волнения, услышав, что присвоенные Хосе Аркадио земли будут
возвращены их законным владельцам.
не любишь своих родственников, я всегда так считала и теперь
вижу, что не ошиблась.
военно-полевыми судами, они проходили под председательством
полковника Геринельдо Маркеса и завершились расстрелом всех
офицеров, взятых в плен повстанцами. Последним судили генерала
Хосе Ракеля Монкаду. Урсула вступилась за него. "Это лучший из
всех правителей, которые были у нас в Макондо, -- сказала она
полковнику Аурелиано Буэндиа. -- Не стану уж говорить тебе о
его доброте, его любви к нашей семье, ты это сам знаешь лучше
других". Полковник Аурелиано Буэндиа устремил на нее осуждающий
взгляд.
-- Если у вас есть что сказать, скажите это перед военным
судом.
матерей повстанческих офицеров, уроженцев Макондо. Одна за
другой эти старейшие жительницы города -- кое-кто из них даже
принимал участие в смелом переходе через горный хребет --
восхваляли достоинства генерала Монкады. Последней в процессии
была Урсула. Еe печальный, исполненный достоинства вид,
уважение к ее имени, горячая убежденность, прозвучавшая в ее
словах, на мгновение поколебали весы правосудия. "Вы очень
серьезно отнеслись к этой страшной игре, и правильно сделали --
вы исполняли свой долг, -- сказала она членам трибунала. -- Но
не забывайте: пока мы живем на свете, мы остаемся вашими
матерями и, будь вы хоть сто раз революционеры, имеем право
спустить с вас штаны и отлупить ремнем при первом же к нам
неуважении". Когда суд удалился на совещание, в воздухе
классной комнаты, превращенной в казарму, еще звучали эти
слова. В полночь генерал Хосе Ракель Монкада был приговорен к
смерти. Несмотря на ожесточенные упреки Урсулы, полковник
Аурелиано Буэндиа отказался смягчить кару. Незадолго до
рассвета он пришел к осужденному -- в комнату, где стояли
колодки.
я. Тебя расстреливает революция.
полковник Аурелиано Буэндиа не позволял себе взглянуть на
генерала с участием. Теперь он удивился его постаревшему виду,
дрожащим рукам и какой-то будничной покорности, с которой
осужденный ждал смерти, и почувствовал глубокое презрение к
себе, но спутал его с пробуждающимся состраданием.
военный трибунал -- это фарс, на самом деле тебе приходится
расплачиваться за преступления других. На этот раз мы решили
выиграть войну любой ценой. Разве ты на моем месте не поступил
бы так же?
толстые очки в черепаховой оправе.
что ты собираешься меня расстрелять: в конце концов, для таких
людей, как мы, это естественная смерть. -- Он положил очки на
постель и снял с цепочки часы. -- Меня огорчает, -- продолжал
он, -- что ты, ты, который так ненавидел профессиональных вояк,
так боролся с ними, так их проклинал, теперь сам уподобился им.
И ни одна идея в мире не может служить оправданием такой
низости. -- Он снял обручальное кольцо и образок Девы
Исцелительницы и положил их рядом с очками и часами. -- Если
так пойдет и дальше, -- заключил он, -- ты не только станешь
самым деспотичным и кровавым диктатором в истории нашей страны,
но и расстреляешь мою куму Урсулу, чтобы успокоить свою
совесть.
генерал Монкада передал ему очки, образок, часы и кольцо и
сказал уже другим тоном:
просить тебя отправить это моей жене.
доме за церковью, куда ты посылал прошлое письмо.
сказал полковник Аурелиано Буэндиа.
сразу стало влажным, как во время того, другого рассвета, и
лишь тут он понял, почему распорядился привести приговор в
исполнение во дворе казармы, а не у кладбищенской стены.
Выстроенное напротив двери отделение приветствовало его так,
как полагается приветствовать главу государства.
войны. Как гражданский и военный правитель Макондо, он дважды в
неделю сносился по телеграфу с полковником Аурелиано Буэндиа.
Сначала их переговоры определяли ход некой действительно идущей
войны, ясно видимые очертания ее позволяли в любой момент
установить, на каком этапе она находится, и предусмотреть, в
каком направлении будет развиваться. Хотя полковник Аурелиано
Буэндиа не допускал откровенности даже с самыми близкими
друзьями, в те времена он еще сохранял с ними простой,
непринужденный тон, по которому его сразу можно было узнать на
другом конце линии. Нередко он без видимой нужды затягивал
переговоры и позволял им вылиться в обмен домашними новостями.
Но по мере того как война охватывала все большую и большую
территорию и становилась все ожесточеннее, его образ понемногу
тускнел, отодвигаясь в область нереального. Точки и тире голоса
становились с каждым разом все более далекими и неуверенными,
соединяясь и комбинируясь, они теперь часто образовывали слова,
почти лишенные смысла. Когда это происходило, полковник
Геринельдо Маркес ограничивался только тем, что слушал,
испытывая тягостное чувство, будто он общается по телеграфу с
каким-то незнакомцем из другого мира.
завершая беседу. -- Да здравствует партия либералов!
оторвался от войны. Раньше война была для него реальным
действием, необоримой страстью его молодости, теперь она
превратилась в нечто далекое и чужое -- в пустоту. Единственным
его прибежищем стала комната, где Амаранта занималась шитьем.
Он появлялся там каждый вечер. Ему нравилось глядеть на руки
Амаранты, как они закладывают в складки белоснежное голландское
полотно, пока Ремедиос Прекрасная крутит ручку швейной машины.
Долгие часы проходили в молчании, хозяйка и гость
довольствовались присутствием друг друга; Амаранта в глубине
души радовалась, что пламя его преданности не угасает, но он
оставался в полном неведении насчет тайных намерений этого
недоступного его пониманию сердца. Узнав, что полковник
Геринельдо Маркес вернулся в Макондо, Амаранта чуть не умерла
от волнения. Тем не менее, когда он вошел, держа левую руку на
перевязи -- всего лишь один из многих в шумной свите полковника
Аурелиано Буэндиа, -- и Амаранта увидела, как его потрепала
суровая жизнь в изгнании, как он постарел от времени и
заброшенности, какой он грязный, потный, пыльный, весь
пропахший конюшней, некрасивый, она готова была упасть в
обморок от разочарования. "Боже мой, -- подумала она, -- это не
тот, кого я ждала". Однако на следующий день он явился выбритый
и чистый, без своей окровавленной повязки, от усов еще пахло
цветочной водой. Он преподнес Амаранте отделанный перламутром
молитвенник.
не могла придумать ничего другого. -- Всю жизнь боретесь против
священников, а дарите молитвенники.
ней каждый вечер. И случалось, вертел ручку швейной машины,
если Ремедиос Прекрасной не было на месте. Амаранту трогали его
постоянство, его верность, волновало, что перед ней склоняется
облеченный такой большой властью человек, что он оставляет свою
саблю и пистолет в гостиной и безоружный входит в ее комнату.
Однако всякий раз, когда полковник Геринельдо Маркес в течение
этих четырех лет снова и снова признавался ей в своих чувствах,
Амаранта неизменно отвергала его, правда, всегда стараясь при
этом не ранить, потому что, хотя ей еще и не удалось полюбить