плацдармом, жизнью поклявшийся?
Впрочем, ни одну свою мысль он не мог до конца додумать. Только что он
все видел и слышал, как потревоженный зверь, еще минуту назад, еще несколько
секунд назад, и вот уже все переменилось, и он, оглохший, с поплывшими в
глазах радужными кругами, не мог понять, что за всплески запрыгали вдруг по
воде, по лоснящимся волнам, приближаясь к борту парома, зачем это его
подхватили под руки и куда-то волокут Шестериков с Донским, и отчего вдруг,
побелев лицом, отпрянул радист в открытом люке бронетранспортера, и как
странно, съежась, скорчась на сиденье, прикрывает голову руками - руками! -
Сиротин.
Подняв лицо навстречу реву, он увидел, как один из "юнкерсов",
утративший свою длину, свое крестообразное очертание, вырастает в своей
ширине, в размахе крыльев, он пикирует, показывая подробности окрашенного
лягушечьими разводами фюзеляжа, остекления кабины, обтекателей
неубирающегося шасси - а вот его почему "лапотником" зовут, подумалось
спокойно, даже слишком спокойно, - и стало различимо, как эксцентрично
вращается широкий и тупой обтекатель втулки винта - почему-то красный, что
же это за маскировка? И такие же красные украшения на крыльях... Какие там
украшения! Вспышки из крыльевых пулеметов...
Пули цокали по броне танка и рикошетом, с протяжным пением, уходили
куда-то. Вокруг парома на лоснящихся волнах вскипала дождевая пузырчатая
сыпь.
Его силком тащили, пригибали ему голову, чтоб втолкнуть в люк. Он в
этом увидел непереносимое унижение для себя и, мгновенно рассвирепев,
рванулся из этих рук, ставших ему ненавистными.
- Сколько у меня истребителей? - закричал он, трясясь от гнева, который
даже пересиливал страх. Лицо Донского, бледное, но внимательное, вбирающее
неслышные слова, приблизилось к нему, к его лицу. - Я спрашиваю, сколько у
меня истребителей!..
В эту минуту "юнкерc", достигнув опасной для него высоты, стал выходить
из пике, снова показывая свою бесконечную длину и крестообразность, свое
голубое брюхо, расчлененное стыками, пластинчатое брюхо громадного ящера,
которое еще приближалось от "проседания", перекрывая небо. И вот, наконец,
пронеслось оно - с ужасающим ревом. Под крыльями висели на кронштейнах две
пузатые бомбочки. Почему не сбросил? Оставил для второго захода? Но этот-то
- кончился?
Он упустил, что "штука" уходящая все еще страшна. Ибо, взмывая, она
открывает обзор и обстрел воздушному стрелку, сидящему сзади. Но, к счастью,
плывшие на паромах об этом не забыли. И задравши стволы, встречно его огню
били по его фонарю из автоматов, винтовок, башенных пулеметов.
- Извини, Фотий Иваныч, - вдруг точно с неба послышалось, сквозь рев и
треск перестрелки. - Ну, призадержались маленько, надо ж чайку попить перед
вылетом... Сейчас я его уберу...
Радист из люка, откуда и исходил этот голос, протягивал генералу трубку
радиотелефона. Генерал ее принял, не поняв толком, зачем она, если
собеседник его и так услышал.
- Ты, Галаган? - спросил генерал, хотя ни треск в самой трубке, ни рев
"Юнкерса" уже далеко за спиною не смогли этот знакомый голос исказить. -
Куда ж твои соколы подевались?
- У меня не соколы, - сказал Галаган с неба. - У меня - орлы. Ты их не
порочь, они у меня обидчивые. Хлопцы, расходимся! Каждый себе дружка
выбирает по личной склонности...
Краснозвездная шестерка - четверо "МИГов" и две "Аэрокобры", -
заканчивая взмыв в вышину, перевалив невидимый хребет, плавно и красиво
расходясь веером, опускалась на "юнкерсов". Одна "кобра" была самого
Галагана, другая - его ведомого. Ни больше ни меньше, как сам командующий
воздушной армией вылетел на охоту.
- Хлопцы, прошу внимания! - командовал Галаган, живя полной жизнью. -
Вот этого, сто сорок шестого, который чуть Фотия Иваныча не обидел, не
трогать, это мой... Надо его наказать примерно... Сейчас я морду ему
набью...
"Славные же мы конспираторы, - подивился генерал. - Он меня Фотий
Иванычем, я его - Галаганом. Уж будто не знают немцы, кто такой Фотий
Иваныч. А про него - уже, поди, во всех наушниках вой стоит: "Ахтунг! В небе
- Галаган!""
Вся шестерка наших пронеслась над Днепром и вскоре вернулась,
освещенная где-то уже всходившим солнцем, которого еще не было на земле и
воде. "Юнкерсы" расходились в разные стороны тот, что нападал, теперь,
сильно накренясь, входил в разворот, чтобы уйти.
- По-английски уходишь, не попрощавшись? - возмутился Галаган. - Куда ж
это годится? Не-ет, не уйдешь.
Немец, зная отлично, что в прямом полете "кобра" его настигнет легко и
все спасение лишь в одном его преимуществе - маневренности, пролетел с
километр и повернул обратно. Галаган со своим ведомым, пролетев много
дальше, пропали из виду и показались не скоро. Пожалуй, теперь уже немцу
было не до паромов с танками, обе свои подвесные бомбочки он сбросил как
попало, совсем в стороне, только бы облегчиться и не так страшны ему были
все те, что плыли под ним по всей ширине реки, ничем не защищенные, такие
удобные, ну разве что излишне разбросанные мишени из этой игры он
выключился вовсе, включился в другую игру, на другом этаже, в не лишенную
увлекательности воздушную дуэль с русским асом, где ставкой была уже только
собственная жизнь, а выигрышем - уйти от смерти. Но на что надеялся немец?
Что вот так и будет он уворачиваться от сверхскоростной, но неповоротливой
"кобры", пока у нее не опустеют баки? Опять с ревом, буравящим уши и мозг,
промчался "юнкерc" над паромом - так низко, что показалось, он ногою шасси
сшибет с генерала фуражку. Верно, был у немца расчет, что преследователь
остережется расстреливать его над головами своих. Он имел радио, но не знал
русского - и не знал Галагана. Вот уж чего мог немец не опасаться, так это
генеральских пулеметов. Расстрелять в воздухе - это не удовольствие было для
Галагана, удовольствие было - набить морду...
Разогнавшаяся "кобра" настигла "сто сорок шестого" с таким избытком
скорости, что можно было подумать, она либо опять проскочит мимо и придется
возвращаться, либо врежется ему в хвост. Но, не долетев метров с полсотни,
она вдруг взмыла круто, почти вертикально, и оттуда, с далекой высоты,
переворотом через крыло повернула обратно, западала вниз, вниз, уже сомнений
не оставляя, что вот сейчас расплющится об воду. Генерал Кобрисов, глядя
завороженно, с колотящимся сердцем, все же упустил непонятным образом, когда
же прекратилось падение и как оказался Галаган ровнехонько у "Юнкерса" за
хвостом. Воздушный стрелок "Юнкерса" уже, видно, был ему не опасен - то ли
убит, то ли кончились у него патроны черный ребристый ствол пулемета
задрался кверху и болтался из стороны в сторону.
Погасив свою сумасшедшую скорость, Галаган оставшийся излишек ее убрал
взъерошенными тормозными щитками - и летел уже почти вровень с немцем,
пристроясь чуть выше, метра на три, медленно опускаясь на него своим
серебристым брюхом. Все же для рубки пропеллером еще оставался некоторый
излишек, и, должно быть, не одному видевшему все это хотелось крикнуть в
азарте: "Проскочишь!" - но замедленно, как в полусне, откинулись створки под
крыльями, и вышли ноги шасси - как выпускает когти ястреб-тетеревятник над
своей неминуемой добычей. Притиснутый к воде немец лишился единственного
маневра, который может совершить преследуемый, - резкого клевка, ухода вниз.
Перед "коброй" он был беззащитен совершенно. Плавное проваливание, удар
ногою по фонарю кабины, и засверкали, крутясь, брызнувшие осколки
плексигласа. "Кобра", приподнявшись, еще продвинулась вперед, опять
провалилась и новым касанием снесла немцу лобовое остекление. Затем,
приотстав, остекление заднее. Теперь над стесанным фюзеляжем торчала лишь
одна черная голова пилота, вертясь и уклоняясь от новых ударов резиновой
кувалды.
Когда простым и нежным взором
меня ласкаешь ты, мой друг, -
мурлыкал Галаган в своей кабине голос он имел среднего достоинства, но
был, однако ж, большой любитель попеть "на охоте", -
необычайным цветным узором
земля и небо вспыхивают вдруг!
- Галаган, - уже взмолился Кобрисов, - и что ты там кувыркаешься,
делать тебе не хрена. Уведи ты его, да и прикончи разом!
Галаган услышал, сдвинул назад фортку своего фонаря, помахал рукою в
перчатке.
- Грубый ты, Фотий Иваныч, - отвечал Галаган. - Зачем же "разом"? Надо
- нежно. И постепенно. Следующим номером нашей программы будем скальп
снимать...
Оба исчезли из виду, и когда появились вновь, на немце уже не было его
черного шлема - должно быть, сорвал его вместе с наушниками и очками, из
страха не все увидеть и услышать. Встречный поток лохматил светлые,
соломенного цвета волосы, голова пригибалась к приборной панели, и черная
шина совершала над нею округлые пассы...
Во всем этом хватало безумия. Галаган не в пустом воздухе кувыркался, и
не в пустом вели свой многоэтажный хоровод пятерка "МИГов" с восьмеркой
"юнкерсов", а в прошитом, прожигаемом снарядами зениток с левого берега,
очередями крупнокалиберных пулеметов эти невидимые трассы вдруг становились
видны, когда срабатывали дистанционные взрыватели и вокруг "юнкерсов"
вспыхивали молочно-розовые облачка - оставалось изумляться меткости
зенитчиков, ухитрявшихся пусть не попасть в немца, но и своего не задеть. Но
вот одному из "юнкерсов" все же досталось - снаряд ему попал в корень крыла,
и, отделясь от фюзеляжа, оно устремилось вверх, вращаясь в размашистой
спирали, сам же "юнкерc" - тоже в спирали, только обратного вращения -
устремился к воде. При такой малой высоте пилоту и стрелку было не
Афанасьев Роман
Русанов Владислав
Свержин Владимир
Мацумото Сэйте
Смит Кордвейнер
Шилова Юлия