маленький человечек.
бы лорд не испугался вдруг и не захотел выскочить из корзинки.
человечек. - Если он без спроса хоть нос высунет, Грин его так хватит по
голове своей подзорной трубой, что он тут же повалится на дно корзины, да
так и пролежит там, оглушенный, до самой, значит, до земли.
король, Грин не стал бы раздумывать. Удивительно находчивый человек этот
Грин.
второму шару тоже прикрепили корзинку, и грянул военный оркестр - с таким
рвением и пылом, что, кажется, самый робкий человек на свете с радостью
согласился бы на любой способ передвижения, лишь бы покинуть тот клочок
нашей планеты, на котором усердствовали музыканты. Мистер Грин-старший со
своим благородным пассажиром взошли в одну из корзинок, а мистер
Грин-младший со своим - в другую; шары взвились, воздухоплаватели встали во
весь рост, толпа издала восторженный рев, а два джентльмена, которые впервые
пускались в полет, силились в знак полной своей непринужденности помахивать
флажками, не забывая при этом, однако, крепко ухватиться за борт корзины.
Шары плавно уносились ввысь, а низкорослый наш друг еще долгое время после
того, как оба шара превратились в еле заметные точки на небе, не переставал
серьезнейшим образом уверять, будто различает белую шляпу мистера Грина.
Народ повалил из парка на улицу, где с криком "ша-а-ры-ы!" носились взад и
вперед мальчишки; люди высыпали из лавочек на запруженные народом мостовые,
для того лишь, чтобы с риском вывихнуть себе шею, взглянуть на два темных
пятнышка в небе, а затем с чувством полного удовлетворения не спеша
вернуться в лавку.
полета, и читающая публика узнала, что это был (не считая четырех других)
самый удачный полет на памяти мистера Грина; что аэронавты все время видели
землю, пока облака не скрыли ее от их глаз; что отражение шаров в туманных
волнах скопившегося пара было живописно и величаво; попутно публике были
преподнесены кое-какие сведения научного характера касательно преломления
солнечных лучей, с таинственным намеком на атмосферический зной и приливы и
отливы воздушных течений.
Грин-младший отчетливо услыхал чей-то возглас с лодки на реке: "Ух ты!" -
каковое явление мистер Грин-младший объяснял тем, что будто звук, ударившись
о поверхность воздушного шара и отраженный ею, таким образом достиг
корзинки, подвешенной к шару, в которой находился он, мистер Грин-младший. В
заключение статьи как-то вскользь было сказано, что такой же полет
предполагается произвести в следующую среду. Все это чрезвычайно поучительно
и занятно, в чем наши читатели легко убедятся сами, если заглянут в газеты.
Правда, мы позабыли указать точную дату этой публикации. Ну, да читатель с
таким же успехом сможет прочесть соответствующий отчет о первом полете и в
будущем сезоне.
двухместной дорожной карете нужно, чтобы убить человека; и еще один сходный
вопрос очень занимает нас: сколько месяцев может выдержать злополучный
смертный, вынужденный длительное время путешествовать утренним дилижансом. В
старину людей казнили, ломая им кости на колесе, но куда страшнее, когда при
помощи четырех колес разбивают ваш сон, ваш покой, ваше сердце, все ваше
существо - и только голод ничем не перебьешь. По сравнению с этим кара,
постигшая Иксиона* (единственного, кстати сказать, кто открыл секрет вечного
движения), показалась бы просто безделицей. Будь мы могущественным князем
церкви в то доброе старое время, когда во имя истинной веры кровь лилась
рекой и людей косили, как траву, мы тихо и терпеливо выжидали бы, пока не
попался бы нам в руки какой-нибудь закоренелый злодей, наотрез
отказывающийся обратиться в нашу веру; тогда мы купили бы ему внутреннее
место в дилижансе, не останавливающемся ни днем, ни ночью, и, отведя
остальные места пассажирам плотного сложения, склонным кашлять и плевать,
отправили бы грешника в последнее странствие; без жалости мы обрекли бы его
всем пыткам, каким сочтут нужным подвергнуть его официанты и трактирщики,
кучера и кондукторы, коридорные и служанки в гостиницах и иные мучители, с
которыми он столкнется в пути.
необходимость внезапно и поспешно пуститься в дорогу? Вас извещают - где и в
качестве кого вы бы ни работали, - что по делам службы вам надлежит
безотлагательно выехать из Лондона. С этой минуты вы и все ваши чада и
домочадцы ввергнуты в крайнее волнение; спешно посылают в прачечную за
бельем; в доме царит суматоха; а вы с плохо скрытым сознанием своей
значительности отправляетесь в почтовую контору заказывать место. Тут
впервые вас охватывает мучительное ощущение собственного ничтожества: все
так холодны, так равнодушны, словно вы и не собираетесь покинуть Лондон и
вообще путешествие в сто с лишним миль - сущий пустяк. Вы входите в сырое
помещение, украшенное огромными расписаниями карет; высокая деревянная
стойка делит комнату на две неравные части, большая из них перегорожена
дощатыми полками, разбитыми на клетки, в каких перевозят живность помельче
странствующие зверинцы, только впереди нет решеток. Человек шесть сдают
пакеты в оберточной бумаге, а один из конторщиков швыряет их в упомянутые
клетки и проделывает это с такой лихостью, что вы, вспоминая купленный
только сегодня утром новенький саквояж, испытываете немалую досаду;
стремительно входят и выходят подобные Атласам носильщики с огромными тюками
на плечах; дожидаясь минуты, когда вам удастся, наконец, получить
необходимые сведения, вы спрашиваете себя, кем были все эти конторщики до
того, как они стали служить в почтовой конторе; один из них стоит перед
камином, сунув перо за ухо и заложив руки за спину - точь-в-точь портрет
Наполеона во весь рост; другой, у которого шляпа еле держится на затылке, с
невыразимо оскорбительным равнодушием заносит в толстые книги имена будущих
пассажиров; и он свистит, негодяй, - да, да, свистит! - когда его
спрашивают, да еще в такой мороз, сколько стоит проезд на империале до
самого Холихеда. Сомнений нет, эти люди принадлежат к некоему особому
племени, которому чужды чувства и тревоги, волнующие весь род людской.
Наконец, очередь доходит и до вас, и, заплатив за проезд, вы с трепетом
осведомляетесь: "В какое время мне нужно быть здесь?" - "В шесть утра", -
отвечает свистун, небрежно швырнув соверен, с которым вы только что
расстались, в деревянную чашку на столе. "А лучше пораньше", - прибавляет
тот, что, грея спину, едва не влез в камин, и говорит он это так спокойно и
небрежно, как будто все на свете встают с постели в пять часов утра. Вы
выходите на улицу и по дороге домой размышляете о том, до какой степени
привычка к суровым порядкам и обычаям ожесточает сердце человеческое.
нежели другие, то одно бесспорно: ничего нет на свете хуже необходимости
подниматься затемно, при свечах. Если вы в этом когда-либо сомневались, то в
день отъезда на горьком опыте убедитесь в своей ошибке. С вечера вы
строго-настрого наказали разбудить вас в половине пятого, и всю ночь не
спите, а только дремлете по пять минут кряду и то и дело просыпаетесь в
ужасе, оттого что вам примерещилось, будто маленькая стрелка на больших
башенных часах с необычайной поспешностью обегает кругом весь циферблат. Но
вот, измучившись, вы постепенно погружаетесь в благодатный сон, мысли ваши
путаются, дилижансы, которые всю ночь отправлялись в путь у вас на глазах,
становятся все менее отчетливыми и окончательно исчезают из виду; в какую-то
минуту вы оказываетесь на козлах и сами правите с ловкостью и сноровкой
бывалого возницы; а еще через мгновенье гарцуете не хуже циркача Дюкроу на
правой передней лошади; и вот уже, тепло укутанный, вы сидите внутри
дилижанса - и в кондукторе только что узнали своего школьного товарища, на
чьих похоронах (это вы помните даже во сне) вы присутствовали восемнадцать
лет тому назад. Потом вы забываетесь сном, и забытье как бы переносит вас в
иную жизнь: вам грезится, будто вы ученик мастера, изготовляющего дорожные
сундуки; как, когда, почему и отчего вы попали к нему в мастерскую, этим
вопросом вы даже не задаетесь; но так уж оно вышло, и вы старательно
подклеиваете изнутри обивку к крышке чемодана. Однако, чтоб ему пусто было,
этому второму ученику в глубине мастерской, как он стучит своим молотком
тук, тук, тук! Должно быть, на удивленье усердный малый! Вы слышали, как он
принялся за дело полчаса тому назад, и с тех пор все стучит не переставая.
Вот опять тук, тук, тук... теперь он что-то говорит... что это он сказал?
Пять часов! Сделав над собою неимоверное усилие, вы садитесь на постели.
Сновидение тотчас рассеивается; вы уже не в мастерской сундучника, а у себя
в спальне, и стучит не второй ученик, а ваш дрожащий от холода слуга,
который уже добрую четверть часа тщетно пытается разбудить вас, рискуя
разбить себе костяшки пальцев либо пробить филенку двери.
ровно столько света, чтобы вы могли убедиться, что вещей, которые вам
необходимы, нет на том месте, где им следует быть, и вы принуждены еще
немного замешкаться, потому что с вечера, в суете сборов, старательно
упаковали вместе с остальным багажом один свой башмак. Вскоре, однако, вы
заканчиваете свой туалет, ибо ради такого случая изменяете обычной
тщательности, а побриться вы успели накануне вечером; итак, вы облачаетесь в
пальто из грубого сукна и зеленый теплый шарф и, подхватив правой рукой
саквояж, на цыпочках спускаетесь по лестнице, стараясь не разбудить
домашних; задерживаетесь на минуту в столовой, чтобы проглотить чашку кофе
(столовая, кстати, выглядит необыкновенно уютно, потому что все вещи
Прозоров Александр
Корнев Павел
Мичурин Артем
Акунин Борис
Суворов Виктор
Беляев Александр