Чтение 36–й страницы книги ~Возвращение в Брайдсхед~

говорило все те же слова надежды.

-- Я не хочу сказать, что им угрожает нищета; на тридцать тысяч с
хвостиком в год они всегда потянут; но им предстоит основательная встряска,
а эти высшие классы имеют склонность чуть что не так, прежде всего урезывать
дочерей. И я хочу успеть до этого обделать одно дельце с приданым.

Мы еще отнюдь не добрались до коньяка, но разговор о Рексе Моттреме тем
не менее начался. Через двадцать минут я был бы полностью к его услугам,
готовый слушать все, что он хотел мне сказать. Теперь же я просто отключился
как смог и предался дымящимся передо мною блюдам, но блаженство мое нарушали
отдельные фразы, прорываясь ко мне из грубого, алчного мира, где обитал
Рекс. Ему нужна была женщина; он намерен был получить лучший товар, какой
предлагал ему рынок, и на условиях, которые назначит он сам. Именно к этому
все и сводилось.

-- ...Мамаше Марчмейн я не нравлюсь. Ну да мне горя мало. Я не на ней
собираюсь жениться. У нее не хватает пороху сказать открыто: "Вы не
джентльмен. Вы авантюрист из колоний". Она говорит, что мы живем в разных
атмосферах. Хорошо, согласен. Но Джулии, представьте, моя атмосфера по
вкусу... Потом этот вопрос с религией. Я ничего не имею против их церкви; у
нас в Канаде католики не пользуются особым уважением, но тут дело иное; в
Европе есть католики из самой что ни на есть высшей знати. Хорошо, пусть
Джулия ходит в эту свою церковь, когда ей вздумается. Мешать ей я не буду.
Она, кстати сказать, плевать на это все хотела, но я люблю, чтобы у женщины
была религия. Мало того, пусть воспитывает детей в католичестве. Готов
подписать какие они там хотят гарантии, обещания... И наконец, мое прошлое.
"Мы так мало о вас знаем". Слишком много она обо мне знает, черт бы ее
побрал. Вам, может быть, известно, что у меня тут пару лет была кое с кем
связь?

Мне это было известно; всякому, кто хоть немного знал Рекса, было
известно о его недавней связи с Брендой Чэмпион; было известно также, что из
этой связи он вынес все, чем теперь выделялся среди заурядных биржевых
махинаторов,-- и гольф с принцем Уэльским, и членство в клубе "Брэтта", и
даже знакомства и связи по кулуарам палаты общин, ибо, когда он там впервые
появился, влиятельные члены его партии не говорили о нем: "Вон идет
многообещающий молодой депутат от Грайдли, который так удачно выступил по
вопросу об ограничении квартирной платы"; говорили другое: "Вот идет
последнее увлечение Бренды Чэмпион", и это очень помогало ему во
взаимоотношениях с мужчинами; благосклонность женщин он обычно завоевывал
сам.

-- Ну так вот, с этим давно покончено. Мамаша Марчмейн из деликатности
не назвала вещи своими именами; она просто сказала, что я "пользуюсь
известностью". А какого бы зятя ей хотелось -- недопеченного монаха вроде
Брайдсхеда? Джулия про ту историю все знает; и если ее это не смущает, кому,
скажите, пожалуйста, какое дело?

После утки появился кресс-салат с цикорием, чуть-чуть присыпанный
прозрачными кружочками лука. Я всеми силами старался думать только о салате.
Потом мне какое-то время удавалось думать только о суфле. А затем наконец
наступил срок коньяку, а с ним законное время для всех этих излияний.

-- ... Джулии только-только пошел двадцатый год. Я не хочу ждать до ее
совершеннолетия. И мне нужно, чтобы все было обставлено как надо, иначе я не
согласен... Никаких там тайных браков и венчаний втихомолку... И я не
намерен допустить, чтобы ее надули с приданым. Ну, а раз маркиза не хочет
вести игру по правилам, я еду к папаше, попробую сговориться с ним. Он, как
я понимаю, готов дать согласие на все, что может доставить ей
неудовольствие. Он сейчас в Монте-Карло. Я думал отправиться туда, забросив
Себастьяна в Цюрих. Вот почему особенно некстати, черт бы это все побрал,
что он вдруг сквозь землю провалился.

Коньяк был не в Рексовом вкусе. Он был прозрачный и бледный и был подан
в бутылке, не покрытой грязью и наполеоновскими медалями. Он был всего лишь
на год или на два старше Рекса и лишь совсем недавнего разлива. Нам подали
его в узких, как цветы, рюмках очень тонкого стекла и небольших размеров.

-- Бренди -- единственная вещь, в которой я знаю толк сказал Рекс.--У
этого никудышный цвет. И кроме того, я не как его не распробую в эдаком
наперстке.

Ему принесли стеклянный шар величиною с голову. Он распорядился, чтобы
шар разогрели на спиртовке, поболтал в нем великолепный напиток, погрузил
лицо в его пары и провозгласил, что у себя на родине пьет такой с содой. |

Тогда, стыдливо зардевшись, ему выкатили из соответствующего тайника
огромную заплесневелую бутылку, какие специально держат для людей такого
сорта, как Рекс.

-- Вот это другое дело! -- сказал он, болтая в стакане густое, как
патока, зелье, оставлявшее на стекле черные ободки.-- Они всегда прячут
бутылку-другую про запас, надо только поднять шум. Дайте-ка я вам плесну. |

-- Я вполне доволен этим.

-- Ну, не знаю, конечно, кому что нравится. Он закурил сигару и
откинулся на спинку стула, пребывая в мире с окружающей действительностью; я
тоже вкушал мир и покой, но уже совсем в другой действительности. И оба мы
были счастливы. Он говорил о Джулии, а я слышал его голос, не разбирая слов
на таком большом расстоянии, точно отдаленный собачий лай в тихую-тихую
ночь.

Помолвка была объявлена в начале мая. Я увидел заметку в "Континентал
дейли мейл" и заключил, что Рекс "сговорился с папашей". Однако оказалось
вовсе не так, как я ожидал. Следующее известие о них я получил в середине
июня, прочитав в газете, что они были скромно повенчаны в Савой-Чейпел.
Члены королевской семьи на свадьбе не присутствовали, премьер-министр тоже.
Все это было очень похоже на "венчанье втихомолку", но только через
несколько лет я узнал, что там в действительности произошло.
Глава вторая

Подошло время поговорить о Джулии, которая до этой минуты играла лишь
эпизодическую и довольно загадочную роль в драме Себастьяна. Так виделась
она в ту пору мне, а я -- ей. Мы следовали каждый своим путем, которые,
правда, сводили нас довольно близко, но мы оставались чужими друг другу. Она
рассказывала мне позднее, что взяла меня на заметку: так, разыскивая на
полке нужную книгу, замечаешь вдруг другую, берешь в руки, открываешь и
говоришь себе: "Эту мне тоже надо будет как-нибудь прочесть",-- но пока что
ставишь на место и продолжаешь поиски. С моей стороны интерес был живее,
потому что внешнее сходство между братом и сестрой, то и дело проявлявшееся
в новом ракурсе, при новом освещении, всякий раз заново поражало меня, и, по
мере того как Себастьян в своем быстром, катастрофическом упадке день ото
дня отодвигался и мерк, образ Джулии выступал все ярче и определеннее.

Она была худенькой в то время, плоскогрудой и голенастой -- одни ноги,
руки и шея, бестелесная, словно кузнечик в этом, как и во всем остальном,
она следовала моде; но ни короткая стрижка и большие шляпы того времени, ни
особый, вытаращенный взгляд того времени, ни клоунские пятна румян на скулах
не могли подвести ее под общий шаблон.

Когда я впервые познакомился с нею, когда она в автомобиле встретила
меня на станции в то жаркое лето 1923 года и в сгущающихся сумерках везла в
свой дом, у нее за плечами было восемнадцать лет и только что окончившийся
первый лондонский сезон.

По мнению некоторых, это был самый блестящий сезон после войны, когда
все начало снова приходить в норму. Джулия была его центром. Тогда в Лондоне
оставалось, вероятно, пять или шесть "исторических домов", Марчмейн-хаус на
Сент-Джеймс-сквер в их числе, и бал, данный там для Джулии, несмотря на
смехотворные костюмы того времени, был зрелищем во всех отношениях
великолепным. Себастьян ездил на этот бал из Оксфорда и звал меня, хотя и не
слишком настойчиво; я отказался и впоследствии пожалел о своем отказе, ибо
то был у них последний бал в подобном роде, последнее из великолепных
празднеств.

Но разве я знал? В те дни казалось, что будет еще довольно времени на
все, что можно не торопясь обследовать распахнутый перед тобою мир. А я был
так полон Оксфордом в то лето и решил, что Лондон может подождать.

Остальные исторические дома принадлежали родственникам или старинным
знакомым; кроме того, были еще многочисленные роскошные особняки Мэйфэра и
Белгрейвии, один за другим наполнявшиеся по вечерам праздничным светом и
блестящей толпой. Иностранцы, возвращающиеся на прежние посты в Лондон из
своих опустошенных стран, писали домой, что наблюдают здесь признаки
пробуждения той жизни, которую считали невозвратно утраченной среди грязи и
колючей проволоки; и все эти безоблачные недели Джулия порхала, блистая --
то лучом солнца в листве деревьев, то огоньком свечи в радужном сиянии
зеркал,-- и пожилым господам и дамам, сидящим в углу со своими
воспоминаниями, виделась в ней синяя птица счастья. "Старшая дочка Брайди
Марчмейна,-- говорили они.-- Какая жалость, что он не видит ее сегодня!"

Вечер за вечером, бал за балом, где бы она ни появлялась в тесном
кружке своих приближенных, она приносила с собой мгновение радости, какая
пронизывает все твое существо на берегу реки, когда лазурнокрылый зимородок
вдруг вспорхнет над водою.

Вот каким было существо, везшее меня однажды в автомобиле сквозь летние
сумерки,-- ни женщина, ни дитя -- девочка, еще не потревоженная любовью,
вдруг смущенно открывшая силу своей красоты, стоящая в нерешительности на
зеленом берегу жизни; человек, увидевший у себя в руке неведомо откуда
взявшееся смертельное оружие; героиня детской сказки, держащая в горсти
волшебное колечко -- стоит только потереть его кончиками пальцев и шепнуть
волшебное слово, и земля разверзнется у ее ног и изрыгнет покорного
исполина, который распластается перед нею и будет исполнять все ее желания,
но что он ей ни принесет, еще окажется не то, не такое, не так.

В тот вечер я не интересовал ее; невызванный джинн так и остался под
землею, глухо рокоча у нас под ногами; она жила в своем особом крохотном
мирке, внутри другого крохотного мирка, в самом центре целой системы
концентрических сфер, подобных шарикам из слоновой кости, которые так
искусно вырезают мастера Китая; и только одно незначительное сомнение --
совсем незначительное по ее отвлеченным меркам --тревожило ее душу. Она