Чтение 37–й страницы книги ~Чародей поневоле~

она не начала покидать его.

Она прильнула к нему, стиснув в кулачках ткань его камзола и
уткнувшись щекой в его шею.

Затем постепенно он снова начал расслабляться, высвободив свои
объятия. Он лежал совершенно неподвижно, давая своему мысленному фокусу
расшириться, снова открывая его для окружающего мира. Он смутно различил
вдали звуки птичьего пения и шепот ветра по кустам и деревьям. Где-то
рядом с его головой стрекотал в сене сверчок.

Ее объятия освободились вместе с его, теперь руки и голова девушки
лежали на нем свинцовой тяжестью.

Он не открывал глаза, солнце давило ему на веки, а он по-прежнему
лежал в его алом свете, воспринимая окружающий мир только лишь через
органы слуха.

Раздался шорох, и ее тело отодвинулось, поднявшись, она села. Сейчас,
наверное девушка смотрит на него, в глазах - боль, нижняя губа дрожит, по
щеке крадется слеза.

Его захлестнула жалость, жалость к ней, и по пятам за ней - гнев на
себя. Не ее это вина, что все, что ему хотелось сейчас - это покоя, а не
романа.

Он открыл глаза, перекатившись на бок и хмуро поглядел на нее. Но в
ее глазах не было никакой боли - только серьезное глубокое приятие и
озабоченность.

Она поднесла кончики пальцев к его щеке, робко, не совсем касаясь его
кожи. Он поймал ее за руку, приложил ладонь ко рту, и был изумлен, какой
маленькой оказалась ее рука в его собственной.

Он закрыл глаза, еще крепче сжав руку девушки.

Вдали замычала корова, засмеялся в гравии ветер.

- Милорд, - голос девушки был низким и теплым, - используй меня, как
тебе угодно. Большего я не прошу.

Большего я не прошу...

Любовь... она должна получить свою любовь, хотя бы только на минуту,
даже если по пятам за ней тут же придет расставание, даже если,
оглядываясь назад, она должна понять, что это было вожделение, а не
любовь. Даже если это принесет только лишь печаль и боль, она должна
получить ее.

Он посмотрел в глаза девушки, в них стояли слезы.

Он снова закрыл глаза - и перед ним возникло лицо Катарины, а рядом с
ним лицо Туана. Часть его оставалась в стороне, поодаль, и созерцала эти
лица, она отмечала, как хорошо они выглядели вместе: прекрасная принцесса
и доблестный юный рыцарь.

Затем рядом с Туаном появилось его собственное лицо. "Сравни, -
прошептала его отстраненная часть, - сравни."

Руки Рода стиснулись, и он услышал, как крестьянская девушка издала
легкий вскрик от внезапной боли.

Он выпустил ее руку и посмотрел на нее, и тут лицо Катарины всплыло
рядом с ее лицом.

Он смотрел на них обоих, одну, склонную использовать его, другую -
склонную быть использованной им, и неожиданно его грудь сдавил тяжелый
гнев, гнев на Катарину за ее уверенность в своей всегдашней правоте и
твердую решимость согнуть весь мир перед своей волей, и на эту
крестьянскую девушку за ее немое принятие и глубокое смирение, за глубину
ее теплоты и нежности.

Душившая его петля гнева сжималась все туже и туже, гнева на себя за
зверя в себе самом, когда его пальцы впились в плечи девушки и он притянул
ее к себе на сено. Она охнула от боли, тихо плача, пока его губы не
прильнули к ее губам, давя, кусая и сокрушая, его пальцы зажали концы ее
челюстей, вынуждая ее рот открыться, и его язык с силой вонзился под нее.
Его рука ощупывала ее тело, пальцы глубоко вонзались в ее плоть, все ниже
и ниже, мучая и пытая.

Затем ее ногти вонзились ему в спину, когда все ее тело сплелось
узлом в одном спазме боли. Потом она высвободилась, и ее грудь тяжело
поднималась и опускалась в одном огромном рыдании.

Половина его гнева испарилась в ничто, другая половина повернулась
кругом и пронзила его, проткнув в нем что-то, высвободившее прилив
раскаяния.

Он перекатился на бок, сняв с нее свой груз. Губы его вдруг стали
нежными, теплыми и умоляющими, руки - мягкими, медленно и утешающе
ласкающими.

Она втянула в себя воздух, ее тело снова напряглось.

"Дурак, - насмешливо бросил внутри Рода отстраненный голос. - Дурак!
Ты же только еще больше обижаешь ее!

Готовый со стыдом отвернуться от нее он снова посмотрел ей в глаза...
и неожиданно увидел горящую в них обнаженную страсть, умоляющую и
требующую, затягивающую его в мощный водоворот, бушующий в ней. Губы ее
раскрылись, влажные, полные и теплые, притягивающие и податливые,
увлекавшие его все вниз и вниз, в слепые, залитые светом глубины, где не
было ни зрения, ни слуха, а только осязание на осязании.

Род приподнялся на локте и посмотрел на лежащую рядом с ним
обнаженную девушку с одним лишь его плащом в качестве довольно
неадекватного покрывала. Он обрисовывал ее контуры, и глаза Рода блуждали
по ним, упиваясь ее зрелищем, фиксируя в уме каждую черту ее тела. Это
была картина, которую он не хотел утратить.

Он принялся мягко и очень нежно ласкать ее. Она улыбнулась,
пробормотала что-то неразборчивое и позволила своей голове перекатиться на
бок.

Затем ее глаза открылись, она искоса посмотрела на него и сомкнула
свои тяжелые ресницы.

- У тебя изумрудные глаза, - прошептал Род.

Она свободно потянулась, с чуть заметной улыбкой обвила его шею и
притянула его к себе, целуя его медленно, почти сонно и долго.

Род посмотрел ей в глаза, чувствуя себя крайне удовлетворенным и
очень даже в мире со всем миром. Черт, да мир мог хоть повеситься!

Он снова приподнялся, глядя на нее, затем медленно отвел взгляд и
осмотрелся вокруг: на выгнувшуюся над головой голубизну неба... на горку
одежды по обеим сторонам.

Он снова опустил взгляд, теперь в его лице не было ничего, кроме нее,
и, слегка удивленный, он обнаружил, что ему нравилось такое положение.
Покой внутри него был огромным, он чувствовал, что был цельным, совершенно
довольным всем миром, жизнью, в единстве с ними и с богом - и больше всего
с ней.

Он дал своей руке задержаться на прикрытой плащом ее груди. Она
закрыла глаза, что-то бормоча, затем, когда его рука застыла, она снова
посмотрена на него. Ее улыбка растаяла, в глазах крылась озабоченность.

Она начала было что-то говорить, остановилась и сказала вместо того
почти тревожно:

- Тебе хорошо, милорд?

Он улыбнулся с очень серьезными глазами, затем закрыл их и медленно
кивнул.

- Да. Мне очень хорошо.

Он нагнулся и вновь поцеловал ее - медленно почти осторожно. Затем
приподнялся.

- Да, мне хорошо. Удивительно хорошо, куда лучше, чем когда-либо
бывало.

Лицо ее снова ненадолго осветилось улыбкой, затем она отвернула
взгляд, посмотрела на свое тело и снова на него взглядом, полным страха.

Он стиснул ее в объятиях и перекатился на спину. На миг ее тело
напряглось, а потом расслабилось, она издала легкий вскрик,
полурыдание-полувздох, уткнулась лицом в его плечо и не двигалась.

Он оглядел разметавшиеся по ее груди мягкие волосы; лениво улыбнулся
и позволил своим глазам незаметно закрыться.

- Род, - прошептал у него за ухом голос Векса, и мир снова нахлынул
на него.

Род напрягся и щелкнул зубами, давая понять, что слышал.

- Большой Том уже оделся и направляется к твоему стогу.

Род резко выпрямился, прищурился на солнце, оно было почти в зените.
Время и расстояние снова принялись изводить его.

- Ну, вернемся в мир живых, - проворчал он и потянулся за одеждой.

- Милорд?

Она печально улыбнулась, но глаза ее были напряжены от боли - боли,
растаявшей в покорности и смирении прямо у него на глазах.

- Память об этом времени будет дорога для меня, милорд, - прошептала
она, прижимая палец к груди и расширив глаза.

Это была обреченная мольба, и разуверить в ней он по-честному не мог,
потому что никогда больше не увидит девушку.

Тут до него дошло, что она ожидала отказа от всякого разубеждения,
ожидала, что он выбранит ее за дерзость предполагать, что она чего-то
стоит, что она стоит благодарности.

Она знала, что мольба принесет ей только боль, и все же молила,
потому что женщина живет любовью, а это была женщина почти тридцати лет в
стране, где девушки выходят замуж в пятнадцать.

Она уже смирилась, что в ее жизни не будет никакой продолжительной
любви. Она могла существовать лишь те немногие крохи, какие могла собрать.

Сердце его потянулось к ней, подтолкнутое в какой-то степени уколом
упрека самому себе.

Поэтому, конечно, он сказал ей ложь такого сорта, какую мужчины
говорят женщинам только для того, чтобы утешить их, а позже понять, что
это была правда.

Он поцеловал ее и прошептал: