Чтение 37–й страницы книги ~Анж Питу~

На сей раз де Лоне перешел в наступление первым. Казалось, он захмелел от
нетерпения. Депутаты еще не покинули двор крепости, как волынка маршала
Саксонского принялась выводить свою мелодию. Три человека упали: один был
убит, двое - ранены.

Из этих двоих один был французский гвардеец, а другой - парламентарий.

При виде этого человека, утопающего в крови, хотя возложенная на него
миссия делала его личность неприкосновенной, толпу вновь охватила ярость.

Адъютанты Гоншона, как прежде, заняли места подле него; за время
передышки оба успели сходить домой переодеться: ведь один жил рядом с
Арсеналом, а другой - на улице Шаронн.

Юллен, в прошлом женевский часовщик, ставший затем егерем маркиза де
Конфлана, возвратился из дому в ливрее, похожей на мундир венгерского
офицера.

Эли, бывший офицер полка ее величества, надел свой старый мундир, дабы
парижане не думали, что армия на их стороне, и чувствовали себя более
уверенно.

Обе стороны вновь открыли огонь и вели его с еще большим ожесточением,
чем прежде.

В это время плац-майор Бастилии, господин де Лосм, подошел к коменданту.

Этот отважный и честный солдат остался гражданином; ему больно было
видеть то, что происходит, и больно думать о том, что может произойти.

- Сударь, - сказал он коменданту, - известно ли вам, что у нас нет
провианта?

- Мне это известно, - отрезал де Лоне.

- Вдобавок у нас нет приказа - это вам также известно?

- Прошу прощения, господин де Лосм, у меня есть приказ держать ворота
Бастилии закрытыми, на этот предмет мне и доверили ее ключи - Сударь, ключи
служат не только для того, чтобы закрывать двери, но и для того, чтобы их
открывать. Вы пожертвуете всем гарнизоном, но не спасете крепости. Вы
подарите мятежникам две победы в один день. Взгляните на этих людей: мы
убиваем их, а они вновь вырастают среди камней. Утром их было пять сотен,
три часа назад их было десять тысяч, теперь их шестьдесят тысяч, завтра их
будет сто тысяч. Когда наши пушки замолчат, а рано или поздно им придется
замолчать, у этих людей достанет сил разрушить Бастилию голыми руками.

- Вы говорите, как человек штатский, господин де Лосм.

- Я говорю, как француз, сударь. Я думаю, что, поскольку его величество
не давал нам приказа.., а господин купеческий старшина сделал нам вполне
приемлемое предложение, вы могли бы принять это предложение, разместить в
крепости сто человек из городской милиции и тем предотвратить несчастья,
которых я опасаюсь.

- По вашему мнению, господин де Лосм, нам следует повиноваться парижским
городским властям?

- Да, если мы не имеем прямых указаний его величества.

- Ну что ж, - сказал де Лоне, отводя де Лосма в угол двора, - в таком
случае прочтите вот это, господин де Лосм.

И он подал плац-майору маленький листок бумаги.

Плац-майор прочел:

"Держитесь: я морочу парижанам голову кокардами и посулами. К вечеру
господин де Безанваль пришлет вам подкрепление.

Де Флесселъ".

- Как попала к вам эта записка, сударь? - спросил плац-майор.

- Она была в конверте, который принесли мне господа парламентарии. Они
полагали, что вручают мне приглашение сдать Бастилию, а вручили приказ
защищать ее.

Плац-майор потупился.

- Отправляйтесь на свой пост, сударь, - приказал де Лоне, - и не
покидайте его до тех пор, пока я вас не позову.

Господин де Лосм исполнил приказание.

Де Лоне холодно сложил записку, убрал ее в карман и возвратился к
канонирам, которым велел целить точно и стрелять метко.

Канониры, как и г-н Лосм, повиновались.

Но судьба крепости была предрешена. Ни одному смертному не под силу
обмануть судьбу.

На каждый пушечный залп народ отвечал: "Нам нужна Бастилия!"

Голоса требовали Бастилию, а руки действовали.

В числе голосов, требовавших особенно громко, в числе рук, действовавших
особенно энергично, были голоса и руки Питу и Бийо Разница состояла лишь в
том, что каждый поступал сообразно своей натуре.

Бийо, отважный и доверчивый, как бульдог, сразу бросался вперед, невзирая
на ружейную и пушечную пальбу.

Питу, осторожный и осмотрительный, как лисица, наделенный могучим
инстинктом самосохранения, употреблял все свои способности для того, чтобы
избежать опасности.

Он видел все самые смертоносные амбразуры, он улавливал малейшие движения
медных стволов, готовых выстрелить. В конце концов он дошел до того, что
точно угадывал мгновение, когда стрелки, держащие под прицелом подъемный
мост, начнут свою смертоносную работу.

Эту услугу оказывали Питу глаза; дальше за спасение своего хозяина
принимались другие части его тела.

Голова втягивалась в плечи, грудь задерживала дыхание, все тело
становилось плоским, как доска.

В эти минуты Питу, упитанный Питу, - ибо у Питу тощими были только ноги -
уподоблялся геометрической линии, не имеющей ни ширины, ни толщины.

Он облюбовал закоулок между первым и вторым подъемным мостом, нечто вроде
бруствера, образуемого выступающими из стены камнями; один из этих камней
защищал его голову, другой - живот, третий - колени, и Питу благословлял
природу и фортификационное искусство за то, что они так слаженно охраняют
его от смертоносных пуль.

Из своего угла, где он притаился, как заяц в норе, Питу время от времени
постреливал - в основном для очистки совести, так как перед ним были лишь
крепостные стены и деревянные балки, да еще для того, чтобы доставить
удовольствие папаше Бийо, который то и дело орал ему:

"Стреляй же, несчастный!"

Со своей стороны Питу, стремясь умерить пыл папаши Бийо, который в
подбадриваниях не нуждался, кричал ему:

- Не высовывайтесь так сильно, папаша Бийо! или:

- Осторожнее, господин Бийо, вернитесь, сейчас выстрелит пушка;
берегитесь - у ружья щелкнул курок.

И, не успевал Питу произнести эти пророческие слова, как пушечные или
ружейные залпы обрушивались на головы парижан.

Бийо не внимал предостережениям Питу и совершал чудеса силы и ловкости -
впрочем, все понапрасну. Он жаждал пролить кровь на поле брани, но ему это
не удавалось, и вместо крови он истекал потом.

Десятки раз Питу приходилось хватать его за полу и укладывать на землю за
секунду до того, как раздавался выстрел.

И всякий раз Бийо поднимался с земли, если не с новыми силами, как Антей,
то с новыми идеями.

Иной раз эта идея заключалась в том, чтобы посту" пить со вторым мостом
так же, как он уже поступил с первым, то есть обрубить его цепи.

Тогда Питу старался удержать фермера протестующими воплями, а затем,
видя, что вопли эти бесполезны, выскальзывал из своего убежища со словами:

- Господин Бийо, дорогой господин Бийо, но ведь если вас убьют, госпожа
Бийо останется вдовой!

А тем временем швейцарцы спускали вниз стволы своих ружей, дабы взять на
мушку смельчака, покушающегося на их мост.

В другой раз Бийо решал обстрелять мост из пушки, но защитники крепости
снова пускали в ход ружья, артиллеристы Бийо отступали, он оставался при
орудии один, и Питу вновь приходилось покидать убежище.

- Господин Бийо, - кричал он, - господин Бийо, заклинаю вас именем
мадмуазель Катрин! Подумайте же о том, что если вас убьют, мадмуазель Катрин
останется сиротой!

И Бийо подчинялся, ибо оказывалось, что этот довод имеет над ним большую
власть.

Наконец богатому воображению фермера представилось еще одно средство.

Он бросился на площадь с криком: "Тележку! Тележку!"

Питу, решив, что кашу маслом не испортишь, последовал за Бийо с криком:
"Две тележки! Две тележки!"

- Сухого сена и соломы! - потребовал Бийо.

- Сухого сена и соломы! - повторил Питу.

И тут же две сотни человек притащили им по охапке сена или соломы.

Другие приволокли на носилках высушенного навоза.

Пришлось крикнуть доброхотам, чтобы они остановились, иначе через час на
площади Бастилии выросла бы гора фуража, не уступающая по высоте самой
Бастилии.

Бийо схватил тележку, груженную соломой, за ручки и стал толкать ее перед
собой.

Питу поступил так же: зачем он это делает, он не знал, но полагал, что
раз так поступает фермер, значит, и ему следует поступать так же.

Эли и Юллен, догадавшись, что задумал Бийо, также схватили тележки и
покатили их во двор.

Во дворе их встретила стрельба; пули летели с пронзительным свистом и
попадали в солому либо в дощатые стенки тележек. Ни один из наступающих
ранен не был.

Как только стрельба ненадолго затихла, две или три сотни осаждающих
бросились на приступ вслед за людьми с тележками и под защитой этого
прикрытия разместились прямо под настилом моста.

Тогда Бийо вытащил из кармана огниво с трутом, насыпал в бумажный кулек
пороха, поджег его и бросил в солому.