сырую комнату.
мужчины, читавшего за деревянным столом в небольшом патио. Он посмотрел на
нас с такой отрешенностью, что мне захотелось убежать. Мужчина неуверенно
встал и молча обнял донью Мерседес, Леона Чирино и Канделярию. Он был
высок и костляв; его седые волосы были подрезаны так коротко, что через
них проступала темнота его черепа.
прозвали мочо, искалеченным. У него на каждом пальце не хватало по одной
фаланге.
Мерседес. - Музия привела его к моей двери.
блестящих глазах была такая сила, что я съежилась.
взгляд.
Мерседес. - но она привела его к моей двери.
должен убить его, - произнес он сильным шепотом.
из комнат.
сделал?
тебе о тех ужасных вещах, которые натворил Фредерико Мюллер. - она
взглянула на меня в полном недоумении и недоверчиво покачала головой.
Несмотря на мои настойчивые просьбы повторить рассказ, она больше ничего
не сказала.
Мерседес Перальта попросила меня и Канделярию зайти к ней в рабочую
комнату. Она зажгла на алтаре семь свечей и, встав за складками голубой
мантии девы, вытащила револьвер.
Мерседес улыбнулась мне и вложила револьвер в мои руки. - он не заряжен, -
сказала она. - я разрядила его в день твоего приезда. Я знала, что больше
не нуждаюсь в нем, хотя и не предполагала, что ты вернешь мне его назад. -
она подошла к своему стулу и села, глубоко вздохнув. - этот револьвер
хранился у меня почти тридцать лет, - продолжала она. - я хотела убить из
него Фредерико Мюллера.
стиснутые зубы.
замечание. - я буду заботиться о Фредерико Мюллере до тех пор, пока он
жив.
доньи Мерседес. Она внимательно оглядела нас и подняла руку, призывая к
молчанию. - ты привела Фредерико Мюллера к моей двери, - сказала она мне.
- и сейчас я знаю, что здесь нечего прощать. Нечего понимать. Он вернулся
для того, чтобы я осознала это. Вот почему я никогда не буду вспоминать о
том, что он сделал. Он умрет, но не сейчас.
25
алькове за кухней. Туда едва входила раскладушка и ночной столик.
чтобы привезти его вещи. Он сказал, что в настоящее время для него нет
ничего ценного. И все же он был очень признателен, когда по подсказке
доньи Мерседес я купила ему несколько рубашек, пару брюк и туалетные
принадлежности.
баловала его. Она потакала ему во всем. Каждое утро и каждый раз после
обеда она лечила его в рабочей комнате. Каждую ночь она давала ему
валериановое зелье, смешанное с ромом.
в гамаке во дворе, либо в разговорах с доньей Мерседес. Канделярия
игнорировала его существование; он поступал так же с ней и со мной.
неуверенно, с трудом подбирая слова. Но вскоре он приобрел полную полную
уверенность в языке и больше никогда не говорил со мной по-испански. Это
его изменило до неузнаваемости. Словно все его проблемы, какими бы они ни
были, заключались в звучании испанских слов.
Понемногу она начала задавать ему вопросы и в конце концов поддалась его
врожденному обаянию. Он научил ее немецким детским стишкам, которые
Канделярия напевала целые дни с безупречным произношением. А он повторял
мне снова и снова то, что говорил донье Мерседес в ночь, когда вернулся
сюда.
сел на постель, прижимая спину к стене, пытаясь спастись от этого лица. Но
оно приближалось к нему, все ближе и ближе, так что он мог видеть жестокие
насмешливые огоньки в глазах мужчины, эти золотые зубы, распяленные в
диком хохоте. За ним стояли другие лица людей, которые всегда населяли его
кошмары: лица, искаженные болью и ужасом. Они всегда кричали в агонии,
умоляя о пощаде. Все, кроме нее. Она никогда не кричала. Она никогда не
прерывала свой пристальный взгляд. Он не мог этого выдержать.
жест мог защитить его от прошлого. За тридцать лет он был измучен этими
кошмарами, воспоминаниями и видениями. Они преследовали его порывами
ужасной ясности.
невидимое, витало в комнате. Оно мешало ему заснуть. Он отбросил одеяло в
сторону и неохотно включил свет, затем, хромая, прошел к окну и отдернул
занавеску.
в комнату. Сделав усилие, он широко раскрыл глаза, успокаивая себя, что
это не сон. И как это часто случалось, она материализовалась из этой
бесформенной дымки и села за его рабочий стол, заваленный чучелами птиц,
глазевших на него бесстрастными мертвенно пустыми стекляшками. Он
осторожно приблизился к фигуре, но она исчезла словно тень, не оставив
следов.
спешившей на утреннюю мессу, эхом отдавались по пустынной улице. Привычные
звуки успокоили его. Все было так, как и в другие дни. Он умылся, побрился
и приготовил утренний кофе. Почувствовав себя заметно лучше, он сел за
работу. Смутное беспокойство, какой-то неопределенный страх помешал ему
закончить чучело совы, которое он обещал клиенту сделать до обеда.
Федерико надел свой лучший костюм и вышел на прогулку.
медленно захромал вниз по узкой улочке. Район каракаса, где он жил,
избежал бурю модернизации, которая прокатилась по остальной части города.
Кроме случайных приветствий, его ничего не отвлекало. Он чувствовал себя
странно защищенным этими старыми улочками с одноэтажными колониальными
домами, ожившими от детского смеха и голосов женщин, которые сплетничали у
своих дверей.
нужным объяснять свое появление в этих местах. Его не интересовало, что
соседи думают о нем и в чем подозревают.
они относились к нему, как к чудаковатому старику, который делал чучела
птиц и всегда оставался одиноким.
вновь испугался тому, что выглядит намного старше своих лет. Не осталось и
следа от высокого красивого мужчины с белокурыми локонами и нежным
загаром. Когда он поселился в этой части каракаса, ему было только
тридцать, но и тогда он уже выглядел на все шестьдесят: постаревший раньше
времени, с бесполезной ногой, с седыми волосами, глубокими морщинами и
мертвенной бледностью, которая не исчезала даже под палящим солнцем.
скучало несколько стариков. Зажав руки между колен, каждый из них ворошил
свои воспоминания. В их безраздельном одиночестве было что-то страшно
беспокоящее. Он встал и зашагал дальше, квартал за кварталом по
многолюдным улицам.
четкость, а шум на улицах усилился кружащим голову мерцанием газа над
городом. И вновь, как сотню раз прежде, он обнаружил себя на той же
автобусной станции. Его глаза выхватили в толпе темное лицо.
его, женщина взглянула ему в глаза. Это был быстрый, но преднамеренный
взгляд. Он наполнил его опасением и надеждой. А потом она растворилась в
толпе.
Контровский Владимир
Корнев Павел
Майер Стефани
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Самойлова Елена