Было сказано по этому поводу; <Прежде прочего следует обратить внимание на
те слова апостола, которые он произнес, предвидя будущее: <Ереси
необходимы, дабы испытать тех, кто пребывает в вере>... Вот из чего
главным образом видно их безумье и отсутствие у них каких бы то ни было
познаний и разума, коль утверждают они, будто бог не есть творец всего
сущего: каждый ведь ведает, что всякая вещь, какого бы веса или величины
ни была, поскольку существует нечто большее, нежели она, должна
происходить от того, что превосходит величиной все иное. И это одинаково
справедливо для предметов как телесных, так и бестелесных, потому что и
телесное и бестелесное, будучи подвластно переменам, должно, однако,
возникать и приходить к концу, лишь пребывая в спокойном состоянии.
Поелику же токмо единый творец по своей сути неизменный, по своей сути
благий и одновременно справедливый, и токмо он один в всемогуществе своем
способен устроить разнообразие природы и порядок всего, то, кроме него,
сущее нигде и не может найти первого покоя, в нем оно и возвращается туда,
где обрело начало.
ничто не погибло, кроме того, что дерзновенно нарушило начертанные для
него творцом границы. А поэтому всякая вещь тем лучше и тем истиннее, чем
тверже и прочнее пребывает она в порядке, определенном для собственной ее
природы, благодаря же тому все, что неизменно подчинено предписаниям
творца, постоянно и служит ему. А ежели нечто, уклоняючись воли его,
падет, то оно тем самым служит уроком для всего иного. Меж тварями всеми
род людской занимает середину, а именно: человек выше всех животных и ниже
небесных духов; занимая же середину между высшими и низшими существами,
человек уподобляется тем или другим, зависимо от того, куда больше
склоняется. Следовательно, человек чем больше следует свойствам небесных
духов, тем становится выше и лучше животных. Лишь человеку дано достичь
блаженства. Зато коли не заслуживает он его, то и судится ему стать
презреннее дикого зверя. Благость всемогущего творца, предвидя от начала
веков, что при таком условии своего существования человек очень часто
может пасть глубоко, назначила время от времени творить чудеса для
избавления падшего человечества. Доказательством сего служит каждая книга
святого писания, всякая страница его, но более всего это становится ясным
из особого милосердия всемогущего отца, когда послал он на землю сына
своего, единого с ним по величию и божественности, то есть Иисуса Христа.
Вместе с отцом служа началом всякой жизни, истины и блага, он и отдал себя
во спасение всех живущих...>
смерти.
отвращение и ненависть у нее ко всему... Никого не хотела видеть, не ела
несколько дней подряд, душа повисла между бредом и действительностью.
продолжалась. Быть может, каждую ночь снова собирались те черные в
подземельях собора и творили свои нечеловечьи оргии, и каждую ночь сидел
на холодном каменном троне Генрих и горящими глазами жадно следил за
утраченным для себя наслажденьем.
распластанной на табернакулуме, видела ее молодой, как нынче сама, -
выбегала Журина на опушку неодетая, босая, смугловатые икры в росе. Ведь
мимо проезжал князь киевский с дружиной; играли рога, сверкали красные
щиты, звенели броня и сбруя, мелькали, переливались краски - все это и
было и не было; другой мир, высокий и далекий, как небо, недостижимый. И
проклятый! Да будет проклято все, проклята дружина, в которой был Жур, да
будет проклят кня...
Теперь нет ничего. И повинна в том она сама. Отдала им Журину. Отдала
себя. Не отвергла ведь домоганий императора, а могла бы - непочтительно, с
презрением. Должна бы возненавидеть всех мужчин после маркграфа. Руки
наложить на себя следовало бы еще тогда, в мрачной маркграфской спальне.
Теперь очутилась в спальне императорской. Бесстыдно ждала эїтїоїгїо,
перелистывала в Кведлинбурге страницы ромейских любовных книг, повторяла
без конца: <И снова стал он целовать ее, снова сжимал в объятиях,
привлекал ее всю к себе, словно в сердце вбирал, стискивал пальцами, всю
кусал, выпивал губами, и весь приник к ней, будто плющ к кипарису.
Сплетался с девушкой, как деревья - корнями, пытался слиться с ней
воедино, жаждал всю ее проглотить, и всю ее притянул и, будто из сот, из
губ ее пил сладкий мед. А она в этот миг кусает мой рот, все зубы свои
утопляет в него, а в душе у меня вырастают эроты, свирепей гигантов...>
Женщина с белым телом что дерево без коры. Дерево умирает без коры, Журина
умерла, когда растоптали ее стыд. Императрица же не умерла. <Императрице
нездоровится>. Почему не умерла? Зачем жить?
вроде бы таким, каким был в Кведлинбурге. Может, сам ужаснулся? Может,
раскаивается? Боится церковного суда, суда божьего, раз человеческим
пренебрег? Когда-то она искала в Генрихе что-то высокое, непостижимое,
искала страстно, упорно. Ведь только начинала настоящую жизнь, надеялась
на него, на мужа. Теперь свет застилали черные тени, что падали от него.
Закрывала глаза, чтоб не видеть Генриха, а он считал, что это она скрывает
греховность, которая бьет из ее глаз сильными струями. Было время, когда
готов был целовать женщинам ноги. Вспоминал о том ныне, как кошмарный сон
вспоминаешь. Вот лежит рядом нежная, молодая, красота ее рвется тебе
навстречу, а он готов задушить эту женщину. Сам не знал, что его
сдерживает. Далекий от нежности, чуждый жалости, вдруг открыл в себе
терпеливость, умение ждать. Чего? Чего еще ждал от жизни, кроме власти и
борьбы за власть?
Молодость нетерпелива.
какой-то тине, но еще хотела бороться, не сдаваться, бить презрением,
отвращением, гордостью. Покинет ли ее когда-нибудь гордость? Лучше
умереть, но остаться свободной, независимой, чистой, вернуть свою душу
богу, природе, мирам изначальным, вернуть такой же чистой, как получила ее
при рождении, не унижаться ни в чем, не позволить запятнать себя грязью!
Зачем родилась? Стать святой и говорить с ангелами иль чтоб страдать вот
здесь, на земле? Не выбирала страданий - получила их по воле какой-то
высшей власти и должна нести это бремя, пока хватит сил...
волосы, лоб, что лилий белее, руки белые с тонкими, длинными,
мягко-нежными пальцами, молодое ласково-цветущее тело... Но если ты
ценность для мира, сможешь ли избежать обид?
поздравлял, можно сказать, зловещим вопросом:
собор?
предостаточно. Они послушней живых и неприхотливы.
возложения, тяжелая книга в руках у Генриха. Неужели можно оставаться
спокойным после происшедшего в ту ночь?
молодая женщина, полная сил и желаний, но полная еще и отвращения к такому
человеку - не мужчине, человеку. Вырвала вдруг из рук Генриха тяжелую
книгу, которую он упрямо тащил в постель, развернула там, где было от
пророка Осии.
пьянство их, совершенно предались блудодеянию; князья их любят постыдное>.
И еще: <Глубоко погрязли они в распутстве>.
Евпраксии заняты были тяжелой книгой, никак не могла она защититься: он
дергал, рвал на ней рубашку, визгливо шипел в лицо:
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Панов Вадим
Марко Джон
Шилова Юлия
Белогорский Евгений