человек, знаешь, особый. Все товарищу отдаст, шинель зимой с себя снимет,
последний кусок хлеба товарищу отдаст. А умен, образованный. И чистых
пролетарских кровей, сын керченского рыбака.
помогать партии, а Абрашка Рубин спросил: "Кого же в секретари?" Вот его.
найдешь его, - десять машин с людьми пошли на лагпункты, наверное, и он
поехал.
стала.
это бойцы спасибо скажут, там и твоя доля будет.
просить, но мне в КВЧ бумаги не дают. Я свою норму использовал.
отчитываться. А в КВЧ бумагу давали счетом, и надо было потом показывать,
на что Использована она.
историю-роман: уголовные внимательно слушали, почесываясь, и одобрительно
покачивали головами. Тунгусов плел путаную, замысловатую баланду, всаживая
в нее имена знакомых балерин, знаменитого Лоуренса, описания дворцов,
события из жизни трех мушкетеров, плавание жюль-верновского Наутилуса.
границу Персии, ты вчера говорил - ее легавые отравили?
влившего в ее полуоткрытые губы несколько капель драгоценного отвара,
добытого из синих высокогорных трав, вернули ей жизнь. К утру она
настолько оправилась, что могла передвигаться по комнате без посторонней
помощи. Силы возвращались к ней.
глупостника, немецкого старосту Гасюченко, нараспев говорящего похабные
частушки:
от грыжи московский журналист и писатель, добрый, умный и робкий человек,
медленно жевал белый сухарь - он накануне получил посылку от жены. Видимо,
вкус и хруст сухаря напоминали ему прошлую жизнь - в глазах его стояли
слезы.
низменных побуждений. Танкист развлекал слушателей, глумился над
кавалерией, а Неумолимов, бледный от ненависти, кричал ему:
завернуть может. Вы гражданскую войну с отечкой не сравнивайте.
сменять ботинки на рваные, с оторванными подметками тапочки.
кота Колька, - смотри, падло, ты мне последние нервы треплешь.
отрываясь на миг от картины, которую он рисовал на куске картона,
выданного ему в культурно-воспитательной части, поглядел на Кольку, на
Рубина, покачал головой и снова обратился к картине. Картина называлась
"Тайга-матушка". Штеддинг не боялся уголовных - они почему-то не трогали
его.
механиком на Дальнем Востоке, завоевал в тихоокеанском флоте звание
чемпиона по боксу в полутяжелом весе. Конашевича уголовные уважали, но он
никогда не вступался за тех, кого воры обижали.
нарами-крестами, тоска вновь охватила его. Дальний конец стометрового
барака тонул в махорочном тумане, и каждый раз казалось, что, дойдя до
барачного горизонта, Абарчук увидит новое, но было все то же, - тамбур,
где под деревянными желобами-умывальниками стирали портянки заключенные,
прислоненные к штукатуренной стене швабры, крашеные ведра, матрасики на
нарах, набитые вылезавшими сквозь мешковину стружками, ровный гул
разговоров, испитые, все под один цвет лица заключенных.
супе, о бабах, о нечестности хлебореза, о судьбе своих писем Сталину и
заявлений в Прокуратуру СССР, о новых нормах для отбойки и откатки угля, о
сегодняшнем морозе, о завтрашнем морозе.
и та же нескончаемая беседа длится годами среди тысяч людей на этапах, в
эшелонах, в лагерных бараках - у молодых о бабах, у стариков о еде.
Особенно было нехорошо, когда о женщинах жадно говорили старики, а о
вкусной вольной еде - молодые ребята.
человек, чью жену дети и внуки зовут "мама", "бабушка", нес такое, что
страшно делалось.
слышать.
старосту, их положат рядом, и ночами они будут беседовать, откровенно,
искренно, - два коммуниста, учитель и ученик, члены партии.
Перекрест, Бархатов, староста барака Зароков, устроили пирушку. Шестерка -
перекрестовский холуй, плановик Желябов, постелил на тумбочке полотенце,
раскладывая сало, селедку, пряники - калым, полученный Перекрестом с тех,
кто работал в его бригаде.
вдруг окликнут, позовут. Очень хотелось поесть вкусненького. Подлец
Бархатов! Ведь делает все, что хочет на складе, ведь Абарчук знает, что он
ворует гвозди, украл три напильника, но ни слова не заявил на вахте... мог
бы подозвать: "Эй, заведующий, присядь с нами". И, презирая себя, Абарчук
чувствовал, что не только желание поесть, но и другое чувство волнует его,
- мелкое и подлое лагерное чувство. Побыть в кругу сильных, по-простому
разговаривать с Перекрестом, перед которым трепетал весь огромный лагерь.
пошел к нарам кавалерийский комбриг, кавалер двух орденов Красного
Знамени. Улыбающийся человек, подходивший к воровскому столу, двадцать лет
тому назад вел в бой кавалерийские полки добывать мировую коммуну...
кузбасской стройке рапортовал Сталину, и он волновался, окликнут ли его,
когда потупившись, с деланно безразличным лицом, проходил мимо тумбочки,
покрытой вышитым грязным полотенцем.
тем, кто попал в немецкий концлагерь. Как хорошо! Сидеть и знать, что бьет
тебя фашист. У нас ведь самое страшное, самое трудное, - свои, свои, свои,
у своих.
по черепу, доложу на вахте, и мне благодарность будет, - ты последний
изменник".
позвали?