шестерёнками, сойти с ума, попасть в аварию -- и только тогда отлежаться в
больнице, в санатории, дать забыть о себе, вдохнуть лесного воздуха -- и
опять, и опять вползать постепенно в тот же хомут.
бестревожно в этой стране.
всё удавалось выскакивать в другие дела -- или поспокойнее, или ещё пока
вначале.
нельзя было спасти так быстро. Никуда нельзя было и перейти.
обнажив его, -- и прямо под Яконовым виднелось чёрное гнило-зимное пятно --
разводье.
звала его вернуться.
позором, величайшей неудачей своей жизни.
побывавшим в заграничных командировках (из-за этих командировок он и сел). И
тогда попал в число первых зэков, из которых сформировали одну из первых
шарашек.
чтоб забыла судьба! Как он сторонился тех, кто напоминал ему злосчастное
время, кто знал его заключённым!
куда-то круто вверх. Огибая долгий забор ещё одной строительной площадки,
там шла тропа, утоптанная и сохранившая нескользкий ледок.
скрывались бывшие зэки.
внеслужебных разговоров и не оставался один на один в кабинете, дабы со
стороны не примыслили чего дурного.
студент Менделеева. Он отбыл свои положенные десять лет, после чего во
внимание к длинному списку научных заслуг послан был в Марфино [вольным] и
проработал здесь три года, пока свистящий бич Постановления об Укреплении
Тыла не поразил и его. Как-то среди дня он был вызван по телефону в
министерство, откуда уже не вернулся. Яконову запомнилось, как Княженецкий
спускался по красно-ковровой лестнице института с трясущейся серебряной
головой, ещё не ведая, зачем его вызвали на полчаса, а за спиной его, на
верхней площадке той же лестницы оперуполномоченный Шикин уже подрезал
перочинным ножиком фотографию профессора с институтской доски почёта.
после первого срока был замкнут, подозрителен, прозорлив недоверчивостью
арестантского племени. И как только Постановление об Укреплении стало
совершать свои первые провороты по кольцам столицы, Алтынов словчил и лёг в
сердечную клинику. И словчил так натурально, так надолго, что сейчас уже
доктора не надеялись его спасти, и друзья перестали шептаться, поняв, что
просто не выдержало иссилившееся сердце изворачиваться тридцать лет кряду.
обрекался как вредитель.
замечая подъёма. Наконец одышка остановила его. И ноги устали, вывихиваясь
от неровностей.
огляделся, пытаясь понять, где он.
отходившая, всё холодавшая ночь. Туман весь упал и исчез. Земля под ногами в
обломках кирпича, в щебне, в битом стекле, и какой-то покосившийся тесовый
сарайчик или будка по соседству, и оставшийся внизу забор вокруг большой
площади под неначатое строительство -- всё угадывалось белесоватым, где от
нестаявшего снега, где от осевшего инея.
столицы, шли вверх белые ступени, числом около семи, потом прекращались и
начинались, кажется, вновь.
ступеней в горе. Недоумевая, он поднялся по ним и потом по уплотнившейся
шлаковой пересыпи выше их, и опять по ступеням. То здание вверху, куда вели
ступени, плохо различалось в темноте, здание странной формы, одновременно
как бы разрушенное и уцелевшее.
оставляли. Какая же сила привела здесь всё в разрушение?
крупные обломки камней лежали на ступенях, мешая идти, сама же лестница
поднималась к зданию всходами, подобными церковной паперти.
заваленным слежавшимся щебнем.
Промоченная рядами фонарей, далеко внизу вилась река, странно-знакомой
излучиной уходя под мост и дальше к Кремлю.
звали Агния.
тело, сытое благами.
утончена и требовательна больше той меры, которая позволяет человеку жить.
Её брови и ноздри иногда так трепетали в разговоре, словно она собиралась
ими улететь. Никто и никогда не говорил Яконову столько суровых слов, так не
упрекал его за поступки, как будто вполне обыкновенные, -- она же
поразительно усматривала в этих поступках низость, неблагородство. И чем
больше она находила недостатков в Антоне, тем больше он к ней привязывался,
так странно.
подъёма на гору, от беготни, даже от оживлённого разговора. Ничего не стоило
обидеть её.
вопреки всякому представлению о городской девушке в лесу -- никогда не брала
туда с собой книги: книга мешала бы ей, отвлекая от леса. Она просто бродила
там и сидела, своим умом изучая тайны леса. Описания природы у Тургенева она
пропускала, находя их поверхностными. Когда Антон ходил с ней вместе, его
поражали её наблюдения: то -- стволик берёзы наклонён до земли в память
снегопада, то -- как меняется вечером окраска лесной травы. Ничего подобного
он сам не замечал -- лес и лес, воздух хороший, зелено.
проведенным ими на соседних дачах. Они вместе уходили и приходили, и в
глазах всех понимались как жених и невеста.
в миловидной улыбке, то в непривлекательной вытянутости. Роста она была выше
среднего, но узка, хрупка, а походка -- такая лёгкая, будто Агния вовсе не
нуждалась наступать на землю. И хотя Антон уже был довольно искушён и ценил
в женском теле плоть, но чем-то, не телом, тянула его Агния -- и,
приобвыкнув, он уверил себя, что как женщина она тоже ему нравится, что она
разовьётся.
много вёрст в зелёную глубь, лёжа с ним бок о бок на лужайках, -- она очень
нехотя позволяла погладить себя по руке, спрашивала "зачем это?" и пыталась
освободиться. И то не был стыд перед людьми: возвращаясь в дачный посёлок,
она уступала его самолюбию и покорно шла под руку.
её коленям на лесной лужайке. Но глубокое уныние овладело Агнией. "Как
грустно, -- говорила она. -- Мне кажется, что я тебя обманываю. Мне нечего
тебе ответить. Я ничего не испытываю. Мне даже от этого не хочется жить. Ты
умный и блестящий, и я бы должна только радоваться, -- а мне не хочется
жить..."
изменений в его лице, в его отношении.
познакомишься с красивой и меня разлюбишь."
безжизненны. "Как тяжело! -- страдала она. -- Я верила, что любовь -- это
сошествие огненного ангела. И вот ты любишь меня, и мне никогда не встретить
лучшего, чем ты -- а мне не радостно, совсем не хочется жить."
связывают мужчину и женщину в супружестве, и упавшим голосом спрашивала у
него:
воодушевлением отвечал ей Антон. -- Это только дополнение к нашему духовному
общению!" И тогда впервые её губы слабо пошевельнулись в поцелуе, и она
сказала: "Спасибо тебе. А иначе зачем было бы жить?