Чтение 36–й страницы книги ~По тонкому льду~

- Понимаю, - упавшим голосом произнес Дима. - Все ясно и просто как
день, что тут не понять!

Мне от души было жаль друга. Своим предостережением я убил все
радостное, что еще теплилось в нем, и в то же время осознавал правоту
совершенного. Увлекшись, Дима мог допустить опрометчивый шаг, последствия
которого легли бы страшным бременем и на все дело, и на него самого.

- Значит, отойти мне? - глухо выговорил Дим-Димыч.

В тоне, которым он произнес эти слова, была еще какая-то надежда на мою
сговорчивость.

- Да, - отсек я одним словом.

Он сидел, чуть сгорбившись и опустив голову. Еще несколько минут назад,
рассказывая о преследовании "эмки", друг мой смеялся, шутил, а теперь
поблек. Я встал, подошел к нему и обнял за плечи.

- Терпенье, Димка!

- А ты думаешь, я еще не натерпелся, - невесело усмехнулся он. - Или
норма установлена выше?

- Выше, - в тон ему ответил я.

Мы еще долго сидели и говорили, но уже не о деле, а о всякой всячине.
Дим-Димыч никак не входил в свое обычное настроение и, только когда
неожиданно вернулся к воспоминаниям о поездке в Москву, оживился, стал
хвалить Плавского, мол, умен, сообразителен, быстр в решениях, горяч. Ему
следовало бы родиться контрразведчиком.

- Все мы рождаемся одинаковыми, - заметил я. Мне казалось, что Димка
приписывает Плавскому качества, которыми тот не обладает.

- Парень - цены нет!

- Так уж и нет, - подкусил я с какой-то досадой.

Восторг, с которым Дим-Димыч отзывался о Плавском, вызывал во мне, как
ни странно, чувство ревности.

13 сентября 1939 г.

(среда)

В моей жизни наступил период неожиданностей. Сегодня утром - звонок
Кочергина:

- Зайдите ко мне!

Когда я предстал пред ясные очи начальства, Кочергин без предисловий
сказал:

- Майор Осадчий распорядился предоставить вам пятнадцатидневный отпуск.

"Майор Осадчий распорядился!" Так мог сказать лишь такой человек, как
Кочергин. Капитан Безродный преподнес бы все иначе - так, как оно и было на
самом деле: "По моему настоянию майор Осадчий решил дать вам отпуск".

Кочергин так не сказал. Но я отлично понимал, что если бы не его
ходатайство...

Это был поистине дар небес. Это было так же неожиданно, как и отправка
на Дальний Восток.

- Отпуск без выезда, - добавил Кочергин. - Вы можете понадобиться в
любую минуту. Положение такое... сами понимаете.

Я кивнул и помчался к себе передавать дела, а потом домой. "Отдыхать!
Отдыхать! Отдыхать!" - твердил я про себя и улыбался. Точно знаю, что
улыбался.

Но вот как отдыхать - я еще не знал. "Потом, - решил я, - посоветуюсь с
Димкой, что-нибудь придумаем".

13 сентября. Осень... Правда, еще тепло и солнечно, но надо торопиться.
Так и сказал мне Дима: "Будем насыщаться природой, пока она позволяет это
делать". И он, кажется, прав. В нашем распоряжении река, лес. Что еще нужно
двум истомившимся в разлуке друзьям?

Собираем удочки. Димка договаривается с завом своей мастерской и
переходит временно на двухдневную работу (он прикинул, что больше двух дней
в неделю занят не будет) - и мы отправляемся за город.

Мы рады всему. Рады тому, что распоряжаемся, как нам заблагорассудится,
своим временем, что мы вместе.

Солнце валится к горизонту. На нешироком плесе реки выложена золотая
дорожка. Смотреть на нее больно. И поплавки видно плохо.

Мы сидим и тихо беседуем. Дима, кажется, восстановил прежнее равновесие
и рассказывает обо всем, что пережил без меня.

- Я никогда не был так одинок, как в те дни, когда вернулся из Москвы,
- говорит Дима. - Ты был далеко. А что может быть страшнее и тягостнее
одиночества! Я запирался на сутки, двое, трое в своей комнатушке - обители
раздумий, сомнений, тоски, - сидел, лежал. Спать не мог. Даже книги
опротивели. В них открывался не тот мир, в котором я живу. Совершенно иной.
Я начинал читать и бросал. А время шло. Потом я спросил себя: "Сколько же
можно пребывать в этом возвышенном уединении? К чему приведет оно? Что
делать дальше? Ведь деньги, те деньги, которые прислал тебе друг, на
исходе!" Решил стучаться во все двери "Кто хочет, тот добьется; кто ищет,
тот всегда найдет!" Правильные слова Варька мне сказала как-то, что
опасалась за меня. Боялась, как бы я не последовал примеру брата. Я
посмеялся, сказал ей, что человек очень крепко привязан к жизни и оторваться
от нее не так просто. Я ходил, стучался. Ничего не получалось, но я твердил:
"Нет ничего превыше истины, и она восторжествует". Потом добрался до артели
Жить не стоит тогда, когда ты твердо знаешь, что ни ты сам, ни твоя голова,
ни твои руки никому не нужны. Тогда надо уходить. А если не я сам, не моя
голова, но хотя бы руки мои понадобились - надо жить. Жить и переносить
любые испытания.

Дим-Димыч забросил удочку, и не успел поплавок успокоиться, как он
опять выдернул его.

- Терпение! - сказал я. - Терпение, друг, тоже работа. И не из легких.

- Правильно, - засмеялся Дима. - Работенка эта не легкая. Самое главное
- не запачкать душу и совесть. Ведь она постепенно налепливается, эта
житейская грязь. А надо прожить чистым.

- Это задача мудреная.

- Пусть мудреная, но разрешимая. И каждый, почти каждый может добиться
этого.

Солнце скрылось. На заречной стороне накапливалась прозрачная дымка. И
до утра там обычно дремали легкие туманы.

Не торопясь, мы свернули свое нехитрое рыболовное хозяйство и зашагали
домой. Вечер быстро переходил в ночь. Сумрак затоплял тихие городские
окраины.

- А как у тебя дела с Варей? - спросил я.

Этого вопроса Дима не касался в своих откровениях. Мне казалось, что за
время моего отсутствия после передряг, выпавших на долю друга, в их
отношения проник холодок. По крайней мере он редко заводил разговор о
"восьмом чуде света".

- А что тебя интересует? - в свою очередь спросил Дим-Димыч.

- Регистрироваться будете?

- Не знаю.

Ответ меня не устраивал. Он лишь давал новую пищу для предположений.
Мне уже давно казалось, что связь моего друга с Варей Кожевниковой вылилась
в какую-то очень неопределенную, ничего не обещающую форму.

Я сказал просто:

- Зачем заставляешь меня гадать? Скажи правду.

Дима вздохнул. Мы шагали по булыжной мостовой. Она поднималась в гору.
Остановились, закурили.

Над городом по-хозяйски располагалась теплая осенняя ночь. Взошла луна.
Ее нежный голубоватый свет серебрился на реке.

Помолчав немного, Дима заговорил и, взяв меня под руку, повел вперед.

- Говорить, собственно, нечего. Время само покажет. Сейчас о женитьбе
вопрос не стоит. Я получаю половину того, что зарабатывает она. Понимаешь?
Иждивенцем быть не хочу.

- Ей ты говорил об этом?

- Да.

- И как она?

- Клянется, что у нее хватит сил ждать. Она верит, что настанут лучшие
времена.

"При таких ее взглядах, - подумал я, - можно поспорить, кто походит на
луну и кто - на солнце".

- Ты говорил, что страшно одинок. А как же Варя?

Дим-Димыч мастерски, щелчком отшвырнул на середину улицы недокуренную
папиросу.

- Ездила в отпуск... Тут была. В самые тяжелые дни она звонила мне по
нескольку раз в день. Это было трогательно, но бесполезно.

Дим-Димыч не договаривал. Почему? Быть может, он и сам еще не
разобрался окончательно в своих чувствах. Вполне возможно. Я больше не
задавал вопросов.

23 сентября 1939 г.

(суббота)

Идут дни. Все такие же удивительно солнечные и теплые. Мы, то есть я и
Дим-Димыч, почти все время вместе: удим рыбу, ходим в лес, ездим в ближайшие
деревни. Мне легко - я наслаждаюсь отдыхом, ни о чем не думаю, кроме
способов, как лучше провести время. Дим-Димычу труднее. Он без конца говорит
о Плавском, о поисках человека с родинкой, строит всевозможные планы. В душе
он остается чекистом.

Каждое утро, когда мы выходим на речку (а день у нас начинается с реки,
от нее мы шагаем дальше, в лес или вдоль берега к тихой заводи), я
отсчитываю, сколько дней и часов мне осталось для отдыха. И всякий раз
Дим-Димыч бросает свою провокационную фразу:

- Неужели не надоело?