запустили свое нутро, Виктор Сергеич! Беспорядок, как на загородной свалке!
Дался мне этот дурацкий бокс! Думал, натренируюсь -- никто не сунется, а про
душу забыл. На сознание окружающих нужно действовать в такой
последовательности: сначала искусством и уже только потом, если не проймет,
перчаткой в кость или куда-нибудь по филейной части, -- закончил вылазку в
имманентное Решетнев.
на занятиях я ее не узнаю.
снял со стены именную саблю, сбросил эфесом чужие носки со своей подушки и
сказал:
сказанное и до утра обсуждали, как это получше провернуть и во сколько это
Мурату выльется.
нем между конспектами лежало письмо от Кравцова. Рудик на самом деле едва
узнал Марину. Климцов встал, чтобы пропустить ее на всегдашнее место рядом с
собою, но она с улыбкой проследовала на галерку.
И становятся черными замети
Глядя на оконные узоры, было страшно вылезать из-под одеяла. Радовались
дубняку только одни собаки. На выгулах они с такой прытью таскали своих
сонных хозяев от столба к столбу, что казалось, будто затерялась луна и
животным стало не на что выть. Городское общество собаководов всем составом
вышло на экстренные поиски небесного тела. Так все это виделось со стороны.
специально созданной для этого обстановке -- для него было лучше, если
кто-то мешал.
в книжном магазине. Он рассчитывал прикупить там Шкловского или Чижевского.
Чтобы не подвергнуться законному сжатию от мороза, Решетнев зашел в
читальный зал института. И едва не остолбенел -- за столом выдачи сидела
Рязанова. "Подрабатывает, что ли?" -- подумал он. Но эта мысль даже ему
самому показалась странноватой -- совсем недавно Рязанова Ирина выиграла
институтский конкурс красоты. Или это просто деканатская барщина? Каждому
дипломнику полагалось отдежурить в институтских местах общественного
пользования не менее ста часов. Ирина училась на пятом курсе.
принялся пролистывать ее. Но журналы скоро надоели ему. Оставалось только
рассматривать читателей. В основном тех, чьи профили можно было видеть.
Затылки, считал Решетнев, в меньшей степени выражают душу. Быстро
утомившись, он перевел взгляд на Рязанову. Он знал о ней все, она о нем --
ничего. Даже в лицо не знала.
еще более занимательным, чем при случайных встречах в коридорах. Оно играло,
обыгрывало страницу за страницей и так выразительно передавало смену событий
и настроений в книге, что Решетнев боялся угадать автора и название.
пришлось прекратить. Решетнев не относил себя к разряду сверхчувствительных,
но при выходе из зала отчетливо ощутил спиной ее взгляд. Жгучая
второстепенность этого ощущения заставила его не оглянуться в первый раз. А
через неделю Решетнев вновь обнаружил себя в районе библиотеки и не смог
избавиться от смутного обязательства зайти в зал.
серьезностью читавшим "Крокодил". Решетнев проходил меж рядов и опасался
сесть на первый попавшийся стул, боясь, что оттуда не будет видно Рязанову.
Ему повезло -- колонна, на которую он меньше всего рассчитывал, осталась
чуть слева. Пролистав несколько страниц, Решетнев обратился в сторону
столика выдачи. Рязанова занималась делами и позволяла наблюдать за собой
кому вздумается.
Исходным состоянием лица Рязановой была непоправимая грусть. Она являлась
фоном для других эмоциональных наложений. И ничто не могло укрыть ее -- ни
серьезность, ни улыбка.
наугад выбрал переулок и побрел в сторону, противоположную общежитию.
Вспомнил о родственных биополях. Там, в зале, ему казалось, что Ирина тоже
чувствовала его взгляды. Может, это было и не так, но, во всяком случае,
неуверенность в некоторых ее действиях имела место. Так ведут себя люди, у
которых стоят над душой.
назвать отношениями. Странная гармония обреченности и доверия. Зависимость,
в которой оба подотчетны друг другу без всяких перспектив. Положение, из
которого необходимо смотреть друг другу в глаза только прямо, не моргая.
Решетневу не хотелось проигрывать нынешней его подруге в этом маленьком
противостоянии, а если в принципиальных разговорах с ней станет
прощупываться посторонняя лирическая тема, то легко обнаружится
беспринципность. Носить легенд Решетнев не умел, сразу путался. И не умел
долго находиться под вопросом. Но все это был подстрочник, а прямым,
лобовым, текстом шло совсем иное: он страшно желал встречи с Ириной. Хотел,
и все тут.
себя в нем, отмочить, но тут же поймал себя на мысли, что искусственная
разлука -- всего лишь отсрочка, а не медиальное, как ему показалось вначале,
решение. Он понял, что устраивает себе временное одиночество только для
того, чтобы радость, если она появится в той отдаленной встрече, была
полнее.
библиотеку.
менялись местами и переходили друг в друга. От этого кружилась голова,
особенно на мосту. Окоченевшие перила предлагали поддержку на всем своем
протяжении. Ветер, носясь под пролетами, бился о наст забытой песней.
его закрытием. Тогда возможность проводить Ирину вытечет сама собою,
думалось ему. Его нисколько не смущало, что Ирина могла иметь предвзятый
взгляд на массового читателя или до того личную жизнь, что ему, скорее
всего, придется оказаться одним из многих или, хуже того, просто третьим
лишним.
веселым, беззаботным лицом и неглубокими глазками. Решетнев спросил у нее ту
же подшивку и сел за тот же, что и в прошлый раз, стол. Где-то глубоко в
себе он наивно рассчитывал вызвать в действительность главное, основное
путем восстановления деталей. Мистика не оправдалась -- Ирина так и не
появилась. Наверняка работает в другие часы, подумал он и примчался на
следующий день сразу после занятий.
справки.
выцветшими веснушками, ожидая еще какого-нибудь вопроса. Ее улыбка
показалась Решетневу неуместной. Он едва не спросил: "Чему вы рады?!" Но
спросил адрес Ирины.
снос. Обступив по всему периметру плотным кольцом, над ним нависали
крупнопанельные дома. Стройматериалы, грязь. Выходило, что и этому
последнему островку старого города долго не продержаться.
своем закате. Наступил вечер.
Проскочила мысль -- не ошибся ли он адресом? Нет, все сходилось. Он нажал
кнопку повторно. Безрезультатно. Когда созрела догадка, что больная может
находиться в больнице, окна вспыхнули и за дверью спросили:
брал подшивку "Ровесника"?
вид. Потом легла в постель, где, по-видимому, находилась до его прихода, и
выражение грусти еще сильнее проступило на ее лице.