в любви к самому себе. И он неотступно носил себя, как самовлюбленную,
черную богиню.
вокруг него, погружая Извицкого в глубокий уют. Вид у него был мрачный - по
крайней мере по отношению к внешнему миру - но подземно удовлетворенный, с
бесконечным желанием замкнуть себя в вечности. Некая темная услажденность
выделялась на его лице, прячущемся в самое себя. Услада - тайная и
бесконечная - горела в каждом кончике, но особенно в глазах, которые темнели
и светились от дикого и скрытого метафизического наслаждения. Вадимушке же
виделось, что каждую минуту свою, каждое прикоснование к себе Извицкий
обращал в секс. Точно его тело стало его вечной невестой и любовницей.
Очевидно Женя был в полном уходе. Испуганно взглянув несколько раз в
огромное зеркало, Вадимушка с Сашенькой скатились вниз по лестнице в
город...
"метафизических" в Падовском гнезде.
Михей со своим пустым местом и девочка Мила - из обитателей Сонновского
гнезда - пришли видимо, в человеческом смысле, к счастливому концу: они
поженились. Хотя разумеется без официального признания. Это был брак, в
котором не было ничего.
подмосковном городишке, подальше от Лебединого, выводит гулять за ручку свою
женушку-внучку девочку Милу. И даже по-своему целует ее. Улыбаясь потом -
белым, исчезающим лицом- в какие-нибудь кусты.
Рассеи, иногда - в черном, похмельном бреду - вспоминая Лебединое, Клавушу,
Падова и поганую кошку. "Не ко двору, не ко двору я пришелся ни там, ни
Михею с Милочкой,
етого...
обращенных на бутыль с водкой, образы погибших детей: помоечной Лидоньки и
себяеда Петеньки... Далеко от Лебединого в новом одиноком гнезде
обосновалась и Клавенька. "Раздувается она, раздувается... на весь мир.
Скоро все вытеснит", - испуганно, расширив глаза, рассказывал о ней Игорек,
случайно оказавшийся около этого гнезда. Сам "белокурый садистик" уже давно
бросил все "измывательства"; единственно, что теперь его интересует - это
борьба со счастьем; с ним - с человеческим, общелюбящим счастьем - борется
он упорно, угрюмо и исступленно, на долгое время исчезая по каким-то
магическим уголкам, закоулкам.
долго и надрывно, используя все имеющуюся информацию, искал куро-трупа, т.
е. отца своего. Однако ж куро-трупа простыл и дух. Христофоров порвал все
связи с "метафизическими", взывал к Богу, молился - все напрасно. Теперь он
живет один, в маленьком, деревянном домике, имея в прислужницах длинную,
худощавую женщину.
почти не выходит на улицу; скорее даже не в древнее христианство, а в чистую
обрядовость, особенно в бесконечные и затаенные детали ее, уже давно
позабытые. Он пугает священников своим знанием христианства; поэтому они
избегают общения с ним.
служении...
гнезде, этих взрывов веры в себя, этих холодеющих полетов в бесконечность -
долго это состояние оставалось вместе с ними.
своими прежними комплексами и сомнениями.
положительное, - бормотал он, - хотя может быть и лучше по сравнению с
другим...
захочу - а я может быть этого втайне хочу - уничтожить себя реально, как
духа, допустим в форме оккультного самоубийства - и этого нельзя; ведь "я" -
абсолют, высшая ценность; а может я все хочу уничтожить - и "я" и абсолют и
высшую ценность и все переходы в засознание и вообще все... Хе-хе..." Однако
ж Ремин на этот раз не шел по этому пути; похоже было на то, что Геннадий
все больше и больше "входил" в религию "Я"; даже встречаться с Падовым он
стал значительно реже, пропадая где-то около глубевцев или в одиночестве. И
грозился написать цикл стихов о религии Я.
у нее с давним сексуальным мракобесием и каким-то сюрреальным гностицизмом.
Достаточно сказать, что потустороннюю жизнь она представляла все чудовищней
и чудовищней...
Достоевского, во время сеансов тайной магии. Особенно она неиствовала и
хохотала при вызове некоторых "душ" и оболочек...
пространстве провалы, около одинокого, пригородного шоссе, в канаве, лежал
трезвый молодой мужчина в истерзанном костюме и тихонько выл. То был
Анатолий Падов.
себе казался чудом. И видел: что-то должно случиться. И вдруг почувствовал
свою мысль... голой, как будто душа обнажилась и грозно выступила сквозь
видимость тела. Не помня как, очутился в канаве. Это ощущение голой мысли не
проходило, точно он мог до нее дотронуться, и обычный покров, делающий
мышление привычным, был сдернут. Он мог видеть обнаженное поле своего "я".
Его особенно поразило, что чистая мысль бьется о самую себя, как бы ощущая и
оценивая свое существование, и еще, что непрерывно задает себе вопросы: кто
я? откуда?
от нее, безответные, именно потому, что задавался вопрос и эти порывы не
выходили за пределы реальности. Эта странность ощущения самосознания, эта
раскрытость самого откровенного, эта безответность "главных вопросов" -
извергали из Падова истерический крик. Он весь, валяющийся в канаве,
превратился в этот жуткий и недоумевающий от самого себя крик.
выло, словно не зная, откуда оно, и Падова лихорадило от чувства странности
его голого, вопросительного существования; обнаженная мысль словно ломалась;
она была бешено реальным и в то же время чудовищно хрупким.
рухнет; "все скоро рухнет и что будет потом", - прошептал он.
выпученными глазами, по одинокому шоссе навстречу скрытому миру, о котором
нельзя даже задавать вопросов... нельзя даже задавать вопросов...
Корнев Павел
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Зыков Виталий
Белоусов Валерий
Березин Федор