Чтение 36–й страницы книги ~Прелесть (повесть о Новом Человеке)~

пожару он и мог читать. Но странно было другое, отчего это Михаил Антонович
свободной рукой будто искал в кармане спичечный коробок. Да вот же он, подумал
доктор и чиркнул серной головкой.
Вокруг стало совсем не то. Поликлиника стояла цела целехонькая, и даже лучше,
чем до пожара. И щепок никаких не было, правда, спичка еще горела. Он поднес ее
к обгорелому и когда-то затушенному бычку. Хм, усмехнулся доктор, а ведь я
бросил курить. Впрочем, он часто бросал курить. Он оглянулся опять, не понимая,
почему вокруг свет и тепло. И зелень, свежая, сочная, такая бывает только в мае,
с клейкими листочками, с прелыми запахами, с тревогами и надеждами.
-- Да точно май, -- вскрикнул доктор обнаружив веселый птичий щебет. Или
все-таки снова сон? Он стал внимательнее присматриваться, будто искал
какую-нибудь мелкую деталь, какую писатели обычно добавляют для наивного
читателя, что-то вроде бутылочного осколка, блеснувшего в грязи. Мол, если будет
какая бумажка грязная на газоне или, на худой конец, монетка стертая... Ах ты
черт, -- доктор заметил изогнутое пивное стеклышко прямо рядом со скамейкой. Да
нет, разве ж это критерий, ведь кажется именно это стеклышко всегда и лежало
здесь в прошлой реальной жизни. Господи, да ведь не заграница, чтоб удивляться
мусору. Здесь Россия, и деталей этих пруд пруди на каждом углу -- никаких
дворников убирать не хватит.
Да, уж доктор успокоился и теперь радовался вновь. Ни костров, ни ветра, ни
самокопателей. Господи помилуй, неужели ж осталась жизнь -- ни с чем не
сравненная прекрасная дребедень! Он от удовольствия хлопнул себя по колену.
Вокруг полным ходом шла реабилитация. Мужики стучали по столу косточками.
Женщины эти косточки перемалывали, и все было как и положено. И его никто не
трогает, понимают, хирургу мешать нельзя, пусть посидит, отдохнет. Ведь, это
наше дело в домино стучать, а у него работа серьезная -- спасти и сохранить.
Да, он любил свою работу, потому что лечить -- это дело с результатом. Конечно,
не всегда успешно -- ведь не Бог, да кое-что умеет. Он поиграл тонкими красивыми
пальцами и испытал удовлетворение.
Доктору не сиделось. Ему хотелось с кем-нибудь обязательно поделиться своим
знанием. Как раз по аллее шел сухой, как заключение о смерти, мужчина. То был
профессор-физик с тяжелым, третьим инфарктом. Уж он-то должен понять меня.
-- Здравствуйте, Владимир Михайлович, как самочувствие?
-- Отлично доктор, добрый день! Профессор очень приятно улыбнулся.
Вообще, надо сказать, он больше был похож не на профессора, а на студента,
только не молодого. Да и было ему лет сорок пять.
-- Знаете, профессор, я тут на скамеечке заснул и приснилась мне какая-то
философская чепуха, но не просто метафизика, а конкретная довольно неприятная
комбинация, впрочем, даже жуткая и страшная.
-- Бывает. А что конкретно, извините, если вторгаюсь?
-- Да конкретно долго рассказывать... Я в этой связи хотел спросить.
В чем все-таки состоит единство картины мира?
-- Физической? -- профессионально уточнил профессор.
-- Ну, например, да.
-- Единство физической картины мира состоит в том, что разные студенты, решая
одинаковые задачки, часто получают один и тот же ответ. -- Владимир Михайлович
улыбнулся.
-- А без шуток? -- доктор еще не совсем отошел от сна, а чувство юмора
по-видимому просыпается в человеке последним.
-- Знаете, доктор, без шуток, можно много чего наговорить, и про критерий
истины, и про копенгагенскую школу, но, лично для меня, по самому большому счету
именно это и является доказательством существования мира. Во всяком случае, меня
это очень радует. Радует и в тоже время настораживает.
-- Поясните вашу мысль.
-- Ну, возьмем, например сердце человека.
-- А, это ближе.
Доктор вначале обрадовался, но потом насторожился.
-- Сердце человека, с физической точки зрения -- это насос, сокращаясь, оно
создает перепад давления в полном соответствии с законом Бойля-Мариота... --
профессор с сомнением посмотрел на врача, и даже как-то извинительно улыбнулся,
будто он грязно выругался.
-- Да, да, -- понимающе кивнул доктор, -- фамилию припоминаю.
-- ...под действием которого кровь гонится по сосудам, кстати, и в голову, --
продолжил Владимир Михайлович. -- Так вы знаете, что замечательно -- хотя сердец
столько же, сколько людей, и у каждого из этих людей свой взгляд на мир,
зачастую весьма далекий от крайнего материализма, несмотря на все это сердца
бьются в точном соответствии с законами Бойля-Мариотта. Меня этот факт просто
настораживает.
-- Настораживает? То есть вас как физика?
-- Как человека! -- профессор улыбнулся, -- Ну и как физика, конечно, впрочем, я
не могу вам точно сказать, где эта физическая часть у меня конкретно
расположена, знаете ли, все эти границы весьма условны.
-- И что...
-- Так вот, представьте на минуту, такой странный мир, в котором у каждого
человека, внутри свой личный закон Бойля-Мариота.
-- Тяжеловато лечить в таком мире.
-- Не то слово, но гораздо хуже то, что так и должно было быть, если бы мир
действительно был дикой неодушевленной природой.
-- Ну, это как-то странно слышать из уст естественника.
-- Отнюдь, -- уверенно возразил Владимир Михайлович, -- А ели бы я вам сказал,
что это не мои слова, а слова Альберта Эйнштейна...
-- Право не знаю.
-- Да не важно, Эйнштейн тоже ошибался, но, правда, не всегда.
-- То есть, вы хотите сказать, что закон этих Бойля с Мариоттом потому
существует, что кто-то специально его настроил?
-- У вас светлая голова, доктор, очень рад за нашу медицину. Только курите вы
зря.
Михаил Антонович виновато улыбнулся.
-- Да, странно мир устроен, -- вдруг профессор переменился, -- Мы вот говорим о
философии, спорим, весело пикируемся, бренчим на гитарах, поругиваемся, а меня
все один студент мой мучает, то есть теперь уж бывший мой студент. -- Профессор
помрачнел,
-- Я почему-то все время думаю о нем.
-- А что, интересный студент?
-- Да, необычайно интересный человек, талантливый, умница, но очень, как бы это
сказать вам, без кожи, что ли, казалось бы, чего теперь в тоску впадать, живи,
работай, а он, знаете ли, начитался Кастанеды, и стал миром управлять.
-- То есть как управлять, -- опять насторожился доктор.
-- Ну как, не знаю уж точно, не силен я в этом, да ведь я и не знал толком
ничего, вот только уж потом... -- профессор будто оправдывался.
-- Потом ? После чего?
-- Он, представьте, с закрытыми глазами поперек Ленинского проспекта пошел...
-- И что?
Доктор замер, а профессор прямо поглядел ему в глаза и выдохнул:
-- Погиб.
-- Но может быть, он был предрасположен? Знаете ли, бывают такие впечатлительные
натуры.
-- Бывают, и нередко, ведь их было на самом деле двое таких у меня...
-- Как? А что, второй тоже?
-- Нет, пока нет...
-- Я, кажется, знаю, о ком идет речь...
Они не говоря ни слова с пониманием посмотрели друг на друга.
-- Что же делать? -- доктор задал вечный вопрос.
-- А я уже сделал, -- профессор хитро улыбнулся, -- Конечно, все зависит от него
самого, но кое-что я предпринял, нет не спрашивайте, то есть не поверите, если
скажу, да вот и скажу, я в книгу написал.
-- То есть вы оговорились? -- доктор опять насторожился, когда услышал про
книгу.
-- Нет, именно не книгу, хотя я книгу тоже написал и не одну, а на этот раз
написал точно в книгу. Представляете профессора московского университета,
воровато пробирающегося в ночи к одной из монументальных чугунных скульптур, вы
наверное знаете, у высотного здания, в таком очень социалистическом духе
исполнены.
Доктор живо представил чугунных студентов, расставленных вокруг университета с
высочайшего благословения Иосифа Виссарионовича.
-- Кстати, понимаете, какая хитрая штука, ведь он и нас спасти бы мог...
-- Нас-то зачем? -- удивился доктор.
Теперь он заметил как по зеленеющему газону спешит сестричка. Девушка в
стерильно-белых одеждах еще издалека крикнула ему:
-- Доктор, с Михаил Антоновичем, кажется инфаркт, -- протянула свиток, почему-то
пергаментный, с красной изрезанной линией, -- Вот кардиограмма.
Он внимательно посмотрел на зазубрины, черканул вокруг некоторых большой
прописное "О" и уверенно скомандовал:
-- Готовьте к операции, -- и, обратившись к профессору, развел руками. --
Извините, работа.
-- Понимаю, -- как-то странно улыбнулся Владимир Михайлович, точно как при
упоминании Бойля-Мариота.
-- Не скажу, что вы меня успокоили, но все равно спасибо.
-- Не стоит, -- коротко отрезал профессор и пошел дальше по аллее, которая
теперь казалось бесконечной.
Доктор посмотрел в московское небо цвета берлинской лазури и подумал, а хорошо
бы махнуть с сестричкой на Оку, там он знал отличные места, с золотистыми
песчаными отмелями, с рыбалкой, с отдельными домиками санатория "Заречный". В
операционной все уже было готово. Больной был накрыт по грудь белой простыней.
Зачем они белое-то постелили, подумал доктор и как можно уверенней посмотрел в
глаза пациенту. Тот был бледен. Беспокойно следил за всяким движением хирурга.
-- Ну что, братец, сердечко пошаливает? -- он похлопал Михаила Антоновича по
плечу и оптимистически улыбнулся.
Доктор действовал смело и решительно, то есть автоматически, сам же все
продолжал обдумывать диалог у скамейки. Наверняка физик пошутил.