обнаружить проглоченное золото, - его искали прямо в горячем пепле, будто
в каком-нибудь новом Офире (*99). Четыре огромных столба черного дыма
поднялись с четырех сторон Аскалона, возвещая обитателям дальних замков,
градов и весей, что неприступная крепость подпала под власть Креста.
Но Тэли этого уже не видел. Когда он глазел на свалку у городской
стены, к нему подкрался Барак с четырьмя дюжими рабами: мальчика схватили
за руки и за ноги, заткнули кляпом рот и прикрутили веревками к спине
верблюда. Потом рабы погнали верблюда по дороге, и к заходу солнца Аскалон
уже остался далеко позади минуя расположенные южнее Вифлеем и Иерусалим,
они направлялись на северо-восток.
16
Королева Мелисанда даже не таила от Генриха, что исчезновение его пажа
было делом ее рук. Но на все вопросы она отвечала смехом и не желала
давать никаких объяснений. "Нет его, и прекрасно, и все тут". Лестко и
Герхо выведали от челядинцев, что в деле этом замешан Барак, и однажды
приперли лекаря к стене в темном аскалонском переулке. Но Барак ничего им
не сказал, а король Балдуин упрекнул Генриха в том, что его слуги избили
королевского лекаря.
Генриха это очень задело, и он, не прощаясь, уехал в Газу. Совесть его
была неспокойна: судьба мальчика, который вверил себя его опеке,
мучительно тревожила князя. "Положи живот за други своя", - читал он в
Священном писании и ломал голову над тем, что предпринять.
Через несколько дней в Газе собрались все тамплиеры: здесь им было
удобно подстерегать отряды египтян, которые, возможно, еще не знали о
падении Аскалона. Они привели с собой несколько новопосвященных рыцарей из
числа генуэзских пилигримов, сражавшихся в Аскалоне, - надо было
восполнить потери, понесенные орденом в кровавой резне на городских
стенах. Приехали также Гумфред де Торн и Гергард из Дамаска. Гергард,
осведомленный об отношениях королевы с сарацинами и догадывавшийся о
причине ее поступка, сказал Генриху, что его пажа, вероятно, отправили в
Дамаск в дар от королевы человеку, которого она уже давно осыпает
милостями. Молодой поэт Салах-ад-дин (*100), происходящий из воинственного
рода, страстно любит слушать песни он собрал у себя множество невольников
- певцов из разных стран, чтобы они пели ему песни своей родины. Вот и
Тэли, видимо, предназначалось услаждать слух нового своего господина
песенками мейстера Турольда вдобавок к египетским, багдадским, персидским,
русским и провансальским напевам, которые звучат в садах Салах-ад-дина.
Королева знает этого язычника еще со времен осады Дамаска Конрадом III
(*101). Большие замыслы были у кесаря, но все закончилось как-то нелепо.
Рассказывают, что королева тогда находилась в тайных сношениях с
осажденными и даже пробиралась тайком в город. Ее-то и винят в неудаче,
постигшей кесаря, - недаром она, говорят, получила от осажденных роскошное
изумрудное ожерелье. Впрочем, подобных обвинений не избежал ни патриарх
Фульхерий, ни сам король, в ту пору совсем еще юный.
Услыхав об этом, Генрих решил ехать в Дамаск и выкупить или выкрасть
своего пажа. В одной из долгих бесед с Бертраном де Тремелаи, который
посвящал его в дела ордена - Генрих под Аскалоном вступил в братство
тамплиеров, - он открыл магистру свое намерение посетить Дамаск, этот
город садов. Бертран вначале удерживал его, но потом посоветовал
обратиться за помощью к Гумфреду де Торн. Гумфред нисколько не удивился
замыслу князя и дал много полезных наставлений - как пробраться в город и
как разыскать там Салах-ад-дина. У каждых ворот, сказал он, Генрих увидит
кучку играющих мальчиков, один из них будет в красно-белом тюрбане. Генрих
должен сказать: "Прекрасная роза цветет в замке Гумфреда". Тогда мальчик
проведет его к некоему цирюльнику, а с тем уже можно говорить свободно обо
всем.
Генриха поразило, что у Гумфреда такие связи с Дамаском, но от вопросов
он воздержался. Ведь Бертран де Тремелаи говорил ему, что к совершенству
есть два пути: один - от малого к великому, от части к целому другой же -
от целого к части, и кто ощущает себя частицей великого целого, тот вправе
распоряжаться собою и другими, ибо для господа каждая душа равно дорога.
Частицам надлежит вступать в связи, узнавать и стремиться понять друг
друга, хотя бы великие станы, к которым они, по видимости, принадлежат, и
противостояли один другому. Единства легче достичь не через слияние, а
через раздробление.
Вероятно, Гумфред по-своему старался привести к единству все то, что
разделяло язычников и христиан, - недаром у него тайные сношения с
Дамаском. Дамаск в это время был связан с Иерусалимом чем-то вроде ленной
зависимости, однако там постоянно находились отряды сарацин, пресловутых
курдов, чья грозная крепость высилась среди пустыни.
Приготовления к путешествию оказались несложными. Генрих, проведя одну
ночь в вифлеемском храме у ясель Христовых, поехал со своими воинами в
Иерусалим. Там он договорился с генуэзцами они обещали доставить его по
морю в Триполи и найти проводников, которые отвезут его через Анатолию в
Константинополь, откуда уже довольно просто через Болгарию и Венгрию
добраться до Польши. Генрих очень спешил - последний поступок королевы был
каплей, переполнившей чашу. Не хватало уже сил глядеть на бесчинную жизнь
королевства Иерусалимского. Казалось, здесь, у Гроба Господня, самый
воздух отравлен. Но чему дивиться? Голубь, слетавший с неба, чтобы возжечь
огни в святых местах, не мог изменить сердца людей: рыцари привезли сюда с
собою все свои страсти, все злые чувства, все грехи. Разве могли они
перестать быть людьми? Генрих это понимал, но ему не хотелось долее
оставаться здесь. Он вдруг затосковал по Польше: ему мерещились ее леса и
реки, слышался запах цветущих лип, как в тот день в Ленчице, когда умерла
княгиня Саломея. Какой простой и бесконечно милой казалась ему родная
земля!
Однажды в Иерусалиме беседовали они с Яксой, сидя на камнях у обители
тамплиеров. В городе тогда было тревожно: между патриархом Фульхерием и
иоаннитами вспыхнула вражда иоанниты так громко трезвонили в колокола
своего величественного храма у святого Гроба, что заглушали проповеди
патриарха. А два поляка в это время вспоминали родину: Якса рассказывал об
окрестностях Мехова, о том, как он корчует леса да как ему нужны рабочие
руки, как трудно основать там селения. И надумали они с князем в тот вечер
пригласить к себе в Польшу тамплиеров и иоаннитов, чтобы те, воюя с
соседями, распространяли веру Христову и привезли искусных ремесленников,
Генрих решил отдать тамплиерам спорные земли аббатства между поместьем
Влостовича и Лысыми горами, и условились они с Яксой, что тот поедет
вперед и велит там поставить большой храм, не хуже чем в Святой земле,
дабы отблагодарить господа за благополучное возвращение. Якса только
теперь сообщил Генриху, что сандомирские паны недовольны: не нравится им,
что князь не живет в их городе, они даже не хотели посылать ему воинов.
Потому-то Якса и привез в Бамберг такой малый отряд, не по княжескому
сану. Генриху пришло в голову, что Якса неспроста до сих пор молчал об
этом. Может, ему хотелось бы, чтобы Генрих подольше был вдали от
наследного удела? Но эта догадка лишь укрепила князя в его решении
возвратиться как можно скорее.
О приезде тамплиеров в Польшу Генрих переговорил с Бертраном де
Тремелаи: рассказал, сколько соседит с Польшей языческих племен, с
которыми орден мог бы воевать какие большие доходы мог бы он получать с
земли, ежели бы найти вдоволь рабочих рук. Кроме того, князю было
известно, что Джорик де Белло Прато едет вскоре в Европу по делам ордена,
так почему бы ему на обратном пути в Святую землю не завернуть в Польшу?
Бертран обещал прислать в Сандомир Вальтера фон Шираха, Джорика и еще
нескольких рыцарей.
После этого разговора Генрих отправился в Дамаск - пошел пешком, как
простой пилигрим, вместе с Яксой, Герхо и проводником-пулланом по имени
Давид, которого им дали тамплиеры. Вышли они на рассвете из западных
ворот. Двигались медленно, потому что дни стояли знойные, и ночевали
неподалеку от цистерн в глиняных хибарах, а однажды провели ночь в пустой
круглой башне необычного вида - то было сооружение гебров, которые не
предают земле своих мертвецов, а приносят их в башню.
Долго шли четверо путников, изнывая от жары, и наконец Давид сказал,
что скоро уже Дамаск. Но пока перед ними по-прежнему простиралась
изжелта-бронзовая земля, вся в округлых холмах. Лишь в предпоследний день
пути, когда они остановились на ночлег и князь, взойдя на пригорок,
преклонил колени, чтобы сотворить вечернюю молитву, он почувствовал
какой-то особый запах, не похожий на запахи сухой, бесплодной пустыни,
отдающие киннамоном, увядшей иерихонской розой. В неподвижном воздухе,
который с наступлением вечера резко охладился, пронеслось свежее
дуновение, струя влажного ветерка - как будто прозвучал средь тишины
одинокий, слабый голос. Прежде чем князь прочитал последние слова
никейского символа веры (*102), запах этот растворился в воздухе и исчез.
Генрих встал, опираясь на плечо Герхо, - он был очень утомлен - и сказал
Яксе:
- Кажется мне, завтра мы будем у цели.
Но когда они, иззябшие после студеной ночи, какие часто бывают в
пустыне, поднялись на заре и пошли дальше, ничто в окружающем пейзаже не
предвещало конца их путешествию. Только к полудню они заметили впереди,
меж двух холмов цвета верблюжьей шерсти, темное пятно, похожее на облачко
сгустившегося синего тумана, словно от раскаленной почвы шел пар. Из-за
холма выехал всадник на великолепном коне лицо у него было смуглое,
голова повязана красной тканью. Заметив путников, он что-то крикнул,
вскинул кверху обе руки и на всем скаку повернул обратно.
На затвердевшей земле все гуще становились следы, вскоре путников вновь
обдало уже более сильной волной свежести. Холмы постепенно понижались, и
вот взору открылась песчаная равнина" усеянная камнями небольшие, гладко