Чтение 37–й страницы книги ~Любимец женщин~

только потому, что их не оказалось под рукой. Добрых две минуты у него
ушло, чтобы обвязаться, а потом он с безумным взглядом стал карабкаться на
"Пандору", то и дело срываясь и при этом бухтя: "Ноно. Ноно..." Этакая
молитва великому "Но", которое фиг ответит.
Наконец взобрался. Как только его физиономия появилась из-за борта,
хватаю его за шкирку и как половую тряпку швыряю на палубу. Потом
присаживаюсь на корточки и разглядываю. Длинная жердь лет тридцати или
около, в сорочке "Лакост", красный от крови. Сначала он только кашлял и
отплевывался, пыхтя, как боксер в конце раунда. Потом умоляюще глядит на
меня своими черными зенками и, заикаясь, шепчет:
- Умоляю вас, никого не зовите. Я бежал из тюрьмы. Меня ранило...
Я ума не могла приложить, что мне делать. Притом позабыла, что на мне
ничего нет, кроме стеклышек, которые, однако же, не скрыли от него, что я
совсем обалдела. Он тут же всполошился.
- Клянусь вам, - ноет, - я не виноват. Я не преступник.
Парень был весь заляпан кровью, но рана уже не кровоточила. Он был
кое-как перевязан под сорочкой.
- Умоляю вас, - твердит.
Конечно, малый совсем не прочь был сдружиться. Оттого поглаживал мне
плечо, а потом по рассеянности принялся и за сиськи. Тут я шлепнула его по
руке и перешла к делу:
- Вы можете встать и на меня опереться?
Он благодарно моргнул глазами. Я тут же напялила свои причиндалы и
накинула халат. Как раз и стемнело. Для начала надо было его где-то
спрятать.
Кое-как я сволокла его на нижнюю палубу, потом еще ниже, в трюм. Там,
между машинным отделением и резервуарами с мазутом, была комнатушка,
заваленная мешками с черт его знает чем и заставленная всякой ерундой: там
и бидоны с краской, и драные шезлонги, и почему-то облупленная деревянная
лошадка. Лампочка здесь светила не слишком щедро, потолок как раз для
лилипута, но зато вряд ли кому взбрело бы сюда сунуться. Разве что
озабоченная Джиксова психичка потихоньку затащит китайчонка-прачку.
Я уложила бедного малого на мешки, а потом сбегала в свою каюту за
одеялом и всякими лечебными штуками. Вернувшись, я обнаружила его совсем
голым, если не считать обручального кольца на левой руке. Одежду он
развесил на трубах, а сам пристроился в уголке: расстелил пару
прохудившихся матрасов и свернулся на них калачиком. Хотя в этом чулане
было чертовски жарко, он дрожал.
Я распутала его повязочку. Спереди, пониже плеча, но, тьфу-тьфу, сильно
выше сердца, у него зияла дыра. Такая же и сзади, даже еще больше. Морская
вода хорошенечко их промыла, но и я еще протерла спиртом. Он даже не
шевельнулся, так и лежал с закрытыми глазами. Я залепила раны пластырями,
обляпанными мазью так, что смахивали на блины со свежей сметанкой, потом
наложила отличную, в меру плотную повязку, как нас учили в скаутском
отряде в Монруже. Обожаю лечить - почти так же, как делать маникюр.
Толедо, одна из стюардесс, была раньше медсестрой, и мы с ней постоянно
болтали о лечебных процедурах. Я много чего от нее нахваталась, но
случалось и мне заткнуть ее за пояс. С банками, к примеру. Банки я ставила
мастерски. Если бы за это вручали "Оскара", у меня бы полки не хватило.
Когда я закончила и он наконец согрелся под одеялом, я спросила, как
его зовут. Он прошептал:
- Фредерик. Можете называть Фред, но так меня звали в тюрьме.
- Долго вы там просидели?
- Шесть лет.
- И как же смылись?
- Это секрет. На случай, если опять сцапают.
Он снова закрыл глаза.
- Расслабьтесь. Никто вас здесь не накроет. Хотите есть?
Он повозил затылком по матрасу, что означало "нет".
- Ну, спите, утро вечера мудреней.
Ответа не последовало. Он спал.
После ужина, уже ночью, я зашла на него взглянуть. Выглядел он неплохо,
только говорил во сне. Если я верно разобрала его тарабарщину, он бормотал
что-то о качелях, помидоре и корабельном колоколе. Он явственно произнес:
"Да подавитесь вы своим колоколом, зануды!" И сжал кулаки, как для драки.
На следующий день у него начался настоящий бред.
Пришлось впутать в это дело еще одного человека. Кого - не скажу. Да
потом-то уже чуть не вся команда пронюхала, и мне не мало бабок стоило,
чтоб ребята не проболтались. Вы можете с моими показаниями делать что
хотите: пишите книгу, снимайте фильм, пусть там даже меня сыграет
какая-нибудь крашеная шлюшка, пожалуйста, меня это волнует, как
прошлогодний снег, но кто мне помогал прятать Фредерика, вы все равно не
выудите. Некоторые из них все еще служат у Джикса, а прознав, он их уж как
минимум вышвырнет. Только учтите, что это была ни Эсмеральда, ни
Орлом-и-Решкой и ни одна из стюардесс - ни Толедо, ни Бесси. То есть ни
единая телка с этой дерьмовой посудины. Конечно, я всего лишь
кинозвездочка с куриными мозгами, но все ж не такая дура, чтоб довериться
бабе. Даже своей лучшей подруге Рейчел Ди, торгующей сорочками "Эрроу" в
Уэствуде, она меня уже наколола. Еще как паскудно. Причем за здорово
живешь. Чтоб мужика заарканить.
Короче говоря, после обеда я пришла навестить доходягу уже не одна.
С ней был Лавернь, повар-француз. Он сам это утверждает. По крайней
мере известно, что он уволился от продюсера уже давно. (Примечание
Мари-Мартины Лепаж, адвоката.)
Мы решили подождать сутки. Я сменила бинты и приволокла еще два одеяла.
Фредерик весь горел. Когда у него в башке прояснялось, он твердил одно и
то же:
- Пора сниматься с якоря. Пора в путь, иначе я никогда не дойду до
конца. Колокол будет звонить и звонить, мне не хватит времени.
На следующий день Фредерику стало получше. Я дала ему поесть. Ел он
очень мало, зато выпил много воды. Он был потный как мышь, но дрожал от
холода. Когда я его переодевала, он смотрел на меня так, словно не видел.
Я была уверена, что он принимает меня за какую-то другую женщину, хотя он
ни разу не произнес имени. Зато называл и своей красавицей, и своей
газелью, и своей толстушкой, и своей малышкой, и своей деткой, и своей
цыпкой, и своей крошкой. Так что, уж не знаю почему, я вообразила, что все
это относится к одной и той же. В общем, его здорово припекло.
А через пару дней он был уже здоров. Чудо, да и только. Когда стемнело,
я, как всегда, отправилась его навестить - поглядеть рану, смерить
температуру и вообще взглянуть, как он там. Смотрю - он сумел выбраться в
коридорчик, стоит, держится за дверь. Объяснил:
- Не могу все время валяться, а в этой крысиной норе даже спину не
разогнешь.
Температура тридцать семь и две. Рана - конфетка. Однако ж порядком
скуксился, когда я ему сообщила, что поскольку ночью он уже снимался с
якоря, то теперь, коль он чудесным образом излечился, пора и на самом деле
отчаливать. Можно свистнуть спасательную шлюпку и доплыть до берега, так
что ни одна собака не заметит. Свою роль я отыграла клево, не хуже, чем в
"Глазах", где шпики подсовывают мне бумагу, чтоб я написала донос на того
гада, который бросил меня с малюткой, а я отказалась. Теперь я тоже не
донесла, но все-таки была не прочь, чтобы малый поскорей убрался.
- Да куда ж мне идти? - вопрошал он. - Ну еще немножко потерпите. Может
быть, вы отплывете уже этой ночью. Я сойду в любом порту, только бы не во
Франции, и больше вы обо мне никогда не услышите.
Как сейчас помню - та конура, он лежит, растянувшись на драном матрасе,
а я сижу рядом, на полу, в спортивном купальнике от "Сакса" с
красно-голубой ленточкой в своих окулярах. Вдруг он спрашивает:
- Вы не могли бы на минутку снять очки?
Подчиняюсь. Я уже знаю заранее, что сейчас он приподнимется на локтях и
уставится на меня с таким видом, словно пытается припомнить, в каком
таксишке мы с ним перепихнулись в рождественскую ночь. Знаю и следующий
вопрос, на который мне приходится отвечать по сто раз на дню, почаще, чем
на "привет-как-поживаешь":
- Скажите, я не мог вас видеть в каком-нибудь фильме?
Тоже отвечаю как всегда:
- Да вы шутите, в каком же?

"Сцена в черно-белом. Действие происходит в гостиничном номере,
недорогом, но опрятном.
Девушка с платиновыми волосами стоит, облокотившись о створку двери,
которая медленно закрывается. Глаза ее полны слез. В своем дешевеньком,
промокшем от дождя платьице она обворожительна.
Молодой шофер грузовика складывает чемодан. Он удивлен ее приходу и
вместе с тем обрадован. Он оборачивается. Поношенная, но чистая фуфайка
подчеркивает его могучие плечи.
ОНА (взволнованно). Вы хотите знать правду, так слушайте!.. Муж меня
бросил, я осталась одна со своим мальчуганом. Чтобы получить работу, я
была вынуждена отдать его в приют. Но он не вынес этой тюрьмы! Он сбежал!
Теперь малыш живет у бабушки.
Молодой шофер крупным планом. Он потрясен. Протягивает девушке руку.
Девушка крупным планом. Она неверными шагами идет ему навстречу.
ОНА. О, не подумайте, что он совсем пропащий, нет же! Но он постоянно
делает глупости. Может поджечь газету и кинуть в окно. Любит ходить по
крышам, не понимая, что может обломиться черепица.
С сочувственной улыбкой юноша обнимает ее за плечи и усаживает на
кровать. Видно, что он хочет ее поцеловать, но не решается.
ОНА (горестно). Мне советуют поместить его к отцам иезуитам. Он такой
способный, он многого бы добился в жизни... Но у меня нет денег!
Рыдает.
Юноша, держа руки в карманах вылинявшей, но чистой спецовки, с