Чтение 37–й страницы книги ~Американские заметки~

Не разочаровывает вас и более близкое знакомство. Улицы здесь широкие и
просторные, магазины - превосходные, частные дома отличаются изяществом и
строгостью линий. В их разнообразных стилях видна изобретательность и
выдумка, особенно порадовавшие нас после тупости, царившей на пароходе, ибо
они как бы подтверждали, что такие качества еще существуют на свете.
Стремление приукрасить эти хорошенькие виллы и сделать их еще более
привлекательными ведет к тому, что здесь сажают много деревьев и цветов и
разбивают садики, за которыми бережно ухаживают и один вид которых действует
неизъяснимо освежающе и радует глаз пешехода. Меня положительно очаровал
Цинциннати, равно как и гора Оберн в его предместье, откуда открывается
поразительно красивый вид на город, лежащий в окружении холмов.

На следующий день после нашего прибытия здесь должен был состояться
большой съезд поборников трезвенности *, и поскольку путь процессии, когда
она проходила утром по городу, пролегал под окнами нашей гостиницы, я имел
полную возможность наблюдать ее. В ней шло несколько тысяч человек - членов
различных "Отделений вашингтонского общества трезвенности", а
предводительствовали ею офицеры на конях, в развевающихся ярких шарфах и
лентах, которые гарцевали взад и вперед вдоль рядов. Были тут и оркестры и
несчетное множество знамен и плакатов - словом, живое, праздничное шествие.

Особенно приятно было мне увидеть здесь ирландцев, которые держались
особняком и усиленно размахивали зелеными шарфами, высоко неся над головой
свой национальный инструмент - арфу - и портрет отца Мэтью *. Вид у них был,
по обыкновению, веселый и добродушный; и до чего же независимо они держатся,
подумал я, хоть им и приходится, здесь тяжко трудиться и, чтобы заработать
себе на хлеб, браться за любой труд.

Плакаты были отлично нарисованы и величественно плыли по улице. На
одном была изображена скала, разбиваемая могучим ударом, от которого забил
родник; на другом - трезвенник с "увесистым топором" (как, наверно, сказал
бы тот, кто нес плакат), замахнувшийся на змею, которая того и гляди прыгнет
на него с бочонка со спиртом. Но главным в этом параде была огромная
аллегория, которую несли корабельные плотники: на одной стороне плаката был
изображен пакетбот "Алкоголь", разлетающийся в щепы от взрыва котла, а на
другой славное судно "Трезвенность", которое мчится с попутным ветром на
всех парусах к вящему удовольствию капитана, команды и пассажиров.

Пройдя по городу, процессия должна была собраться в определенном месте,
где, как указывалось в печатной программке, ее будут приветствовать дети,
ученики различных бесплатных школ, которые "исполнят песни о трезвости". Я
не сумел попасть туда вовремя, чтоб услышать маленьких певчих и рассказать
об ртом новом виде вокального увеселения, - новом во всяком случае для меня,
- зато я увидел огромное заполненное демонстрантами поле, где каждое
общество, собравшись вокруг своих знамен и плакатов, молча внимало своему
оратору. Речи, судя по тому немногому, что мне пришлось услышать,
безусловно, приличествовали случаю, ибо воды в них было столько, сколько
можно выжать из мокрого одеяла, но главным было поведение и внешний вид
слушателей на протяжении этого дня, - они являли собой поразительное и
многообещающее зрелище.

Цинциннати заслуженно славится своими бесплатными школами, которых
такое множество, что ни один проживающий в городе ребенок не может остаться
без образования из-за отсутствия средств у родителей, ибо школы здесь
принимают до четырех тысяч учеников в год. Я посетил лишь одно из этих
заведений в часы занятий. В классе для мальчиков, где я увидел очень много
веселых ребятишек (в возрасте, по-моему, от шести до десяти-двенадцати лет),
преподаватель предложил мне устроить экспромтом экзамен по алгебре, что я не
без трепета отклонил, поскольку вовсе не был уверен, что сумею уловить
ошибки. В школе для девочек мне предложили устроить проверку по чтению, и
поскольку я чувствовал себя более или менее в силах оценить это искусство, я
и выразил готовность прослушать учениц. Тогда им роздали книги, и пять или
шесть девочек стали читать по очереди отрывки из истории Англии. Но,
по-видимому, изложение было уж очень сухое и выше их понимания, а потому,
когда, запинаясь, они преодолели три или четыре скучнейших пассажа об
Амьенском договоре * и прочих увлекательных предметах подобного рода (явно
не поняв и десяти слов), я сказал, что вполне удовлетворен. Возможно, они
забрались по лестнице науки так высоко, чтобы поразить гостя, и в другое
время они держатся ступенек пониже, но меня куда больше порадовало бы и
удовлетворило, если бы им дали поупражняться при мне в каких-то более
простых, понятных им вещах.

Как и во всех других местах, которые мне довелось посетить, судьи здесь
обладают благородством нрава и целей. Я на несколько минут заглянул в одно
судебное присутствие и нашел, что оно ничем не отличается от тех, которые я
уже описал. Разбиралось какое-то мелкое дело, публики было немного, а
свидетели, члены суда и присяжные чувствовали себя довольно уютно и весело,
как в семейном кругу.

Люди, среди которых мне пришлось вращаться, были умны, любезны и
приятны. Жители Цинциннати гордятся своим городом, как одним из самых
примечательных в Америке, - и не без оснований: сейчас это прекрасный
процветающий город с населением в пятьдесят тысяч душ, тогда как лет двести
пятьдесят тому назад здесь шумели дикие леса (все это место было откуплено в
те годы за несколько долларов), а населяла их горсточка поселенцев,
ютившихся в бревенчатых хижинах на берегу реки.

ГЛАВА XII

Из Цинциннати в Луисвиль на одном пакетботе и из Луисвиля в Сент-Луис
на другом. - Сент-Луис

Покинув Цинциннати в одиннадцать часов утра, мы направились в Лунсвиль
на пакетботе компании "Пайк", на нем везли почту, и потому он был более
высокого класса, чем тот, на котором мы плыли из Питтсбурга. Поскольку на
весь переезд требуется часов двенадцать-тринадцать, мы решили, что выберем
такой пароход, который к ночи прибывал бы в Луисвиль, так как нас никогда не
прельщал ночлег в каюте, если можно было поспать где-нибудь еще.

Случилось так, что на борту этого судна, помимо обычной унылой толпы
пассажиров, находился некто Питчлин, вождь индейского племени чокто; он
послал мне свою визитную карточку, и я имел удовольствие долго беседовать с
ним.

Он превосходно говорил по-английски, хотя, по его словам, начал изучать
язык уже взрослым юношей. Он прочел много книг, и поэзия Вальтера Скота,
видимо, произвела на него глубокое впечатление, - особенно вступление к
"Деве с озера" и большая сцена боя в "Мармионе": несомненно, его интерес и
восторг объяснялись тем, что эти поэмы были глубоко созвучны его стремлениям
и вкусам. Он, видимо, правильно понимал все прочитанное, и если какая-либо
книга затрагивала его своим содержанием, она вызывала в нем горячий,
непосредственный, я бы сказал даже страстный, отклик. Одет он был в наш
обычный костюм, который свободно и с необыкновенным изяществом сидел на его
стройной фигуре. Когда я высказал сожаление по поводу того, что вижу его не
в национальной одежде, он на мгновение вскинул вверх правую руку, словно
потрясая неким тяжелым оружием, и опустив ее, ответил, что его племя уже
утратило многое поважнее одежды, а скоро и вовсе исчезнет с лица земли; но
он прибавил с гордостью, что дома носит национальный костюм.

Он рассказал мне, что семнадцать месяцев не был к родных краях - к
западу от Миссисипи - и теперь возвращается домой. Все это время он провел
по большей части в Вашингтоне в связи с переговорами, которые ведутся между
его племенем, и правительством, - они еще не пришли к благополучному
завершению (сказал он грустно), и он опасается, не придут никогда: что могут
поделать несколько бедных индейцев против людей, столь опытных в делах, как
белые? Ему не нравилось в Вашингтоне: он быстро устает от городов - и
больших и маленьких, его тянет в лес и прерии.

Я спросил его, что он думает о конгрессе. Он ответил с улыбкой, что в
глазах индейца конгрессу не хватает достоинства.

Он сказал, что ему очень хотелось бы на своем веку побывать в Англии, и
с большим интересом говорил о тех достопримечательностях, которые он бы там
с удовольствием посмотрел. Он очень внимательно выслушал мой рассказ о той
комнате в Британском музее, где хранятся предметы быта различных племен,
переставших существовать тысячи лет тому назад, и нетрудно было заметить,
что при этом он думал о постепенном вымирании своего народа.

Это навело нас на разговор о галерее мистера Кэтлина *, о которой он
отозвался с большой похвалой, заметив, что в этой коллекции есть и его
портрет и что сходство схвачено "превосходно". Мистер Купер, сказал он,
хорошо обрисовал краснокожих; мой новый знакомый уверен, что это удалось бы
и мне, если б я поехал с ним на его родину, и стал охотиться на бизонов, -
ему очень хотелось, чтобы я так и поступил. Когда я сказал ему, что даже
если б я и поехал, то вряд ли бы нанес бизонам много вреда, - он воспринял
мой ответ как остроумнейшую шутку и от души рассмеялся.

Он был замечательно красив; лет сорока с небольшим, как мне показалось.
У него были длинные черные волосы, орлиный нос, широкие скулы, смуглая кожа
и очень блестящие, острые, черные, пронзительные глаза. В живых осталось
всего двадцать тысяч чокто, сказал он, и число их уменьшается с каждым днем.
Некоторые его собратья-вожди принуждены были стать цивилизованными людьми и
приобщиться к тем знаниям, которыми обладают белые, так как это было для них
единственной возможностью существовать. Но таких немного, остальные живут,
как жили. Он задержался на этой теме и несколько раз повторил, что если они
не постараются ассимилироваться со своими покорителями, то будут сметены с
лица земли прогрессом цивилизованного общества.

Когда мы, прощаясь, пожимали друг другу руки, я сказал ему, что он
непременно должен приехать в Англию, раз ему так хочется увидеть эту страну;
что я надеюсь когда-нибудь встретиться с ним там и могу обещать, что его там
примут тепло и доброжелательно. Мое заверение было ему явно приятно, хоть он
и заметил, добродушно улыбаясь и лукаво покачивая головой, что англичане
очень любили краснокожих в те времена, когда нуждались в их помощи, но не
слишком беспокоились о них потом.