тоже не могло быть никакой уверенности, что он заинтересуется моей особой.
На каком основании? Только потому, что я приехал из Польши? По мнению
Малинского, это имело свое значение. Он уверял, что людям из курии редко
предоставляется возможность непосредственно столкнуться с кем-либо из нас.
Он даже высказал предположение, что священник де Вое или монсиньор Риго не
приняли бы меня так быстро, если бы их не побуждало к тому любопытство.
Допустим. Но разве из этого следует, что кардинал Травиа тоже проявит
любопытство? Не говоря уже о том, что сам по себе такой взгляд на вещи не
очень приятен, да и мало что хорошего сулит.
к палаццо делла Канчеллерия. Туда, где помещается Рота и трибунал
Сеньятуры. Я знал, что второй этаж дворца занимают кардиналы. По всей
вероятности, там живет и кардинал Чельсо Травиа. Держа перед собой письмо,
я постучал в маленькое окошечко к швейцару. Он открыл окошечко и протянул
руку за письмом.
преосвященство кардинал Травиа?
идти. Единственный смысл предполагаемой аудиенции был в том, что я смогу
вернуться в Польшу с чистой совестью, исчерпав все возможности. Раз
кардинал уезжает, то эта последняя возможность отпадает сама собой,
избавляя меня от унижений, от угрозы нарваться на отказ. Мне не нужно
затрачивать усилий-либо напрасных, либо окончательно запутывающих дело.
Значит, я должен почувствовать облегчение. А между тем как раз напротив.
Внизу мелькнула сутана. В ворота вошел высокий широкоплечий священник. Я
прижался к окошечку швейцарской, с перепугу решив, что сюда идет монсиньор
Риго. Но это был не он. Тем временем швейцар поднес к уху трубку телефона,
докладывая обо мне. Я услышал:
находился в углу того самого монументального по размерам двора, который
привел меня в такой восторг после удачного разговора с монсиньором Риго.
Наверху у лифта меня ожидал человек, одетый во все черное, в коротких
штанах и чулках. Я представился и, здороваясь, протянул ему руку. Он
смутился и едва к ней прикоснулся. Тогда я сообразил, что это служитель.
я держал на коленях. В просторном зале, где я очутился, было холодно, но
меня прошиб пот. В моих вспотевших руках конверт, и без того уже не первой
свежести, еще больше измялся. Я опустил руки на поручни кресла, изо всех
сил сжимая пальцами эбеновые львиные головы. Служитель неподвижно стоял
поодаль. Я тоже сидел не шевелясь в своем кресле и смотрел вперед, в
гигантское окно, до половины заслоненное тяжелыми малиновыми портьерами.
Здесь царила тишина, как и в соседнем зале-дверь туда была приоткрыта.
Несколько минут спустя до нас донесся нежный звон колокольчика. Я понял,
что меня вызывают, и посмотрел на служителя. Он кивнул головой.
на такие масштабы мебель. Я огляделся. У одного из окон стоял письменный
стол. За ним сидел священник с красивым молодым лицом и ничего не
выражающими глазами и не сводил с меня взгляда все время, пока я проходил
через гигантские покои, стараясь держаться по возможности ровно и
естественно. Наконец я у цели. Я назвал фамилию и должность отца. сообщил,
что привез от него письмо, и пояснил, что в связи с содержанием письма я
со всем смирением решаюсь просить его преосвященство об аудиенции.
аудиенции.
кисточку, едва прикасаясь к бумаге. Он спрашивал, слушал и аккуратно
вносил в блокнот все нужные данные. Вопросы он ставил так, что на них
приходилось отвечать кратко и по существу, не иначе. Когда я сообщил о
себе сведения общего порядка и стал по буквам произносить свою фамилию,
как всегда поступаю, сталкиваясь с итальянцами, он прервал меня, сказав,
что знает мою фамилию. Я перешел к изложению сути дела, и он отложил перо
в сторону. Тогда я понял, что и это все ему известно. Я отвечал стоя.
Священник не попросил меня сесть, хотя два кресла для посетителей были
придвинуты вплотную к столу. Последний вопрос звучал так:
было решиться просить аудиенции, но я превозмог себя, убедившись в
бесплодности ранее предпринятых мер. Тем не менее я по-прежнему понимаю,
сколь дерзкой является моя просьба, и знаю, как дорого время кардинала.
Священник так же спокойно выслушал мои объяснения, как и мои ответы. Он не
сказал ничего сверх того, что было необходимо, и ничего, ни единого
словечка, от своего имени. Только в этом месте нашего деловито-сухого
диалога он перебил меня таким' замечанием:
Вопрос не во времени.
глазах не было ничего живого, ни искорки сочувствия. У меня не могло быть
сомнений в том, что он не выскажется в мою пользу. Я чувствовал, что мне
откажут. Сам не знаю, то ли потому, что я хотел, чтобы мне подсластили
пилюлю, то ли совершенно машинально, я напомнил себе и ему:
почти незаметно, повел ими и протянул руку к большому изящному
колокольчику. Взял его ручку за самый кончик, так, как брал перо,
собираясь писать, и позвонил. В дверях показался служитель.
ответом в пять часов. - Только после этого он обратился ко мне:-В пять.
лифту, я на мгновение еще раз его увидел. Он не тронулся с места. Сложил
руки, осторожно шевеля пальцами, и ничего не выражающими глазами
поглядывал в мою сторону.
сидел другой священник-плотный, подстриженный ежиком. Услышав мой вопрос,
он тут же потянулся к изящному колокольчику, ручка которого изображала
нераспустившуюся лилию. Оказалось, что колокольчик служил также прессом.
Под ним лежало несколько листков из того блокнота, куда молодой священник
сегодня утром заносил данные обо мне и о моем деле.
листок и показал мне. Увидев свою фамилию, я сказал.
колокольчика. Потом уложил их веером, как игральные карты. Он долго
раскладывал их, меняя порядок. Мой листок к ним не присоединил.
загляните к нам, пожалуйста, около семи. А если сегодня ничего не выйдет,
пожалуйста, справьтесь завтра в десять.
если слишком часто буду здесь вертеться.
наставительно заметил священник. - Зайдите, пожалуйста, сами.
прошагал через гигантский зал и снова встал перед письменным столом.
Священник только теперь внимательно поглядел на меня, потому что раньше
был поглощен исключительно листками.
Постарайтесь говорить сжато, ясно и не волнуясь.
вызвали к кардиналу Травиа, сердце у меня бурно заколотилось. В пансионате
я записал все, что надо сказать, и выучил наизусть. Мой взгляд на
аудиенцию не изменился. Я не обольщался, ничего от нее не ждал. И все-таки
мне хотелось, чтобы и это осталось позади. Сердце у меня стучало. Ожидание
аудиенции, тянувшееся уже сорок часов, было для меня немалым испытанием.
Когда я исправлял стиль и уточнял текст подготовленной мною речи, по телу
моему пробегали мурашки. Меня била дрожь, когда я приближался к дворцу
Канчеллерия, и холодело сердце всякий раз, как я переступал порог
апартаментов кардинала Травиа. Более всего я опасался встречи с
монсиньором Риго, но так и не наткнулся на него. Ни в воротах, ни здесь. В
обоих залах почти всегда было пусто. Один только раз я увидел в том,
первом, зале, где находился служитель, двух посетителей, одетых, как и я,
в темные костюмы. Они неподвижно сидели друг подле друга на диванчике и