Чтение 37–й страницы книги ~Свобода~

-- В рожу-то дали? -- спросил я.

-- Родители? Не... Отец на дежурстве. А маме я объяснил. Она, наоборот,
рада, что все устаканилось.

А большие люди?

-- Так... Выразили неудовольствие. Они, видите ли, еще и недовольны!
Папашу как липку ободрали: мои проценты, проценты на проценты, неустоечку за
гараж...

По дороге сюда моя опустошенность была как долгая неподвижная мысль, и
что-то эйфорическое заключалось в ее созерцании. Теперь наступала реакция,
эйфория сменилась буравчиками в висках. Я говорил -- и мне мерещилось эхо.
Вдобавок меня трясло, хотя зябко не было -- сказывалось сброшенное разом
напряжение последних суток, голод и ночь без сна. Напрасно Андрюха обнаружил
себя уже сегодня. Лицом к лицу мне трудно не обвинять его в этой тяжести.

-- Пойдем, -- предложил я. -- Что мы высиживаем? Если нечего делать,
надо либо есть...

Он перебил:

-- Помню, помню! Не спеши. Я условился кое с кем.

-- О чем условился?

-- Не спеши.

Он явно нервничал. Вертел сложенную бумажку. Я отнял -- раздражало.

-- Только не выкидывай, -- предупредил Андрюха. -- По-моему, их еще не
поздно сдать с утра. За полцены. Или за четверть.

-- Сдать?

Я развернул бумажный квадратик, поделившийся на два голубых
железнодорожных билета. Число нынешнее. Вагон купейный.

-- Признайся мне как на духу, -- сказал я после оторопелого молчания,
-- бомба существовала?.. Существует?

Андрюха посмотрел вверх. Облака уже сомкнулись, луна исчезла.

-- Слушай, -- спросил он, -- ты чувствуешь трение?.. Обо все, о вещи?
Как оно меня доводит, знаешь... Самый звук его...

Я согласился: не люблю тоже. Особенно шелк и болонью.

-- Нет, не то. Я не о том трении. И это не звук, конечно. Хотя...
почти. Вот стоит только зашевелиться -- и сразу вокруг все как-то
натягивается: снег вот этот, асфальт, машины, столбы эти чертовы... Сперва
вроде и раздается и пропускает -- потом тянет, тянет... Как на резиновом
ремне. Чем быстрее хочешь бежать -- тем сильнее оттаскивает. Раньше-то мне
было наплевать. Раньше меня как бы не убывало...

-- Не убывало, не убивало... Снова меня морочишь?

-- Я к чему: это ведь неспроста наверняка -- такая паскудная упругость.
Зачем-то, стало быть, нужно, чтобы я задыхался? А зачем? Ты понимаешь? Я не
понимаю. Место освободить? Какое место? Вынудить на что-нибудь? На что? Да
что с меня, в принципе, можно получить?

Я зевнул.

-- Зависит от угла зрения. Кто, по твоему мнению, виноват. Ежели бесы с
лярвами -- они, говорят, именно твоего страха и добиваются. Затравленности.
Они этим питаются. Или, скорее, жажду утоляют. Изводит их потому что жажда
адская, и не ведают они от нее покоя -- во! Если люди... ну, в общем, то же
самое. А еще можно считать, что тут природа, закон, естественное состояние.
Закон -- штука самодостаточная и осуществляется в целях себя самого.
Смиряются или бунтуют, как ты, отдельные единички, ему, соответственно, без
разницы.

Озадаченный Андрюха затеребил бороду.

-- Эй, -- испугался я, -- ты всерьез не принимай мою болтовню. И хватит
юлить. Ответь.

-- Ты, -- вздохнул Андрюха, -- просто давно не ездил...

-- Куда не ездил?

-- Никуда. В том-то и дело. Не привык, не знаешь. Уже бесполезно.
Ничего не меняется... Вон они!

Машина, пролетевшая было по переулку, обеими осями громыхнув в дорожной
выбоине, выползла задним ходом из-за угла, притормозила возле таблички с
номером дома и повернула к нам. Светлая "Волга", пикап. Андрюха поднялся
навстречу. В машине врубили дальний свет, от которого пришлось загородиться
рукой.

Я возмутился:

-- Сбесились, козлы? Ума нет?

-- Только не возникай! -- прошипел надо мной Андрюха. -- Рот не
открывай, ясно?

Дверцы машины распахнулись с двух сторон одновременно, и на асфальт
ступили Пат с Паташоном -- длинный худой шланг и плотный коротышка.
Очевидно, еще один остался за рулем: мотор продолжал работать и фары
по-прежнему слепили. Андрюха не двигался.

-- Этот, -- подал голос коротышка, -- точно. Я его видел сегодня у
наших.

-- Мужики, -- сказал Андрюха, -- я ведь не с вами разговаривал...

-- Не с на-а-ми... А ты ждал, он прямо сам к тебе посреди ночи
подкатит, да?

-- А второй? -- спросил, оглядываясь, длинный.

-- Он здесь живет, -- сказал Андрюха. -- Все нормально.

-- Нормально? Тогда потопали, если нормально.

В тамбуре подъезда я спохватился, что мы забыли сумку, и вернулся на
улицу. Коротышка пошел следом, а затем снова пропустил меня вперед. От таких
маневров я даже повеселел.

-- В чем дело? -- шепнул я, поравнявшись с Андрюхой на лестнице. -- Кто
эти люди? Твои друзья-уголовники?

Но при обыкновенном, мягком освещении они уже не выглядели смешно.
Бульдожья комплекция коротышки скрадывала недостаток роста; он был постарше
нас, с коротко остриженной головой и приплюснутым носом, в спортивной
куртке, кроссовках и мешковатых свободных джинсах. Длинный определенного
возраста не имел, а стиля придерживался артистического: дорогое полупальто с
золотыми пуговицами, разноцветный шелковый шарфик и ботинки на каблуке, с
медной полоской на заостренных мысках -- по весенней московской каше в таких
не слишком-то порыскаешь; волосы он убирал сзади под резинку, отчего лицо
казалось еще более узким и еще более вытянутым. Я подумал, что в качестве
боевой единицы длинного вряд ли используют.

Андрюха открыл своим ключом, прошел сразу в комнату и выволок на
середину ящик, отбросив дырявый шерстяной плед, которым я его драпировал.

-- Вот.

-- Занавески задерни, -- сказал длинный.

Я прислонился к стене в прихожей и наблюдал оттуда, но коротышка встал
у двери, а меня подтолкнул -- проходи! Длинный уже изучал карабин. Поднес к
уху, дважды спустил затвор и хмыкнул без выражения:

-- Старый.

Андрюха пожал плечами.

-- Какой есть.

Длинный освободил магазин, дунул в него и загнал обратно. Прицелился в
своего напарника, сказал: "Пу!" -- и коротко заржал. Андрюха отдал ему
коробку с патронами.

-- Не густо.

Руки у Андрюхи заметно тряслись. Я, похоже, чего-то не догонял:
никакого железного привкуса во рту, никакого ощущения опасности.

Двустволка и обрез подробного осмотра не удостоились: щелчок курками,
перелом, быстрый взгляд в стволы.

-- Капканы не нужны? -- спросил Андрюха. -- А то забирай до кучи.
Бесплатное приложение.

-- А что, -- заинтересовался коротышка, -- я бы взял. Летом бате
отвезу. Покажи-ка... У них там в Курской области волчары -- человеку по
пояс.

Потянувшись за капканом, Андрюха задел крышку, которую почему-то не
откинул совсем, а поставил стоймя на тугих петлях, и наклонившийся над
ящиком длинный едва успел отпрянуть.

-- Удод! -- заорал он, отчасти расположив меня в свою пользу
оригинальным ругательством. -- А если по пальцам? Я бы тебе твои оторвал...

-- По телевизору программа была, -- сообщил коротышка из прихожей, -- в
Америке негр один, безрукий, -- так он на гитаре ногами, трень-брень. Кладут
ее на пол перед ним, носки с него стягивают, а он пальцами шевелит, струны
дергает. И отлично у него выходит.

-- Ты чего порешь-то? -- сказал длинный.

-- Я вот, Музыка, на тебя удивляюсь. Скучный ты. Бухнешь -- и сидишь,
стол рогами бодаешь. Ты бы гитарку свою принес, спел что-нибудь...

Длинный взвешивал на ладони брикет взрывчатки.

-- И что же я тебе петь должен? "Мурку"? Или ты больше по Пугачевой?

-- Не, -- признался коротышка, -- я Пугачеву как раз не очень. Это для
баб. Ну, Розенбаум -- хорошие песни...

-- Розенбаум, Вилли Токарев... -- Длинный символически плюнул. -- Мало
я наелся за девять лет в кабаке такого дерьма.

-- А ты небось романсы всякие уважаешь?

-- Вот что я буду с тобой говорить, а? Ты хоть имена слышал: Колтрейн,
Майлс Дэвис?

-- Так это, поди, из новых. Хэви-метал.

-- Мудило ты, -- сочувственно сказал длинный.-- Колтрейн умер, ты еще
под стол пешком ходил. Великий джазовый музыкант.

-- Ну ты даешь! -- неподдельно изумился коротышка. -- Джазовый! Вроде
Утесова, что ли? Была охота... Тоска зеленая.

Длинный набрал воздуха и медленно выдохнул.

-- Ладно, все. Кончай базар.

Повернулся к Андрюхе:

-- Детонаторы.

Андрюха хлопнул себя по лбу и полез в шкаф. Запалы у него оказались
завернуты в мою любимую летнюю футболку. Длинный размотал, посмотрел,
завернул опять -- и футболка легла в ящик.