можно было видеть добродушного молодого китайца, который, к огорчению
Николая Васильевича, не проявлял ни малейшего интереса к микробиологии, но
зато делал великолепные вещи на токарном станке.
ученого никогда не было ни копейки - не потому, что он мало зарабатывал, а
потому, что с необычайной легкостью тратил, ссужал или просто дарил свои
деньги. О том, что он был украинец из бедной крестьянской семьи и всю жизнь
переписывался с односельчанами: недаром академик Омелянский писал
впоследствии, что "имя Заозерского так же хорошо известно любому китайскому
врачу, как и любому крестьянину села Чеботарки". О том, что в молодости он
проглотил холерные вибрионы, причем свидетелей поразило хладнокровие, с
которым был поставлен этот рискованный опыт.
необыкновенных событий.
ТРИ ДОМА
жить, потому что в душе опять появилось "главное", к которому я все время
прислушиваюсь, как музыкант, настраивая свой инструмент, прислушивается к
камертону. Но это вовсе не значит, что я жила иначе, чем другие студенты.
Так же как и другие, я слушала лекции, ходила на практические занятия, а
потом кафедра, общественная работа и еще тысячи каких-то дел, с такой
быстротой погонявших неделю за неделей, что я прекрасно помню удивление, с
которым каждый раз встречала новое время года: как, уже весна? Ведь только
что была осень! Зимой, по выходным дням, мы ездили в Юкки. И так хороши были
эти катанья с гор среди белых мохнатых деревьев, это чудное ощущение
усталости, молодости и здоровья, когда, вернувшись домой, ляжешь, закроешь
глаза, и сейчас же перед тобой с поразительной яркостью возникает белый,
сверкающий снег и синее небо!
Толстого. Соседки - комната была на четверых - менялись, я оставалась, и,
таким образом, перед глазами прошли по меньшей мере десять девушек, умных и
не очень умных, беспорядочных и аккуратных, шумных и тихих. Среди них была
Вера Климова, настоящая медичка по призванию, в которой с первого же дня
клинических занятий почувствовалось умение подойти к больному. А были и
мечтавшие лишь о счастливом замужестве, у которых, как у Маши Коломейцевой,
всегда хотелось спросить, почему для этой цели был избран медицинский, а не
какой-нибудь другой институт.
знакомы, когда на заседании предметной комиссии она прислала мне записку:
"По мнению оратора, между интеллигенцией и комсомолом - стена. Докажем
обратное".
Олей: мы, например, почти никогда не говорили о личных делах. Впрочем,
однажды она сказала, что не выйдет замуж, и, когда я спросила с удивлением:
"Почему?" - ответила, что у нее недавно умерла мать и она дала себе слово
никогда не расставаться с отцом.
коса, которая два раза обвивала изящную небольшую головку. И, глядя на нее,
я часто думала о том, как трудно будет ей сдержать свое слово...
Быстрова. Кстати сказать, они прекрасно относились друг к другу, но только
когда мы бывали втроем. Без меня они ссорились, иногда по самому ничтожному
поводу, а потом жаловались мне друг на друга.
близка с ним, как с Олей и Леной, - Леше Дмитриеве, секретаре нашей
комсомольской ячейки. Это был высокий, худощавый юноша, застенчивый, легко
красневший и поражавший всех, кто его знал, своей убежденностью и чистотой.
Он слегка заикался, но этот недостаток не только не мешал ему выступать, но,
наоборот, придавал его речам впечатление энергии и силы.
третьего курса я вступила в студенческую коммуну. Коммуна была большая,
человек двести, со своей хозяйственной и столовой комиссией и со своим
казначеем, которому каждый месяц мы отдавали свои стипендии, оставляя себе
полтора рубля: не на трамвай: мы ездили зайцами - а на "чайное довольствие",
или, как шутили студенты, "отчаянное удовольствие", состоявшее из ванильных
палочек, покупавшихся в булочной на Большом проспекте.
диспуты на современные темы. Один из них запомнился мне навсегда, потому что
в тот вечер к нам приехал знаменитый поэт Маяковский.
общем, нужно было решить, совместимо ли искусство с утилитаризмом или
несовместимо. Первую точку зрения - совместимо! - защищал критик - не помню
фамилии, кажется, Корочкин, красивый, полный молодой человек в очках,
говоривший круглыми, законченными фразами, как бы таявшими в ушах, так что в
результате от них решительно ничего не оставалось. Вторую точку зрения -
несовместимо! - защищал черный, тоже красивый, с горящими черными глазами
критик Лурье, говоривший необыкновенно быстро и употреблявший множество
иностранных слов. Критики сидели на эстраде за двумя маленькими столиками
друг против друга и говорили по очереди. Сперва этот спор показался мне
довольно забавным, главным образом потому, что почти каждую фразу они
начинали одинаково: "Считаю своим долгом заметить, что уважаемый коллега...
" - и мы держали пари, сколько еще раз будет сказана эта фраза. Но потом мы
соскучились, и столовая, в которой происходил диспут, стала быстро пустеть.
В это время пришел Маяковский.
взгляде на него показалось естественным, что именно он написал "Левый марш".
Опустив голову, он послушал сперва одного критика, потом другого - и
улыбнулся: должно быть, ему стало смешно, что они сидят за двумя столиками и
так длинно, вежливо называют друг друга. Он пришел с какой-то женщиной, на
которую мы все посматривали, - было очень интересно, кто это: его жена?
сестра? Женщина сразу же стала что-то говорить ему шепотом, и он должен был
наклоняться, чтобы услышать ее с высоты своего огромного роста.
низкий голос, похожий то на приближавшийся, то на удалявшийся гром. Гурий -
он был на диспуте - хорошо заметил, что это голос человека, писавшего стихи,
которые невозможно читать шепотом.
приблизительно подсчитал, сколько времени потеряно даром, и получилось
что-то вроде тысячи восьмисот человеко-часов.
глядя на нас исподлобья.
захочется строить подобный диспут.
в очках, сидевшего слева, - утверждает, что...
утверждает Корочкин.
справа, - утверждает, что...
долго опровергали друг друга, и так обидно и смешно, что критики еще немного
посидели и вышли - сперва Корочкин, сидевший слева, потом Корочкин, сидевший
справа. А на эстраде, сняв пиджак и повесив его на стул, стал расхаживать
Маяковский.
сперва рассказать о ней в прозе...
мысль, что мир расколот и борьба между новым и старым неизбежна и
неотвратима. Когда Маяковский сказал, что Пушкина и теперь не пустили бы ни
в одну "порядочную" гостиницу или гостиную Нью-Йорка, "потому что у него
были курчавые волосы и негритянская синева под ногтями", или когда он привел
надпись на могиле повешенных чикагских революционеров: "Придет день, когда
наше молчание будет иметь больше силы, чем наши голоса, которые вы сейчас
заглушили", - мне стало холодно от волнения, и я обернулась.
молодых, серьезных, внимательных лиц - привычных, знакомых лиц моих
товарищей по коммуне, по институту, по курсу. Это были "мы", то есть
поколение, которое должно было сделать очень многое. Кто знает, как
объяснить возникшее во мне чувство? Это было все сразу - и мысль, что у нас
будет трудная жизнь, и гордость, что эта трудная, интересная жизнь
достанется именно нам, и какая-то лихость, отвага, точно дыхание бури
коснулось меня, и я смело взглянула в глаза этой буре. А большой человек
крупно, но мягко шагал по эстраде и все говорил, говорил... Он и не думал
скрывать трудностей, горестей, страданий, которые нас ожидали. Он сурово
требовал от нас ежедневного подвига, "ежедневного и чернорабочего, если это
будет нужно народу".
в Мексике, он с иронией назвал его "культурным развлечением". Одна девушка с
нашего курса, не разобравшись, в чем дело, спросила:
руками изобразил кавычки.
Башмаковой. Мои соседки по комнате заранее знали, что, если меня нет в
первом доме, значит, я во втором или в третьем. У Нины тоже был студенческий
Акунин Борис
Василенко Иван
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Емилина Ника