рую Бертодьеру и открыл дверь той самой камеры, в которой на протяжении
восьми лет томился Филипп.
су, прошептал ему на ухо:
как вы утверждаете.
перь освобождайте Сельдона.
ли все до конца, не так ли?
который привезу вам я сам.
ролю и тем самым спасешь свою род пну, - засмеялся довольный Портос. -
Лошадям нечего будет тащить. Поехали.
заться Арамису чрезмерно тяжелым, миновала подъемный мост, который тот-
час же поднялся за ней снова, и оказалась вне пределов Бастилии.
бираемся утверждать, что бог неизменно соразмеряет ниспосылаемое им че-
ловеку несчастье с силами этого человека; подобное утверждение было бы
не вполне точным, поскольку тем же богом дозволена смерть, являющаяся
единственным выходом для души, которой невмоготу пребывать в оболочке
тела Итак, страдание в этой жизни Соразмерно с силами человека Это зна-
чит, что при равном несчастии слабый страдает больше, нежели сильный. Но
что же придает человеку силу? Закалка, привычка и опыт. Мы не станем ут-
руждать себя доказательством этого; это аксиома как в отношении нашей
душевной жизни, так и нашего естества.
ти, растерянный и разбитый, понял, что его ведут в одну из камер Басти-
лии, он решил, что смерть во многих отношениях схожа со сном, что и она
полна разнообразных видений. Он вообразил, будто его кровать в замке Во
провалилась сквозь пол и вслед за тем он умер; он вообразил, что он -
это покойный Людовик XIV, продолжающий видеть все те же ужасы, невозмож-
ные для него в жизни и называемые низложением с трона, тюрьмой и всевоз-
можными оскорблениями некогда всемогущего государя.
свои собственные мучения, томиться, тщетно стараясь постигнуть непости-
жимую тайну, где действительность, а где лишь ее подобие, видеть все,
слышать все, все понимать" отчетливо помнить мельчайшие подробности сво-
их последних минут - разве это не пытка, пытка тем более невыносимая,
что она может быть вечною?
довик XIV в то мгновение, когда за пим закрылась дверь, запираемая Без-
мо.
прислонившись спиной к стене, окончательно проникся мыслью о том, что он
умер; он зажмурил глаза, чтобы не увидеть чего-нибудь еще худшего.
ваясь безумию. - Не спустили ли эту кровать при помощи какого-нибудь
приспособления? Нет, нет - когда она начала опускаться, я не почувство-
вал ни сотрясения, ни толчка... А не отравили ли меня во время обедав
или, кто знает, не обкурили ли отравленною свечой, как мою прабабку Жан-
ну д'Альбре?"
кровати, на которой он всегда спал; на нем было королевское одеяние. Это
бледное лицо с заострившимися чертами, эти застывшие, некогда столь под-
вижные руки, эти вытянутые, похолодевшие ноги, - нет, ничто не говорило
о сне, полном видений. А ведь бог должен был бы наслать на него целые
полчища снов, на него, чьей смерти предшествовало столько других, ибо
сколь многих он сам послал на смерть!
так же, как на своем бархатном троне. Он не отрекся от свойственного ему
величия. Бог, ниспославший на него кару, не может наказывать и меня, не
сделавшего ничего противного его заповедям".
дел на каминной доске под громадной грубою фреской, изображавшей распя-
тие, огромную крысу, грызшую хлебную корку и смотревшую на нового посто-
яльца камеры умным и любознательным взглядом.
бросился он к дверям. И благодаря этому вырвавшемуся из его груди крику
Людовик понял, что он жив, не потерял разума и что чувства его вполне
естественны.
Это все, конечно, Фуке. Пригласив в Во, меня заманили в ловушку. Но Фуке
не один... Его помощник... этот голос... это был голос д'Эрбле, я узнал
его. Кольбер был прав. Но чего же от меня хочет Фуке? Будет ли он
царствовать вместо меня? Немыслимо! Кто знает?.. - подумал Людовик. -
Кто знает, быть может, герцог Орлеанский, мой брат, сделал со мною то, о
чем всю жизнь мечтал, замышляя против моего отца, мой дядя. Но королева?
Но моя мать? Но Лавальер? О, Лавальер! Она окажется во власти принцессы
Генриетты! Бедное дитя, ее, наверное, заперли, как заперт я сам. Мы с
нею навеки разлучены!"
вздохами и рыданиями.
с ним, я буду звать.
яростно колотить им в массивную дубовую дверь. Дерево, ударяясь о дере-
во, порождало мрачное эхо в глубине переходов и лестниц, но ни одно жи-
вое существо так и не отозвалось.
жения, которое он встретил к себе в Бастилии. После первой вспышки неу-
держимого гнева, чуточку успокоившись, он заметил полоску золотистого
света: должно быть, занималась заря. После этого он опять принялся кри-
чать, сначала не очень громко, затем все громче и громче. И на этот раз
кругом все было безмолвно.
неограниченной власти, он содрогнулся, столкнувшись с неповиновением по-
добного рода. Гнев его все возрастал. Он сломал стул, который был для
него чрезмерно тяжелым, и, пустив в ход один из его обломков, стал бить
им в дверь, как тараном. Он бил с таким усердием и так долго, что лоб
его покрылся испариной. Шум, который до этого он поднимал, сменился нес-
молкающим грохотом. Несколько приглушенных и, как показалось ему, отда-
ленных криков ответило ему с разных сторон.
прислушаться. Это были голоса узников, еще так недавно - его жертв, те-
перь сотоварищей. Эти голоса, словно легчайшие испарения, проникали
сквозь толстые сводчатые потолки, сквозь стены. Они громко обвиняли то-
го, кто шумел, как их вздохи и слезы без слов обвиняли, должно быть, то-
го, кто лишил их свободы. Отняв у столь многих свободу, он появился
здесь, между ними, чтобы отнять у них сон.
стула опять были приведены в действие. Через час Людовик почувствовал
какое-то движение в коридоре, и сильный стук в его дверь прекратил уда-
ры, которыми он сам осыпал ее.
дверью. - Что это с вами стряслось этим утром?
все же это не основание производить такой грохот. Перестаньте шуметь,
черт возьми!
том.
его ярость сделалась безграничною. Гибкий, как тигр, он вскочил на стол,
потом на окно и начал трясти решетку. Он выдавил стекло, и тысячи звеня-
щих осколков упали во двор. Он кричал голосом, становившимся с каждым
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Максимов Альберт
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия