знакомство с Полиной произошло уже само собой. Теперь Полина должна была
стать свидетелем их счастья. Оно не должно было омрачиться ничем, и Карналь
промолчал, не подал вида, как неприятна ему эта молодая женщина рядом с его
Айгюль. Он еще не знал тогда, что ждет его впереди, иначе не сдержался бы и
сказал Айгюль все, что думает и про эту Полину, и про Кучмиенко, но ведь не
знал, да и не имел еще никакого права говорить что-то дурное о молодой
женщине лишь на том основании, что она симпатизирует не совсем симпатичному
(для него, может, только для него, Карналя!) Кучмиенко.
Вася Дудик (вечный финансист Карналя), потом отправились в "свадебное
путешествие", то есть на Молдаванку, в поисках дешевой комнатки, которую
можно было бы снять для молодых супругов. Почему именно на Молдаванку?
Потому что этот район Одессы казался наиболее заселенным, а люди в таких
местах всегда добрее, между ними нет того холодного отчуждения, которое
неминуемо возникает между жителями изысканных кварталов, домов и квартир,
где прозябают в одиночестве и изо всех сил оберегают свою
неприкосновенность, в каждом прохожем видя угрозу своему благополучию.
длиннющего двора. Окно из комнаты выходило прямо во двор, стояло на земле, в
него можно было входить, как в дверь, в него вечно влетал футбольный мяч,
который гоняла малышня, заскакивали бродячие собаки, бездомные коты, иногда
забредал какой-нибудь пьяный, который уже не имел сил выбраться обратно
через окно, и его выпроваживали через дверь, по кошмарно темным коридорам, в
которых почему-то не могла долго гореть ни одна электрическая лампочка (они
все мгновенно перегорали, и причины установить не мог даже будущий творец
электронных машин, будущий академик, будущий бог науки и техники Карналь).
Имущества у молодой семьи было так мало, что они порой и сами удивлялись:
как могут обходиться таким минимальным количеством вещей? Плетеное кресло,
электроутюг, сетка от кровати, поставленная на четыре кирпича и застланная
старым ковром, еще один туркменский ковер на полу, какая-то одежонка на двух
гвоздях на стене, прикрытая белой простыней, кучка книжек и, кажется, все.
Ковры составляли все их богатство, прекрасные туркменские ковры ручной
работы - в приглушенных топах, как весенние вечерние сады, как смуглое тело
Айгюль, которая любила ходить по комнате почти совсем без одежды, всегда
утомленная от репетиций и выступлений, всегда сонная, готовая упасть на
ковер и мгновенно уснуть, спрятав голову под подушку, как все дети войны,
что пугались взрывов даже тогда, когда сами их и не слышали за тысячи
километров от фронта.
Лишь только выпадала свободная минутка, Айгюль мгновенно поддавалась
расслабленности, зевала, глаза ее закрывались. Это страшно, когда любимая
женщина рядом с тобой зевает. Все равнодушие мира надает тогда на тебя. Но
Карналь прощал Айгюль ее сопливость, ее расслабленность, так как, едва
смежив веки и спрятавшись под подушку, Айгюль уже просыпалась, как птичка на
рассвете, и сразу начинала рассказывать, что ей приснилось. У нее вещие сны.
Видела в них то, что происходило с ним, Карналем, или должно было произойти,
угадывала его настроения, желания, даже ощущения, о которых Карналь еще и
сам бы не сумел сказать что-то определенное. Сны для Айгюль были как бы
второй жизнью. Люди пустыни привыкли видеть широту мира. Для них нет тайн,
не существует запутанности, сложности, хаотической неразберихи. Все просто,
ясно, понятно, как движение песков, как полет ветров, как вечное перемещение
звезд.
маленький звереныш, рядом с ним, но без обязанностей, все обязанности должны
были выпадать на его долю, она была подарком судьбы, наградой за былые
страдания, вечным напоминанием о своем отце Капитане Гайли, а еще о Георгии
Игнатьевиче или же Профессоре, как мысленно называл его всегда Карналь.
математику в старших классах, ежедневно был занят, не видел Айгюль на
репетициях, зато с трех до семи часов, когда у нее был перерыв, они могли
вместе пообедать или просто погулять у моря, иногда она хотела поспать,
тогда он усаживался за книжки, но вечером непременно бежал с нею, чтобы
побыть на оркестровой репетиции, постоять позади режиссера возле первой
кулисы во время концерта или спектакля, проводить и встретить Айгюль. Он
умудрялся даже выбирать для нее атласные туфельки, сам проверял крепость
лент, готов был обшивать суровыми нитками носки туфелек, чтобы не скользили
по сцене, но этого уж она ему делать никогда не позволяла.
руки в танце были нежно-гибкие, точно цветы. Карналь убеждался, глядя на
Айгюль, что большинство людей живет всю жизнь, не зная, каковы возможности
их тела, какая сила и красота скрываются в каждом движении. Когда высказывал
вслух Айгюль свое изумление ее умением фантастически владеть каждой мышцей
своего тела, она смеялась:
серебряную монету. На ней был молодой месяц и дикий зверь. Чтобы я была
красивой, как лунное сияние, и гибкой, как тот зверь.
лишь эпизод, надоедливая необходимость сил притяжения, естественным
состоянием была невесомость, но не беспомощная и беспорядочная, а
контролируемая, продуманная.
полны энтузиазма, удивления, восторга, но все отличались каким-то странным
холодком, словно бы рецензенты были отгорожены от Айгюль стеклянной стеной.
Они тонко подмечали нюансы исполнения, классифицировали каждый жест, но эта
классификация убивала наслаждение, никто не видел Айгюль на сцене такой,
какой видел ее Карналь, никто не мог сказать о ней того, что мог бы сказать
он. Для него Айгюль была неисчерпаемостью, вечной грациозностью, красотой,
он был зачарован ее бесконечными возможностями в движениях танца, он видел,
какой размах скрывается в спокойных линиях ее дивных ног, в которых никогда
не было чрезмерной нервности, наталкивающей на мысль об усталости, о быстрой
исчерпаемости.
переквалифицироваться, стать искусствоведом, репетитором, столяром, который
строгает круглые станки для тренировок балерин, он как бы расплачивался с
погибшим Капитаном Гайли за то, что остался в живых, что как бы взял на себя
его запасы мужества и твердости, а потом еще в придачу забрал и его дочку.
Но ведь был еще и Профессор Георгий Игнатьевич, круг обязанностей никогда не
ограничивается служением кому-то одному, живешь для многих, для народа и
целого мира, и Карналь, очнувшись от своего наваждения, попытался
высвободить все силы своего ума для главного. Как у Лейбница: никаких
отклонений в решительных делах! Каждый день делать свое и всякий раз новое.
Броситься на штурм неведомого и недостижимого. Теорема Ферма так теорема!
Дискретный анализ, так пусть будет и он!
покончено было с бездумностью, с жизнью, посвященной только успехам Айгюль.
И хотя он по-прежнему стоял возле первой кулисы, мыслями отлетал в такую
даль, что ужаснулся бы каждый, кто попытался бы ее объять. Талантливые люди
не всегда умеют долго сохранять верность другим, они слишком поглощены
собой. Карналь не был уверен в своей талантливости, одаренности, но твердо
знал, что рядом с Айгюль быть посредственным не имеет права. "Ты точно бурей
грации дымилась. Чуть побывав в ее живом огне, посредственность впадала вмиг
в немилость, несовершенство навлекало гнев".
добавлялись обязанности перед любовью, красотой, талантом, следовательно,
перед жизнью.
знания, никто не ждал от него никаких свершений и открытий, он еще и сам не
мог очертить границ (да и вообще наличия) своих способностей, следовательно,
с одинаковой доступностью открыто ему было и большое, и малое, незаметное и
значительное, а поскольку рядом существовал теперь столь зажигающий пример,
как Айгюль, Карналь замахнулся сразу на самое большое: на саму теорему
Ферма. За триста лет никому не удалось доказать общее значение - так
попытаемся для ряда значений. У него множество свободного времени. Везде,
где будет с Айгюль, он заставит свой мозг жить абстракциями. Никто этого не
заметит, никто не сможет постичь, никто и не поверит - тем лучше.
книги "Арифметики" Диофанта. Заданный квадрат разложить на два квадрата.
Бесконечное число способов решения. Когда степень больше квадрата квадрата,
тогда разложить невозможно. Это Ферма. Какие способы решения и для каких
значений? Его память барахталась среди завалов абстракций, она была замучена
ассоциациями, одержима страстью комплексовать, вспоминать, сравнивать,
открывать соотношения, оголять запутанные сцепления, влияния, отделять
связи, очищать от напластований вероятностей. Для Карналя время теперь было
как бы разделено, но вместе с тем сливалось в неразрывность. Он жил обычной
человеческой жизнью, иногда слишком будничной, в примитивных заботах,
пристрастиях, радостях и страданиях, но параллельно, незаметно, почти тайно
продолжалась колоссальная работа мозга, и могло показаться, что это не
оперирование буквенными абстракциями, а членение живого времени, изыскание
способов его наирациональнейшего использования. Прослежены были все
переходы, помечены связи, установлены причины, выведены следствия, открыты
скрытые ритмы времени, замечены пустоты в нем и заполнены - вот наивысший
триумф человеческих познаний, нетленного разума, преданности своей идее.
Чрезмерность жажды знаний, с которой Карналь, наверное, родился, - это и
должна была быть его идея. Тут он готов был признать даже теорию Декарта о
врожденных идеях. Так рождаются с избытком поэзии в сердце или же...
Равнодушия, жестокости, посредственности. Делать свое дело и не
размениваться на второстепенные, какими бы они ни были привлекательными.
Когда-то считали, будто дьявол искушает человека, за преходящие наслаждения
Махров Алексей
Махров Алексей
Панов Вадим
Орлов Алекс
Андреев Николай
Никитин Юрий