребятам (сейчас все
жрут с удовольствием), танцевать, шататься из ресторана в ресторан, любить
Галку и никому не давать ее в обиду (никогда больше не дам ее в обиду!),
много еще разных вещей я хотел бы делать, но все ведь это не жизненная
программа. Стихийность какая-то, самотек... Дмитрий Денисов пустил свою
жизнь на самотек. Хорошая повестка дня для комсомольского собрания.
штурмана учиться, а?
выйду. Игорь обещал.
моряком, потом летчиком, потом дворником, ну, а потом уже клоуном. Так вот,
я на высшей фазе развития.
и приплясывают, а она им улыбается. Стоит бледная и под глазами круги, а
все-таки можно ее хоть сейчас поместить на обложку какого-нибудь польского
журнала.
больнице, нагруженные разными кондитерскими пряностями. Эстонцы -- отличные
кондитеры. Любят полакомиться.
показывает мне язык. Сзади подходит санитарка, а она ее не видит. Санитарка
тоже смеется и шлепает Галку по одному месту.
ребята, ребята -- золото. И все-таки мы обставим экипаж 93-го.
шумят деревья, свистит ветер, в комнате темно, похрапывает Юрка -- и вдруг
шаги. Кто-то взбегает на крыльцо, барабанит в дверь общежития. Бегут по
коридору, по том обратно. Останавливаются у нашей двери. Стучат.
Почему вдруг именно мне? Почему ни с того ни с сего стрела, пущенная
малышом, попадает прямо в лоб? Что ей мало места на земле?
ИСПОЛНЕНИИ СЛУЖЕБНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ ПОГИБ ВАШ БРАТ ВИКТОР ДЕНИСОВ ТЧК ПО
ВОЗМОЖНО СТИ НЕМЕДЛЕННО ВЫЕЗЖАЙТЕ МОСКВУ ТЧК ГОЛУБЕВ
Голубев?
дохожу до Садового. Из-за угла высыпает на полном ходу волчья стая машин.
Перекрыли красный сигнал. Не в моих привычках ждать, и я жму через Садовое.
А куда? На Кропоткинской беру такси и еду в центр. И тут все, в общем,
по-старому, только не видно тех рыл, с которыми я некогда контактировал.
Спускаюсь в метро. Пью воду из автомата. Еду на эскалаторе вниз. О,
навстречу поднимается парень из нашего класса, Володька Дедык. Книжку
какую-то читает. Не замечает меня. И я его поздно заметил. Ищи его теперь,
свищи. Все-таки я поднимаюсь по эскалатору вверх. Нет там Дедыка. Опять беру
билет и снова еду вниз.
пожара Москвы-реки. И тем не менее это так: прошло два дня после похорон
моего старшего брата, Виктора.
шерсть, что в бассейне все шутили: "бюстгальтеры на меху"). -- Витька! --
орал он и, как торпеда, плыл к воротам. А Виктор высовывался по пояс из воды
и давал ему пас на выход.
лице. Говорят, что будет маленький Витька. Кажется, в старину женились на
вдовах братьев. Я бы тоже женился на Шуре, если бы жил в те времена. В те
времена ведь не могло быть Гали. А сейчас я буду считать себя отцом
маленького Витьки, даже если Шура снова выйдет замуж.
служебных обязанностей погиб Виктор. Об этом не говорили даже на похоронах.
Андрей Иванович, огромный профессор, сказал, что Виктор -- герой, что он
слава нашей научной молодежи, что когда-нибудь его имя... Дальше он не смог
говорить, этот огромный профессор. Кто-то сказал, что через месяц у Виктора
должен был кончиться комсомольский возраст, ему должно было исполниться 28
лет. Давайте будем считать, что Виктор погиб уже коммунистом.
придет, и твое имя... Запишут куда-то золотом, наверное, это хотел сказать
профессор. Но знаешь, старик, я любил, когда ты меня "подзаводил", любил
стрелять у тебя деньги и боксировать с тобой после душа. Помнишь, в Таллине
в номере гостиницы? А как мы ехали с тобой в такси? И шлялись из одного кафе
в другое, а ты все плел что-то возвышенное? И мы как раз собирались поехать
на стадион?..
у него ходил вверх-вниз. Потом он отошел в сторону, отвернулся и весь
задергался-задергался.
старенькие. Будут гулять теперь под руку на бульваре, и у какого-нибудь
парня вроде меня сожмется при их виде сердце.
Юго-Западе. За две недели до этой истории они переехали в новую квартиру. А
"Барселону", говорят, уже начали ломать.