идущего по платформе:
высматривал место посадки в электричку. В руках у него были завернутые в
мешковину саженцы, а по доскам перрона вслед за ним волочились
развязавшиеся шнурки бутсов. И прежде чем я открыл рот, Варя Синичкина
побежала к нему:
быстро, ловко завязала ему шнурки на обоих бутсах.- Вот и все в порядке!
- И раньше, чем смущенный толстяк успел ей сказать что-либо, она уже
вернулась ко мне, спрашивая на ходу: - А как вас зовут? А то неудобно
мне вас называть "товарищ Шарапов"!
меня получилось, будто в детском саду! Взрослый человек, двадцать два
года, старший лейтенант - и Володя! Сказал бы еще - Вова!
имена. А то была мода на иностранные, столько ерунды с этим получалось!
Со мной в школе мальчик учился, Кургузов, так его родители назвали
Адольфом. Представляете, сколько он мук натерпелся потом - Адольф
Кургузов! А мальчишка хороший был, он под Яссами погиб...
будет занимать...
плоским своим лбом прозрачный плотный воздух. У открытых дверей
толпились люди, пассажиры на перроне невольно отступили на шаг от края.
И тогда Жеглов, плавно оторвавшись всем телом от настила, изогнулся в
воздухе гибко и легко - и в следующий миг он уже стоял в тамбуре.
Сходящие толкали его узлами и сумками, коробками и мешками, кричали на
него и обзывали всячески, но он вворачивался в их плотное месиво,
отругивался, смеялся и шутил, и еще не все вышли из вагона, когда он
высунул голову из окна:
воспринимал как должное, Пасюк качал головой: "От жук, ну и жук!" - а
Шесть-на-девять уже рассказывал, как он семь суток вез на крыше пульмана
стеклянный бочонок с медом.
слитный шум от разговора множества знакомых между собой людей.
бригада накопает картошки больше, чем они:
службы, закончил рассказ про пульман и объяснял, что у него удар правой
рукой - девяносто килограммов, а левой - девяносто пять и что чемпион
страны по боксу Сегалович уклонился от встречи с ним.
Девчонки-милиционерши уважительно щупали его бицепсы и от души
заливались. Коренастая блондиночка Рамзина из дежурной части гладила его
по сутулой спине и говорила:
Сегаловичу тем более...
Тараскин искоса взглянул на них и, наверное, из зависти, что ему не
нашлось места, высокомерно сказал:
него и с жалостью сказала:
Представляете, как досадно проспать двадцать пять лет! Ужасно! Двадцать
пять лет валяешься на боку и ничего с тобой интересного не происходит!
Хорошо хоть, что сны снятся.
есть во мне какой-то ущерб, по причине которого редко сны снятся. И я
добавил, оправдываясь: - Устаем мы очень сильно...
глазами, и мне невыносимо захотелось проникнуть в ее сон, узнать, что
видит она в голубых и зеленых долинах волшебных превращений яви в
туманную дрему неожиданно пришедшей мечты.
как проснулась. Не помню, как получилось, но снилось мне, что я хожу по
огромному дому, стучу во все двери и раздаю людям васильки и ромашки -
почему-то были там только ромашки и васильки. И столько я цветов
раздала, а букет у меня в руках меньше не становится. И никак не могу
вспомнить, знакомые это мне люди или чужие...
ужасно захотелось рассказать ей про удивительный сон, который я видел
прошлой зимой в полузаваленном блиндаже на окраине польского города
Радом: снился мне перед рассветом синий луг с ослепительно желтыми
цветами, которые спокойно жевала наша батальонная грустная лошадь Пачка,
и я хотел закричать во сне, что надо отогнать ее - там мины,- но немота
и бессилие сковали меня, и через синий луг побежал к Пачке белобрысый
конопатый солдат Любочкин, и во сне кричал я и бился, стараясь
остановить его, и проснулся от воя и протяжного грохота,
располосованного криком: "Любочкина миной разорвало!" Но ничего я не
сказал про свой запомнившийся с войны сон, а только, наклонившись к ней
ближе, негромко пробормотал:
и увижу вас...
Жеглов взял у кого-то гитару и быстрым, ловким своим баритончиком запел
песню, отбивая на струнах концы фраз.
совсем не нравилось, как смотрит на него Варя. Будто и не кричал Жеглов
на нее когда-то во дворе дома по Уланскому переулку - лучше бы она была
позлопамятнее! Жеглов спел еще несколько песен, отдал гитару и стал
что-то негромко говорить Варе на ухо; все время посмеивался он при этом,
хищно поблескивали коричневые его глаза, и полные губы немного
оттопыривались, будто держал он в них горячую картошку. А Варя слушала
его с удовольствием, и мне это было непереносимо: я ведь видел, как ей
интересны жегловские байки. Потом она махнула на него рукой и сказала:
пенсне! Ни в книге, ни в кино - никогда положительный герой не носил
пенсне. Вот если бы мне нужны были очки, я бы назло всем пенсне купила!
остро отрицательная - вон, взгляни, как смотрит на меня Шарапов!
Зарэжет! И все из-за тебя!
изготовился разобраться со мной как следует, но Тараскин сказал:
железнодорожной насыпи, через перелесок, по берегу уснувшей речки. В
заводях пузырчато чешуилась зеленая ряска, а на протоке виднелось
полосатое песчаное дно со спутанными космами водорослей. Неостановимо
несло ветерком переливающуюся паутину, клейкие ее ниточки садились еле
ощутимо на лицо. Стояли уже прибитые первым заморозком травы. Багровел
жесткими листочками черничник, замер по сторонам бронзовый багульник, а
в лесочке еще видна была среди листвы и трав фиолетовая, словно
заиндевевшая, голубика.
нелепо выгляжу в своих валенках, каменно молчащий и неуклюжий, рядом с
Жегловым. Настроение испортилось, не хотелось смотреть вперед, туда, где
рядом с Жегловым вышагивала по плотно убитой дороге своими длинными
стройными ногами Варя, а Жеглов одновременно что-то рассказывал, махал
руками, свистел, изображал в лицах - целый МХАТ в сияющих хромовых
сапогах...
уводилы!
фейерверк не пидманишь...- Посмотрел мне хитро в глаза: - Або и замазка
оконная ей не подойдет, ты свой характер покажи...
чтобы он ей понравился больше жегловского, дошли мы до огородов. Стояла
там на меже фанерная хибарка, где жил сторож дед Максим. Встретил старик
нас радостно, поинтересовался, не привезли ли чего "старые кости
согревающего", роздал нам лопаты, мотыги-тяпки, мешки, указал всем
делянки, уселся на перевернутую корзину, задымил короткой толстенькой
трубкой и скомандовал:
теперя зачинайте...