убийства, пожары, эпидемии, костры, на которых живьем сжигали людей,
разрушенные и оскверненные храмы, повешенные и брошенные в кипящую смолу
священники и монахи. С другой стороны - обращенные в развалины города,
опустошенные края, измена, ложь, зверства, тысячи гуситов, брошенных в
рудники, целые пропасти, до краев наполненные их трупами, земля, усыпан-
ная их костями и костями их врагов. Свирепых гуситов долго еще не удава-
лось одолеть, с чувством ужаса мы и теперь произносим их имена. А между
тем их патриотизм, их непоколебимая твердость, их сказочные подвиги не-
вольно будят в глубине души чувство гордости и восхищения, и молодым
умам, подобным моему, порой бывает трудно скрыть эти чувства.
иго рабства, потому, Нина дорогая, что Чехии больше не существует... На-
ши властители прекрасно понимали, что свобода религии в нашей стране -
это и ее политическая свобода. Вот почему они задушили и ту и другую.
подобном не слышала и даже не подозревала, что люди бывали так злы.
новый фанатик - бедный монах по имени Мартин Лютер - снова пробудил в
народе дух национальной гордости, внушил Чехии и всем независимым про-
винциям Германии ненависть к чужеземному игу и возбудил народ против
пап. Самые могущественные короли оставались католиками не столько из
любви к этой религии, сколько из жажды неограниченной власти. Австрия
соединилась с нами, чтобы раздавить нас, и вот новая война, названная
Тридцатилетней, сокрушила, уничтожила нашу нацию. С самого начала этой
войны Чехия стала добычей более сильного противника; Австрия обращалась
с нами, как с побежденными: она отняла у нас нашу веру, нашу свободу,
наш язык и даже самое наше имя. Отцы наши мужественно сопротивлялись, но
иго императора все более и более давило нас. Вот уже сто двадцать лет,
как наше дворянство, разоренное, обессиленное поборами, битвами и пытка-
ми, было принуждено либо бежать с родины, либо переменить свою нацио-
нальность, отказавшись от своего происхождения, сменив свои фамилии на
немецкие (запомните, это), отрекшись от своей веры. Книги наши были сож-
жены, школы разрушены, - словом, нас обратили в австрийцев. Мы теперь
всего лишь провинция империи. В славянской земле слышен немецкий говор,
- этим все сказано.
маю и уже ненавижу Австрию всем сердцем!
безопасно под мрачным небом Чехии. В этом замке только у одного человека
хватает храбрости и безумия произнести то, что вы сейчас сказали, моя
дорогая Нина! И человек этот - мой кузен Альберт.
Консуэло. - При первом же взгляде я прониклась невольным уважением к не-
му.
женная благородным воодушевлением, которое вдруг озарило бледное лицо
подруги. - Вы все принимаете слишком всерьез. Боюсь, что через несколько
дней мой кузен возбудит в вас скорее сострадание, чем уважение.
тите сказать этим, дорогая баронесса? Объясните.
строго католическая, верная церкви и империи. Мы носим саксонскую фами-
лию, и наши предки по саксонской линии всегда были правоверными. Если
когда-нибудь, на ваше несчастье, моя тетя канонисса вздумает познакомить
вас со всеми заслугами наших предков, немецких графов и баронов, перед
святой церковью, она убедит вас в том, что на нашем гербе нет ни малей-
шего пятнышка ереси. Даже в тот период, когда Саксония была протес-
тантской, Рудольштадты предпочли скорее лишиться своих протестантских
избирателей, чем покинуть лоно римской церкви. Но тетушка никогда не ре-
шится превозносить эти заслуги предков в присутствии графа Альберта,
иначе вы услышали бы от него самые поразительные вещи, какие когда-либо
приходилось слышать человеческим ушам.
поняла только одно: я не должна обнаруживать перед вашими благородными
родными, что разделяю ваши и графа Альберта симпатии к старой Чехии. Вы
можете, милая баронесса, положиться на мою осторожность. К тому же я ро-
дилась в католической стране, и уважение к моей религии, так же как и к
вашей семье, заставит меня молчать всегда, когда это будет нужно.
родные страшно щепетильны в этом вопросе. Что же касается меня, дорогая
Нина, то я очень покладиста: я не католичка и не протестантка. Воспита-
ние я получила у монахинь, и, по правде сказать, их проповеди и молитвы
мне порядком надоели. Та же скука преследует меня и здесь: тетка моя
Венцеслава совмещает в себе одной педантизм и суеверие целого монастыря.
Но я слишком дитя своего века, чтобы из духа противоречия ввергнуться в
омут лютеранских пререканий, - надо признаться, не менее нудных. Гуситы
- это такая древняя история, что я увлекаюсь ими не более, чем подвигами
греков и римлян. Мой идеал - это французский дух; и, мне кажется, ничто
не может быть выше ума, философии, цивилизации, процветающих в милой,
веселой Франции. От времени до времени мне удается тайком насладиться
чтением ее произведений, и тогда издали, точно во сне, сквозь щели своей
тюрьмы, я вижу и счастье, и свободу, и удовольствия.
ренне. - Только что, рассказывая о подвигах древних богемцев, вы, каза-
лось, сами были воодушевлены их героизмом. Я приняла вас за патриот-
ку-богемку и даже немного за еретичку.
- я немножко неверующая и отчаянный бунтарь. Я ненавижу всякое иго, будь
оно духовное или светское, и потихоньку, про себя, протестую против
Австрии, самой чопорной и лицемерной ханжи.
французским духом? В таком случае вы должны отлично понимать друг друга.
необходимых предисловий, надо рассказать вам о нем.
рично он женился сорока лет; и от второй жены у него было пять сыновей,
которые, как и их мать, умерли от какой-то наследственной болезни - от
каких-то длительных страданий, кончавшихся мозговой горячкой. Эта вторая
жена была чистокровная богемка, говорят - красавица и умница. Я не знала
ее. В большой гостиной вы увидите ее портрет - в пурпуровом плаще и в
корсаже, усыпанном драгоценными камнями. Альберт поразительно похож на
нее. Он шестой и последний из ее детей; из всех них только он достиг
тридцатилетнего возраста, хоть и не без труда: здоровый на вид, он пере-
нес тяжкие испытания, и до сих пор странные симптомы мозговой болезни
заставляют опасаться за его жизнь. Между нами говоря, я не думаю, чтобы
он намного пережил этот роковой возраст, за который не перешагнула и его
мать. Хотя Альберт родился от пожилого отца, организм у него крепкий, но
душа, как он сам признает, больная, и болезнь эта все усиливается. С са-
мого раннего детства в голове его бродили какие-то странные, суеверные
мысли. Четырех лет он уверял, будто часто видит у своей кровати мать,
хотя она умерла и сам он видел, как ее хоронили; по ночам он просыпался,
чтобы говорить с нею. Тетку Венцеславу это так пугало, что она укладыва-
ла в своей комнате у постельки ребенка нескольких служанок. А капеллан
не знаю уж сколько потратил святой воды, чтобы изгнать привидение,
сколько отслужил месс, стремясь его утихомирить! Но ничто не помогало.
Мальчик, правда, долго не говорил о своих видениях, но однажды признался
кормилице, что он и теперь видит свою милую маму, но не хочет об этом
никому рассказывать, так как боится, что господин капеллан снова начнет
произносить в его комнате разные злые слова, чтобы помешать ей прихо-
дить.
ривали игрушками, стараясь доставить ему удовольствие, но все это наго-
няло на него только еще большую тоску. Наконец решили не препятствовать
более его склонности к учению. И действительно, получив возможность
удовлетворить свою страсть, он несколько оживился. Но его тихая, вялая
меланхолия сменилась каким-то странным возбуждением, перемежавшимся при-
падками тоски. Догадаться о причинах этой тоски и предотвратить ее было
немыслимо. Так, например, при виде нищих он заливался слезами, отдавал
им все свои детские сбережения, упрекая себя и огорчаясь, что не может
дать больше. Если на его глазах били ребенка или грубо обращались с
крестьянином, он приходил в такое негодование, что это кончалось или об-
мороком, или конвульсиями, длившимися несколько часов. Все это говорило
о его добром сердце и высоких душевных качествах. Но даже самые прекрас-
ные свойства, доведенные до крайности, превращаются в странности, чуть
ли не недостатки. Разум маленького Альберта не развивался параллельно с
чувствами и воображением. Изучение истории увлекало, но не просвещало
его. Слушая о людских преступлениях и несправедливостях, он всегда
как-то наивно волновался, напоминая того первобытного короля, который,
слушая рассказ о страданиях Христа, воскликнул, размахивая копьем: "Будь
я там со своими воинами, этого бы не случилось: я изрубил бы этих злых
евреев на тысячи кусков!"
они сейчас. Он винил бога в том, что не все люди сотворены столь же доб-
рыми и сострадательными, как он сам. И вот благодаря своей любвео-
бильности он стал, сам того не замечая, безбожником и мизантропом. Не в
силах понять то, на что сам он не был способен, Альберт в восемнадцать
лет, словно малое дитя, оказался не в состоянии жить с людьми и играть в
обществе роль, налагаемую его положением. Если в его присутствии кто-ли-
бо высказывал одну из тех эгоистических мыслей, которые кишат в нашем