Чтение 37–й страницы книги ~Последний полустанок~

критические заметки, выступает со стихами. До него стенгазета НИИАП "К
высотам науки" выходила лишь к Маю и Октябрю, а сейчас чуть ли не
еженедельно.

Мальчик выпускал "молнии", где бичевались растяпы и бракоделы,
зазнавшиеся товарищи, которые слишком гордо несут свою голову и подчас
забывают даже с начальником поздороваться.

"Всем, всем достается, - привычно думал Медоваров, расстилая на коленях
раскрашенный лист. - Критика способствует выполнению плана, борьбе за
нового человека... Вот и сейчас в нашем маленьком, но сплоченном
коллективе, работающем в трудных условиях кислородной недостаточности, не
замирает общественная жизнь. Своевременная критика, не взирая на лица...
Ну что же, посмотрим, посмотрим..."

Нарисован летящий самолет. На борту выведены буквы "НИИАП". В хвосте
как бы сквозь прозрачную стенку видны фигуры Пояркова с портфелем, на
котором написано "Ведущий конструктор", и Нюры, льстиво засматривающей ему
в глаза.

- А ведь похожи, - рассмеялся Медоваров. - Рука у тебя, братец, бойкая.

Только надо подписать, "дружеский шарж". На всякий случай, чтобы не
обижались зря. А так - дружеский и дружеский, все в порядке.

- Совершенно справедливо, Анатолий Анатольевич, - признательно
согласился польщенный автор. - Подпишу.

Под названием "Ноев ковчег" шли рифмованные строки:

Нет здесь "чистых" и "нечистых", Все сдружились с высотой, Самолет
несется быстро Над тридцатой широтой.

- Вообще, неплохо, золотко: мысль о дружном коллективе ясна, -
поощрительно резюмировал Медоваров. - Только насчет широты надо проверить.
А может, она тридцать вторая?

- Но ведь тридцатая тоже, наверное, была?

- "Наверное, наверное"... - передразнил Медоваров. - Наука, золотко,
требует точности.

- Конечно. - Аскольдик скорчил обиженную рожицу. - Только ведь это не
наука, а вроде поэзии.

- Вот именно "вроде". Нет уж, золотко, не спорь. В научном коллективе
точность обязательна.

- Ну хорошо, - согласился Аскольдик. - Напишем: "Над какой-то широтой".

- Пожалуйста. Тут уж не ошибешься. - И Медоваров продолжал читать:

И для нас совсем не ново, Что с Поярковым сидя, Наша Нюра Мингалева
Презирает всех и вся.

Он талантлив, спора нет, И дождется большей славы, Но какой бывает вред
Льнуть к тому, кто самый "главный".

Передавая "молнию" Аскольдику, Медоваров похвалил:

- Молодец, комсомол. Демократично. Критика правильная, не взирая на
лица.

Можешь вывешивать, золотко. Кнопки-то захватил?

- Обязательно, Анатолий Анатольевич.

Людям было скучно. Все сгрудились возле "молнии". Кто-то хихикая,
поглядывая назад, где сидели Поярков и Нюра. Кто-то удивленно пожимал
плечами.

Римма уже успела посмотреть "молнию" в руках у Толь Толича, и ей
захотелось увидеть, какое впечатление произведет на Анну Васильевну
критическое выступление стенной печати. Сама-то Римма привыкла к этому. Ее
рисовали в разных видах, то с одной прической, то с другой, дразнили
"стилягой", чем она даже гордилась: завидуют, мол, вот и рисуют.

Заложив руки в карманы узких модных брюк, Римма подошла к Нюре.

- И вас намалевали. Вредюги.

Неверной походкой - самолет слегка покачивало - Нюра приблизилась к
двери в кабину летчиков, где был приколот раскрашенный лист, прочитала и
молча опустила голову.

- Не журитесь, Анна Васильевна, - чувствуя неладное, утешала ее Римма.
- Це "дружеский шарж". Бачите, що написано?

Пробежав через весь самолет, Нюра бросилась в кресло и закрыла лицо
руками.

Поярков спросил, что случилось, но, понимая ее состояние, вскочил и сам
поспешил выяснить причину.

- Пошляки! - он протянул было руку к размалеванному листу, но Медоваров
предупредил:

- Опомнитесь, Серафим Михайлович, Вы же знаете, что за это бывает? Это
стенная пресса.

- Какая там к черту пресса? Грязные пасквилянты.

Медоваров встал и внушительно произнес:

- Мы не позволим так относиться к критике. Да и потом, я не пойму, в
чем дело? О вас написано очень уважительно...

- Признается ваш талант, - пискнул из-за спины Толь Толича перепуганный
Аскольдик.

Отодвинув в сторону Медоварова, Поярков оказался рядом с Аскольдиком,
автором, художником и редактором злополучного листка.

- Бросьте вы о таланте. Когда всякие мокроносые мальчишки выносят на
посмешище самое... Когда... - Поярков не мог продолжать, не хватало
воздуха.

Подбежал Марк Миронович и усадил его в кресло.

- Если хотите знать мое мнение, - сказал он, обращаясь к Медоварову, -
то в старое время за такие дела мальчикам уши драли.

- Старики, конечно, глуповаты, - будто про себя сказал Аскольдик. - Но
что поделаешь, история им простит.

Столь откровенная наглость возмутила даже Медоварова. Однако, стараясь
замять неприятный инцидент, он мягко пожурил Аскольдика, оправдывая его
банальными словами, что-то вроде "молодо-зелено", затем, повинуясь
настоянию Марка Мироновича и с молчаливого всеобщего одобрения, приказал
снять "молнию".

- Но это в виде исключения, - не преминул заметить Толь Толич. - Так
сказать, по требованию врача. Он отвечает за состояние здоровья и товарища
Пояркова и всех других членов экспедиции.

- Простите, Марк Миронович, - прошептал Поярков, силясь подняться.

Марк Миронович удержал его за плечи.

- Сидите, пожалуйста. И не прощу. Никогда не прощу. Если из-за каждого
дурака мы будем за сердце хвататься, то эдак и до пятидесяти не доживешь.
- Он подергал свою седую бородку и, глядя вслед Аскольдику, пробормотал: -
Ох, и устроил бы я ему Аскольдову могилу!..

Медоварова подозвал к себе еле живой диссертант, изучающий субъективные
ощущения, и, стыдливо заталкивая под кресло наполненные так называемые
гигиенические пакеты, спросил:

- А когда под...нимемся в зону кисс...лородной недостаточности?

- Правда, Анатолий Анатольевич, - поддержали его другие. - По программе
уже пора.

Медоваров хотел было пройти в кабину летчиков, чтобы отдать приказание
о подъеме, но его остановил Марк Миронович:

- Что вы хотите делать? - И, услышав ответ, категорически
запротестовал: - Не разрешаю. Абсолютно не разрешаю.

Похлопывая себя по голенищу свернутой в трубку "молнией", Толь Толич
удивленно спросил:

- Но почему?

- Если хотите знать мое мнение, - как обычно начал Марк Миронович, - то
я должен сказать, что на больших высотах сердцу трудно работать, тем более
после этого, - он указал на "молнию". - Как врач, я бы хотел обратить ваше
внимание на охрану труда и элементарные требования-гигиены. А что
представляет собой наша стенная печать? В условиях кислородной
недостаточности, да и во всех других условиях, ею надо пользоваться умно и
осмотрительно и доверять ее лишь чистым рукам. Абсолютно стерильным и
опытным. Вы улавливаете мою мысль? Ну вот и договорились.

Поярков все время порывался встать, чтобы пройти к пилотам и посмотреть
"Унион" на экране радиолокатора. Сейчас его должно быть видно хорошо -
ведь самолет уже находится близко от того места, где диск стал подниматься
в ионосферу.

- Виден как на ладони! - обрадованно воскликнул радист, высовывая
голову из двери. - Скорее, Серафим Михайлович!

Тут уж Пояркова не удержать. На круглом экране, точно на большом
голубоватом блюдце, вмонтированном в стол, отчетливо виднелась светящаяся
овальная пуговица. На ней даже различались темные точки иллюминаторов. Но
их видел радист, а Поярков, еще не оправившийся от сердечной боли, от
обиды за Нюру и свое большое чувство, видел все как в тумане.

У самого диска повисла паутинка. Радист не знал устройства "Униона", не
знал, что это трос. А у Пояркова затуманены глаза, не рассмотрел он
паутинку, а то бы догадался сразу, что трос спустился не случайно. Значит,
в "Унионе" оказались люди.

Радист считал, что паутинка недостойна внимания, - местное отражение,
пустяковый недостаток в работе аппарата.