этом почти уверен.
речь? Океан обнаружил разумную деятельность. Он знает строение,
микроструктуру, метаболизм наших организмов...
экспериментов. Психической вивисекции. Опираясь на знания, которые выкрал
из наших голов, не считаясь с тем, к чему мы стремимся.
некотором смысле он считался с тем, чего хотела какая-то замкнутая,
скрытая часть нашего сознания. Это могли быть дары...
кости. Он смотрел на меня, прищурив глаза. Я отпустил его, отошел в угол
и, стоя лицом к стене, сказал:
контакт? Мало мы еще - и ты, ты сам, и весь этот сумасшедший дом...
Контакт? Нет, нет, нет. Без меня.
теперь даже больше, чем когда-либо, инстинктивно относишься к нему, как к
человеку. Ненавидишь его.
для друга. Лица, фигуры, которые мы видим, позволяют нам узнавать
отдельных индивидуумов. Для него все это прозрачное стекло. Он ведь
проникал внутрь наших мозгов.
он может оживить, создать человека, который не существует вне моей памяти,
и сделать это так, что ее глаза, жесты, ее голос... голос...
может читать в нас, как в книге. Понимаешь, что я хочу сказать?
который состоит не из слов. Это сохранившаяся в памяти запись, то есть
белковая структура, как головка сперматозоида или яйцо. В мозгу нет
никаких слов, чувств, воспоминание человека - это образ, записанный языком
нуклеиновых кислот на молекулярных асинхронных кристаллах. Ну он и взял
то, что было в нас лучше всего вытравлено, сильнее всего заперто, наиболее
полно, наиболее глубоко отпечатано, понимаешь? Но он совсем не должен был
знать, что это для нас значит, какой имеет смысл. Так же как если бы мы
сумели создать симметриаду и бросили ее в океан, зная архитектуру,
технологию и строительные материалы, но не понимая, для чего она служит,
чем она для него является...
совсем... может, вообще не хотел растоптать нас и смять. Может быть. И
только случайно... - У меня задрожали губы.
Но зачем? Объясни мне. Зачем? Для чего ты это сделал? Что ты ей сказал?
остаться на Станции?..
дел. Рапорт, отработанный за пять дней, превратился теперь в пучок волн,
мчащийся сквозь пустоту где-то за созвездием Ориона. Добравшись до темной
пылевой туманности, занимающей объем в восемь триллионов кубических миль и
поглощающей лучи света и любые другие сигналы, он натолкнется на первый в
длинной цепи передатчик. Отсюда, от одного радиобуя к другому, скачками
длиной в миллиарды километров он будет мчаться по огромной дуге, пока
последний передатчик, металлическая глыба, набитая тесно упакованными
точными приборами, с удлиненной мордой направленной антенны, не
сконцентрирует его последний раз и не швырнет дальше в пространство, к
Земле. Потом пройдут месяцы, и точно такой же пучок энергии, за которым
потянется борозда ударной деформации гравитационного поля Галактики,
отправленный с Земли, достигнет начала космической тучи, проскользнет мимо
нее по ожерелью свободно дрейфующих буев и, усиленный ими, не уменьшая
скорости, помчится к двум солнцам Соляриса.
сплавляла его с небом. День был удивительно душный, как будто предвещал
одну из тех исключительно редких и невообразимо яростных бурь, которые
несколько раз в году бывают на планете. Существовали основания считать,
что ее единственный обитатель контролирует климат и эти бури вызывает сам.
наблюдать восходы белого золота и скучного багрянца, время от времени
отражающиеся в каком-нибудь жидком извержении, в серебристом пузыре
симметриады, следить за движением наклонившихся от ветра стройных
быстренников, встречать выветрившиеся, осыпающиеся мимоиды. В один
прекрасный день экраны всех визиофонов наполнятся светом, вся давно уже
мертвая электронная система сигнализации оживет, запущенная импульсом,
посланным с расстояния сотен тысяч километров, извещая о приближении
металлического колосса, который с протяжным громом гравитаторов опустится
над океаном. Это будет "Улисс", или "Прометей", или какой-нибудь другой
большой крейсер дальнего плавания. Люди, спустившиеся с плоской крыши
Станции по трапу, увидит шеренги бронированных, массивных автоматов,
которые не делят с человеком первородного греха и настолько невинны, что
выполняют каждый приказ. Вплоть до полного уничтожения себя или преграды,
которая стоит у них на пути, если так была запрограммирована их
кристаллическая память. А потом звездолет поднимается, обогнав звук, и
только потом достигнет океана конус разбитого на басовые октавы грохота, а
лица всех людей на мгновение прояснятся от мысли, что они возвращаются
домой.
шумных городах, в которых потеряюсь, исчезну почти так же, как если бы
совершил то, что хотел сделать на вторую или третью ночь, - броситься в
океан, тяжело волнующийся внизу. Я утону в людях. Буду молчаливым и
внимательным, и за это меня будут ценить товарищи. У меня будет много
знакомых, даже приятелей, и женщины, а может, и одна женщина. Некоторое
время я должен буду делать усилие, чтобы улыбаться, раскланиваться,
вставать, выполнять тысячи мелочей, из которых складывается земная жизнь.
Потом все войдет в норму. Появятся новые интересы, новые занятия, но я не
отдамся им весь. Ничему и никому никогда больше. И, быть может, по ночам
буду смотреть туда, где на небе тьма пылевой тучи, как черная занавеска,
задерживает блеск двух солнц, и вспоминать все, даже то, что я сейчас
думаю. И еще я вспомню со снисходительной улыбкой, в которой будет
немножко сожаления, но одновременно и превосходства, мое безумие и
надежды. Я вовсе не считаю себя, того, из будущего, хуже, чем тот Кельвин,
который был готов на все для дела, названном Контактом. И никто не будет
иметь права осудить меня.
подошел к столу.
бы дать тебе кое-какие вычисления, правда, это не срочно...
совсем тихо, каким-то другим голосом сказал: - Мимоид...
покидал Станции, а это удачный повод. Вернусь через полчаса.
Возьму маленький вертолет... Знаешь, было бы смешно, если бы на Земле мне
пришлось когда-нибудь признаться, что я, солярист, ни разу не поставил
ногу на поверхность Соляриса.
потрескавшуюся "землю". Черная волна тяжело вползла на берег,
расплющилась, стала совсем бесцветной и откатилась, оставив тонкие
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Свержин Владимир
Шилова Юлия