хитрые шутки плохи.
гуманная армия в мире.
остальной мир, даже наши так называемые друзья не верят этому.
Не желают верить. Вопреки всем фактам. Нас обзывают на всех
мировых перекрестках агрессорами, убийцами, палачами.
Сравнивают с гитлеровцами, нацистами. Вешают на нас всех
собак.
угодит камень, он не ручается за жизнь того, кто бросил этот
камень, ему было ведено вынуть из автомата магазин с патронами
и отдать командиру. То есть его обезоружили. Чтобы не вздумал
постоять за себя.
их голубиную кротость и смирение.
подложенной арабами мине. Все, кроме него, погибли. А он,
раненный, выбрался из-под горящих обломков автомобиля и пополз
в сторону. Там его окружили арабы. Давид не смог оказать
сопротивления. Магазин его автомата был пуст. И его,
безоружного, добили палками и ударами каблуков по лицу.
веками укоренившуюся в нас привычку оправдываться перед всем
миром за каждый свой шаг, даже сам факт нашего существования.
Ты сделаешь для себя вывод, что мое сердце огрубело и
зачерствело. Что девушке, тем более еврейке, так рассуждать
неподобает, и будешь сокрушаться о моей судьбе, исковерканной
жизнью в Израиле, и службой в армии, которая постоянно
находится в состоянии войны.
лишь разницей, что ближе к сердцу принимаю все, происходящее
вокруг, задаю недоуменные вопросы и ищу ответы. В том числе и
у тебя. Кроме того, что ты - мой отец, ты еще и еврей. А
евреев принято считать мудрым народом. Ответь мне, отец.
x x x
заурядным литовским именем по названию неяркого цветка,
который в Литве тоже весьма распространен.
отказалась, и я понял, что в этом ее переубедить не удастся,
дать дочери имя моей покойной мамы. По древней еврейской
традиции, согласно которой имена в семье передаются через
поколение, сохраняя ощущение бессмертия и нескончаемости рода.
еврейского имени, которое, и я с этим спорить не мог, как
клеймо, мешало бы ей в жизни.
кричала Лайма. - Но, слава Богу, она женщина, и выход замуж
принесет ей новую фамилию, и, будем надеяться, более...
удобную.
Она совершенно перестала пить. Слегка пополнела, и это еще
больше усилило ее красоту, добавив к прежней яркой
женственности мягкую грацию материнства. Она перестала быть
рассеянной и отрешенной, какой была все эти годы, и вся
сосредоточилась на маленьком существе, попискивающем в
кроватке.
запрятанного горя. Радости, которую испытывает любая
нормальная мать. А вот горе шло от антисемитизма Лаймы. Ее
дочь родилась абсолютной еврейкой. В ней ничего литовского не
угадывалось. У девочки были типичные еврейские черты, да еще
при этом утрированные, окарикатуренные. Рута родилась некраси-
вой, уродливой еврейкой. С большим, да еще придавленным носом,
вислыми губами, торчащими, как лопухи, оттопыренными ушами и
жгуче-черными глазами.
вишни, радужки и белки с синевой. Разрез глаз был узкий,
восточный. Точь-в-точь как у моей покойной матери. За эти
глаза она слыла красавицей. У моей младшей сестренки тоже были
подобные глаза.
ограничивалось. В остальном моя дочь была каким-то пугающим
уродцем, и я, млея от впервые познанного щемяще-сладкого
чувства отцовства, должен был с горечью признать, что природа
сыграла со мной и Лаймой злую шутку. Рута была некрасива
раздражающей еврейской некрасивостью.
Она катила по улице коляску с маленькой Рутой и, пока никого
не встречала, светилась тихой материнской радостью. Но стоило
кому-нибудь из ее знакомых остановиться и с
притворно-восторженными восклицаниями заглянуть под кружевную
накидку, Лайма напрягалась, деревенела, глаза ее становились
как у затравленного зверя, словно ее уличили в жуткой
непристойности, за что нет ни оправдания, ни прощения.
миру, которому, она понимала, раздражающе неприятна внешность
ее дочери. Она ненавидела всех. И литовцев, которые, как ей
казалось, злорадствуют и подтрунивают над ней, изменившей
своему народу, выйдя замуж за чужого, и за это жестоко
наказанной. Она стала еще нетерпимей к евреям, словно все они
были повинны в ее нынешних страданиях.
элегантная, как витринный манекен, ежедневно катила коляску с
Рутой по самым людным улицам, в толпе брала девочку на руки,
нервно и зло зацеловывала ее некрасивое обезьянье личико,
дразня окружающих и демонстрируя им свою любовь и
привязанность к крохотному уродливому существу.
в ресторане на Кудаме, я невольно приметил одну пожилую
немецкую пару, почти еженедельно, как на службу, приходившую к
нам и тихо просиживавшую за столиком где-нибудь в дальнем углу
с кружкой пива, с каким-то обостренным вниманием слушая
непривычные для немецкого уха русские и еврейские мелодии.
Нетрудно было догадаться, что для них эти мелодии связаны с
воспоминаниями, и вернее всего - с событиями времен войны.
кружке пива в антракте, когда оркестр отдыхал, и пожилая фрау
подтвердила мою догадку.
вышла замуж после войны. А до войны ее мужем был еврей.
Музыкант. И у них был сын, родившийся уже после прихода
Гитлера к власти и сразу ставший причиной бесчисленных бед и
страданий молодой белокурой немки, по своему облику
пунктуально соответствовавшей всем стандартам арийской
женщины.
типичным, что после вступления в силу Германии антисемитских
законов появиться с ним на улице стало небезопасным. Он сразу
привлекал внимание прохожих, вызывая нездоровое любопытство:
как у такой арийской женщины может быть такой еврейский
ребенок?
вернулся из тех мест, куда его увезли. Она осталась одна. С
крохотным мальчиком, один вид которого мог стать причиной
гибели их обоих. В мальчике не было ничего немецкого. Еврей в
каждой своей черте, в каждом движении и мимике.
меняя места жительства, как только ее ребенок попадался на
глаза полиции или чересчур ретивым ревнителям законов о
чистоте арийской расы. Ценой невероятных усилий и мук удалось
ей спасти, сохранить своего сына.
больше не нужно было опасаться за судьбу своего сына, его
внешность стала меняться, все больше и больше утрачивая
еврейские черты. Мальчик становился похожим на мать.
приобрели каштановый, русый оттенок. Нос стал короче, даже
глаза изменили цвет: из темно-карих стали серыми. Годам к
пятнадцати он уже был типичным немцем, и никому в голову не
пришло бы заподозрить в нем хоть какое-то наличие еврейской
крови.
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Маккарти Кормак
Прозоров Александр
Андреев Николай