зажмурив глаза, вдыхали теплый сладкий воздух. Потом тихо открывали дверь,
врывались туда и кричали: "Бэ-е-е!" - эта игра очень нравилась маленькой
Вильме. Она визжала от восторга, а вместе с нею радовались кондитер и мать
Брилаха.
открыть ее, и внезапно в царившей здесь тишине услышали, как мать Брилаха
сказала кондитеру:
слово, и даже теперь ему страшно было хорошенько вдуматься в его смысл. А
кондитер ответил спокойно и печально:
закричать: "Бэ-е-е", но они оба стояли, словно громом пораженные, словно
окаменевшие, а кондитер в пекарне бормотал что-то совершенно непонятное,
какой-то загадочный вздор, беспокойный, страстный и в то же время
покорный; слова его перемежались звонким смехом матери Брилаха, а Мартин
думал о том, как дядя Альберт говорил про тоску мужчин, об их желании жить
с женщинами. Кондитер, судя по всему, просто с ума сходил от желания
соединиться с матерью Брилаха, он чуть не пел, он бормотал что-то
непонятное. Мартин даже дверь приоткрыл, чтобы посмотреть, не соединяются
ли они там в самом деле, но Генрих яростно рванул его назад, потом взял
Вильму на руки, и они пошли домой, так и не показавшись на глаза матери.
представить себе страдания Брилаха, воображая себя на его месте, - как он
сам тяжело переживал бы, если бы это слово сказала - его мама. Он
испытывал это слово, мысленно вкладывая его в уста всех своих знакомых, но
из уст дяди Альберта просто невозможно услышать такое слово, а вот в устах
его собственной матери, - тут сердце Мартина начинало биться сильней, и он
понимал, как страдает Брилах, - в устах его собственной матери это слово
казалось возможным. Никогда бы не произнесли это слово Билль, Больда,
Глум, мать Альберта и бабушка тоже; это слово никак к ним не подходило, а
вот если бы его мама произнесла это слово, оно прозвучало бы, пожалуй,
вполне естественно.
слово, но был один рот, для которого это слово просто было создано, как
пробка для бутылки с чернилами, - это был рот дяди Лео. Лео произносил его
гораздо ясней, чем это сделала мать Брилаха.
четверти два, он пытался представить себе, как она входит в класс; она
улыбнется и что-нибудь наврет, потом ее будут отчитывать, а она все будет
улыбаться. Это уж совсем _отчаянная_. Потом ее, конечно, _переломят_, - и
хотя он давным-давно уже знал от Альберта, что никто не убивает детей для
еды, но все равно старался представить себе, как девочка, _наломанная_ на
куски, попадает на кухню в погребке Фовинкеля. Он нарочно давал волю своей
фантазии, потому что злился на Альберта и хотел ему досадить. Потому что
не знал, куда деться, - ведь у Брилаха еще не ушел дядя Лео, а ему не
хотелось видеть рот, к которому так подходит это слово; пустая, безлюдная
церковь, где сейчас прибирает Больда, пугала его не меньше, чем
перспектива угодить в погребок Фовинкеля, где посетители пожирают
наломанных детей, где его обязательно стошнит в пакостном туалете среди
мерзких живодеров.
Оставалось еще одно: пойти домой, тихонько прокрасться на кухню и
разогреть обед. Он наизусть уже знал инструкцию по разогреванию пищи,
инструкция была написана на отодранном от газеты клочке бумаги: "Не
открывай газовый кран до отказа - не отходи от плиты" (три раза
подчеркнуто). Но вид холодной еды всегда портил ему аппетит - об этом как
будто никто еще не догадывался, - застывший жир подливки, засохший
картофель, густой, весь в комках суп, - и ко всему опасность, что в любой
момент может появиться бабушка. Полсотни рыбных блюд в ресторане Фовинкеля
- красноватые, синеватые, зеленоватые куски рыбы, мерзкие пузырьки жира
скатываются по кожице угря, прозрачные зеленоватые, красноватые, синеватые
соуса, сморщенная кожица отварной пикши, похожая на кучку крошек,
оставленную карандашной резинкой.
повторять это гадкое слово и повторял его до тех пор, пока оно наконец не
зазвучало в устах Альберта.
слишком молодой человек, улыбающийся, с трубкой во рту, он ни за что не
смог бы произнести это слово.
Сказал нерешительно, весь покраснев, чтобы как-то освободиться от этого
слова, которое они с Брилахом не решались повторить даже с глазу на глаз.
Бледное лицо молодого священника передернулось, капеллан скорчился, будто
_переломленный_. С невыразимой печалью покачал он головой - не так, как
человек, который хочет сказать "не надо", не так, как человек, который
удивлен, а просто как человек, который еле держится на ногах и вот-вот
упадет.
у великомученика, он вздохнул и потребовал, чтобы Мартин все рассказал
ему, и заговорил о _мельничных жерновах_; эти жернова привязывают на шею
тому, кто соблазнит ребенка; потом он отпустил Мартина и попросил, только
попросил, а не наложил покаяние, каждый день читать по три раза "Отче наш"
и три раза "Богородице Дево, радуйся", чтобы вытравить из себя это гадкое
слово. И сейчас, сидя на ограде, Мартин трижды про себя повторил эти
молитвы. Он больше не смотрел на проносившиеся машины; пожалуйста, пусть
Альбертов "мерседес" проезжает мимо. Он молился медленно, с полузакрытыми
глазами и при этом думал о мельничных жерновах. Мельничный жернов был
привязан к шее Лео, и Лео тонул, шел ко дну, все глубже и глубже сквозь
синевато-зеленую темень моря, а мимо проплывали диковинные, все более
диковинные рыбы. Обломки погибших кораблей, водоросли, ил, морские чудища,
и Лео шел ко дну, увлекаемый тяжестью жернова. Не на шее у матери Брилаха
был этот жернов, а у Лео, у того самого Лео, который издевался над
Вильмой, грозил ей щипцами, бил ее по пальчикам длинной пилкой для ногтей,
у Лео, чей рот был просто создан для этого слова.
Тут он испугался: прогульщица стояла у дверей и беседовала с билетером.
Билетер говорил ей:
школы?
и на ней, наискось через лиловый живот женщины, тянулась надпись: "Сеанс
для детей". Когда прогульщица скрылась, Мартин подошел ближе и
нерешительно остановился возле кассы. В стеклянной будке сидела женщина с
темными волосами и что-то читала. Потом подняла на него глаза и
улыбнулась, но он не ответил на ее улыбку. Улыбка не понравилась ему -
что-то в ней напоминало слово, которое мать Брилаха сказала кондитеру.
Кассирша опять уткнулась в книгу, а он внимательно рассматривал ее
белоснежный пробор и иссиня-черные волосы, потом она опять подняла глаза,
приоткрыла окошечко и спросила:
Через пять минут. Пойдешь?
предлагал Брилаху посмотреть в понедельник.
и спросила:
что неплохо посидеть одному в темноте, и что наконец в понедельник можно с
Брилахом посмотреть другую картину.
добавил: - Мать у меня уехала, а отец погиб.
Только очутившись за тяжелой портьерой, Мартин сообразил, до чего глуп
билетер. Неужели он не знает, что мальчики и девочки учатся отдельно и что
он не мог прийти из школы одновременно с этой прогульщицей.
зала. У девушки была прохладная и легкая рука, и когда его глаза свыклись
с темнотой, он увидел, что в зале почти пусто: лишь в первых и последних
рядах сидело по нескольку человек, а средние ряды пустовали, здесь был
только он. Прогульщица сидела впереди, между двумя молодыми людьми, ее
голова с черными растрепанными волосами чуть виднелась над спинкой кресла.
шныряли по ослепительным ботинкам великана. В руках у них хоккейные
клюшки, только вместо обычных загогулин внизу приделаны сапожные щетки, и
ботинки великана сверкали все ярче и ярче, и чей-то голос произнес:
Адамов Григорий
Андреев Николай
Браун Дэн
Пехов Алексей
Орлов Алекс
Смит Кордвейнер