Чтение 36–й страницы книги ~Игра в классики~

Рокамадуру.

-- Да нет еще, -- сказала Бэпс и поспешно наклонилась, поднося руку с
часами к самой лампе. -- Без десяти три. Пошли, Рональд, очень поздно.

-- Мы уйдем в пять минут четвертого, -- сказал Рональд.

-- Почему в пять минут четвертого? -- спросила Мага.

-- Потому что первая четверть часа всегда самая везучая, -- сказал
Грегоровиус.

-- Дай мне еще глоток каньи, -- попросил Этьен. -- Merde134, ничего не
осталось.

Оливейра загасил сигарету. "На страже, -- подумал он с благодарностью.
-- Настоящие друзья, даже этот несчастный Осип. А сейчас -- четверть часа
цепной реакции, от которой никому не уйти, никому, даже тому, кто в
состоянии понять, что через год в это время и самые подробные воспоминания о
том, что произошло здесь год назад, не способны будут вызвать подобного
выделения адреналина и слюны или заставить так вспотеть ладони... Вот они,
доказательства, которых никак не хочет понять Рональд. Что я сегодня сделал?
Довольно чудовищную вещь, a priori135. Может, помогла бы кислородная подушка
или что-то в этом роде. Какая глупость, просто продлили бы ему немного жизнь
на манер месье Вальдемара, и только".

-- Надо бы ее подготовить, -- шепнул ему на ухо Рональд.

-- Не говори глупостей, ради бога. Не чувствуешь разве, она уже
подготовлена, это носится в воздухе?

-- А теперь слишком тихо разговариваете, -- сказала Мага. -- Когда уже
не надо.

"Tu parles"136, -- подумал Оливейра.

-- В воздухе? -- прошептал Рональд. -- Я ничего не чувстствую.

-- Сейчас будет три, -- сказал Этьен, и его передернуло, словно в
ознобе. -- Напрягись немного, Рональд, может, Орасио и не гений, но понять,
что он имеет в виду, совсем нетрудно. Единственное, что мы можем, --
остаться еще ненадолго и вынести все, что тут произойдет. А ты, Орасио, я
теперь вспоминаю, довольно здорово сказал насчет картины Рембрандта. Точно
так же, как метафизика, существует и метаживопись, она отражает
запредельное, и старик Рембрандт это запредельное умел схватить. Только
люди, ослепленные привычными представлениями или логикой, могут стоять перед
Рембрандтом и не чувствовать, что есть на его картинах окно в иное, некий
знак. Для живописи это вещь очень опасная, однако же...

-- Живопись всего-навсего один из видов искусства, -- сказал Оливейра.
-- И ее как вид не следует чрезмерно защищать. А кроме того, на каждого
Рембрандта приходится по меньшей мере сотня обыкновенных живописцев, так что
живопись не пропадет.

-- К счастью, -- сказал Этьен.

-- К счастью, -- согласился Оливейра. -- К счастью, все к лучшему в
этом лучшем из возможных миров. Включи верхний свет, Бэпс, выключатель за
твоим стулом.

-- Где-то была чистая ложка, -- сказала Мага, поднимаясь.

Изо всех сил, хотя и понимая, что это отвратительно, Оливейра старался
не смотреть в глубь комнаты. Мага, ослепленная, терла глаза, а Бэпс, Осип и
остальные, тайком глянув, отворачивались, а потом снова смотрели туда. Бэпс
хотела было взять Магу под руку, но что-то в выражении лица Рональда
остановило ее. Этьен медленно выпрямился, разглаживая руками все еще мокрые
брюки. Осип поднялся из кресла, говоря, что надо все-таки отыскать плащ. "А
теперь должны начать колотить в потолок, -- подумал Оливейра, закрывая
глаза. -- Несколько ударов один за другим, а потом три торжественных. Однако
все идет наоборот: вместо того чтобы погасить свет, мы его зажигаем, мы
оказались на самой сцене, ничего не попишешь". Он тоже поднялся, разом
почувствовав все свои кости, и все, сколько было нахожено за день, и все,
что за день случилось. Мага уже нашла ложку на печурке, за стопкой пластинок
и книг. Протерла ее подолом, оглядела в свете лампы. "Сейчас нальет микстуру
в ложку, а по дороге к кровати половину прольет на пол", -- подумал
Оливейра, прислонясь к стене. Все так странно затихли, что Мага поглядела на
них удивленно; флакон никак не открывался, и Бэпс хотела помочь ей,
подержать ложку, сморщившись при этом так, будто Мага делала что-то
несказанно ужасное, но Мага наконец налила микстуру в ложку, сунула пузырек
кое-как на край стола меж тетрадей и бумаг и, вцепившись в ложку, как
цирковой акробат в шест, как ангел в святого, падающего в бездну,
направилась, шаркая тапочками, к кровати, все ближе и ближе, и сбоку шла
Бэпс, строя гримасы и стараясь глядеть и не глядеть и все-таки бросая взгляд
на Рональда и на остальных, которые у нее за спиной тоже подходили все
ближе, и самый последний -- Оливейра, с потухшей сигаретой во рту.

-- Всегда у меня проли... -- сказала Мага, останавливаясь у кровати.

-- Лусиа, -- сказала Бэпс, готовая положить ей руки на плечи, но так и
не положила.

Жидкость пролилась на одеяло, ложка выпала. Мага закричала и
опрокинулась на кровать, перевернулась на бок, лицо и руки прильнули к
пепельно-серой, безразличной кукле, сжимали и тормошили ее, а той уже не
могли причинить вреда ее неосторожные движения и не приносили радости
ненужные ласки.

-- Ах ты, черт подери, надо же было ее подготовить, -- сказал Рональд.
-- Ну как же это так, какая гнусность. Говорим тут всякие глупости, а этот,
этот...

-- Не истери, -- сказал Этьен мрачно. -- Вон поучись у Осипа не терять
головы. Найди-ка лучше одеколон или что-нибудь похожее. Я слышу, старик
сверху опять взялся за свое.

-- А что ему остается, -- сказал Оливейра, глядя на Бэпс, которая изо
всех сил старалась оторвать Магу от кровати. -- Ну и ночку мы ему устроили.

-- Пусть катится ко всем чертям, -- сказал Рональд. -- я сейчас пойду и
набью ему морду, старому хрычу. Раз не умеет уважать чужой беды...

-- Take it easy137, -- сказал Оливейра. -- Держи одеколон, возьми мой
платок, хоть он и далеко не безупречной чистоты. Ну ладно, пойду, пожалуй, в
полицейский участок.

-- Могу я сходить, -- сказал Грегоровиус, стоявший с плащом в руках.

-- Ну, конечно, ты ведь член семьи, -- сказал Оливейра.

-- Лучше тебе поплакать, -- говорила Бэпс и гладила по голове Магу, а
та вжалась в подушку и не отрывала глаз от Рокамадура. -- Ради бога, смочите
платок спиртом, надо привести ее в чувство.

Этьен с Рональдом суетились вокруг кровати. С потолка доносился
равномерный стук, и всякий раз Рональд поднимал глаза кверху, а однажды даже
нервно потряс кулаком. Оливейра отступил к печке и оттуда смотрел и слушал.
Усталость вступила в ноги, тянула его книзу, трудно было дышать и двигаться.
Он закурил новую сигарету, последнюю в пачке. Между тем дело немного
сдвинулось, Бэпс, разобрав угол, соорудила из двух стульев и одеяла подобие
ложа; странно было видеть, как они с Рональдом хлопотали над Магой,
затерявшейся в холодном бреду, в сбивчивом, но почти бесстрастном монологе;
наконец прикрыли ей глаза платком ("Если это тот, который мочили в
одеколоне, то она у них ослепнет", -- подумал Оливейра), а потом с
невиданным проворством помогли Этьену перенести Рокамадура в самодельную
колыбельку и закрыли его покрывалом, которое вытащили из-под Маги, при этом
не переставая с ней разговаривать, поглаживать ее и подносить ей к носу
смоченный одеколоном платок. Грегоровиус дошел до двери и остановился там,
не решаясь выйти; украдкой он поглядывал на кровать и на Оливейру: хотя тот
и стоял к нему спиной, однако взгляд его на себе чувствовал. Наконец Осип
решился выйти, но за дверью наткнулся на старика, вооруженного палкой, и
отпрянул назад. Палка ударилась в закрытую дверь. "Вот так все и
наматывалось бы одно на другое", -- подумал Оливейра, делая шаг к двери.
Рональд, догадавшись о его намерении, тоже в ярости кинулся к двери, а Бэпс
выкрикнула что-то по-английски. Грегоровиус хотел их удержать, но опоздал.
Рональд, Осип и Бэпс выскочили за дверь, а Этьен устремил взгляд на Оливейру
как на единственного человека, еще сохранявшего здравый смысл.

-- Пойди посмотри, чтоб не наделали глупостей, -- сказал ему Оливейра.
-- Старику под сто, и он совсем сумасшедший.

-- Tous des cons! -- кричал старик на лестнице. -- Bande de tueurs, si
vous croyez que ca va se passer comme ca! Des fripouilles, des faineants.
Tas d'encules!138

Странно, но кричал он не очень громко. В приоткрытую дверь карамболем
долетел голос Этьена: "Та gueule, pepere"139. Грегоровиус ухватил Рональда
за рукав, но в проникавшем из комнаты свете Рональд уже заметил, что старик
и на самом деле очень стар, и потому только тряс кулаком у него перед носом,
и то все менее и менее убежденно. Раз или два Оливейра поглядел на кровать,
где тихо, не двигаясь, лежала Мага. Только плакала, сотрясаясь всем телом и
уткнувшись лицом в подушку, в то самое место, где раньше лежала головка
Рокамадура. "Faudrait quand meme laisser dormir les gens, -- говорил старик
-- Qu' est-ce que ca me fait, moi, un gosse qu'a claque? C'est pas une facon
d'agir, quand meme, on est a Paris, pas en Amazonie"140.

Голос Этьена зазвучал, перекрывая слова старика, убеждая его. Оливейра
подумал, что совсем не трудно было бы подойти к постели, наклониться и
шепнуть Маге на ухо несколько слов. "Но это я бы сделал ради себя, --
подумал он. -- Ей сейчас ни до чего. Это мне бы потом спалось спокойнее,
хотя и знаю, что все это слова -- не более. Мне, мне, мне бы спалось
спокойнее, если бы я сейчас поцеловал ее, и утешил, и сказал бы все, что уже
сказали ей эти люди."

-- Eh bien, moi, messieurs, je respecte la douleur d'une mere, --
послышался голос старика. -- Allez, bonsoir messieurs, dames141.

Дождь лупил по стеклу, Париж, наверное, превратился в огромный серый
пузырь, в котором понемногу занималась заря. Оливейра шагнул в угол, где его
куртка, сочившаяся влагой, казалась четвертованным телом. Медленно надел
куртку, не сводя глаз с постели, точно ожидая чего-то. Вспомнил руку Берт
Трепа, повисшую на его руке, вспомнил, как долго он брел под дождем. "Какой
тебе прок от лета, соловей, на снегу застывший?" -- продекламировал
насмешливо. Порченый, вконец порченый. И вдобавок нет курева, проклятье.
Теперь надо тащиться до кафе Бебера, но где меня ни застанет это мерзкое