Чтение 37–й страницы книги ~Детство в Соломбале~

Навигация открылась. С моря, со зверобойных промыслов, пришли переполненные
тюленьими шкурами суда. Они принесли в порт запахи рыбы и ворвани.

За два дня до отхода в рейс наш пароход отбуксировали к Левому берегу под
погрузку. Нам, ученикам, было приказано перейти жить на судно. Поместили
нас в кочегарском кубрике. Меня назначили на первую вахту - с восьми до
двенадцати часов Илько на вторую - с двенадцати до четырех.

Мы уже давно перезнакомились со всей командой "Октября", особенно же
подружились с радистом Павликом Жаворонковым и кочегаром Матвеевым.

Наш старый знакомый, кочегар Матвеев - немолодой моряк невысокого роста, но
коренастый и мускулистый - удивлял нас, когда стоял на вахте. Он работал
легко, словно играя, и мог шуровать уголь в топку, стоя спиной к котлу и
перекидывая лопату через плечо. Он без труда поднимал огромные железные
кадки со шлаком, а тяжелые кочегарские инструменты - ломики и резаки - в
его руках казались необычайно легкими.

...Рано утром, встретив меня на верхней решетчатой площадке машинного
отделения, Николай Иванович спросил:

- На вахту?

- На вахту, - ответил я.

- Сейчас на стоянке в машине пока делать нечего. Пойдем на палубу,
подменишь кочегара. Уголь рубить умеешь?

- Сумею, - уверенно сказал я, хотя понятия не имел о такой работе. - Чем
его рубить?

Старший механик улыбнулся:

- Карандашом.

Мне показалось, что я ослышался. Или, может быть, Николаи Иванович шутит? В
недоумении я стал подниматься на палубу следом за механиком.

- Идите в кочегарку, приборочку там нужно сделать, - сказал Николай
Иванович кочегару, сидевшему у вентилятора. - А рубку передайте ученику.

Он взял у кочегара лист бумаги и стал объяснять, как нужно "рубить" уголь.
Дело оказалось пустяковым. Нужно было вести счет погрузки угля - ставить
карандашом палочки-единички. Каждая корзина - одна палочка. После каждых
четырех корзин погруженного угля и четырех отметок пятая отмечается косой
поперечной палочкой, пересекающей четыре предыдущие.

- Так делается для удобства счета, - объяснил Николай Иванович. -
Пятк[AACUTE]ми.

Я принялся за дело, наблюдая, как стремительно взлетают в воздух плетеные
круглые корзины с углем и по команде "трави!" ныряют вниз.

Корзина - на бумаге появляется палочка. "Пятая", - считаю я и перекрещиваю
"заборчик", состоящий из четырех единичек. Очень уж нехитрое дело - моя
первая морская вахта на стоянке.

Вахта закончилась, но погрузка угля продолжалась. И тогда на смену мне
появился кочегар Матвеев.

- Завтра в восемь вечера отход.

- Куда пойдем, не знаете?

- Кажется, в Мурманск. Ладно, давай карандаш да иди обедай.

Я отправился на камбуз и встретил там Илько. Повар Гаврилыч, весело
подмигнув нам, наполнил миски супом, да таким густым, что ложка стояла, и
сказал:

- Добрые хлопцы, вот бы мне одного такого на камбуз! А? Хотите в помощники?
Житье будет - лучше не сыскать!

- Мы на механиков учимся, - сказал я.

- Что механик, что штурман, что камбузный мастер на судне все едино моряки.
А вы знаете, что один знаменитый полярный мореплаватель сказал? Не знаете?
Он сказал, что в полярной экспедиции повар после начальника экспедиции на
корабле - первый человек! Понятно? Вот! А в народе говорят: повар-блинник
каждый день именинник. Ну, не хотите - как хотите. Приходите за вторым.

Мы поднялись с Илько на полубак и с аппетитом принялись за обед.

- Илько, ты видел море, - сказал я. - Какое оно?

Илько задумался. Потом стал говорить, с трудом подбирая слова:

- Море?.. Оно очень-очень большое и очень-очень красивое. Я люблю рисовать
море... Оно разное, море. В сильную бурю оно темно-зеленое и тогда кажется
тяжелым... А когда тихо, оно голубоватое и кажется легким, как воздух.
Очень трудно подбирать краски, когда рисуешь... А рассказывать еще труднее.
Мне не рассказать тебе, какое море...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
СЧАСТЛИВОГО ПЛАВАНИЯ!

Последнюю ночь перед рейсом я ночевал дома. Утром мать проводила меня до
ворот.

- Мы скоро вернемся, мама, - дрожащим голосом сказал я.

Она обняла меня. Прихрамывая и опираясь на палку, подошел дед Максимыч. Я
уже с ним прощался, но старик не выдержал и тоже вышел проводить меня.

- До свиданья, мама! До свиданья, дедушко!

- Счастливого плавания, Димка'

Я помахал им и торопливо зашагал по улице. На половине пути обернулся. Мама
и дед все еще стояли у ворот и смотрели мне вслед.

День тянулся на судне на редкость медленно. После вахты я успел пообедать,
побродить по причалам, сыграл три раза в шахматы с радистом Павликом Жаво
ронковым, послушал рассказ повара Гаврилыча о том, как он плавал вокруг
света.

Томясь ожиданием, мы с Илько сошли на берег, осмотрели с причала все
поблизости сюящие пароходы и пришли к заключению, что среди них "Октябрь" -
самое красивое и, пожалуй, самое мощное судно.

Вдруг Илько схвагил меня за руку и крикнул:

- Бежим, Дима' Смотри, отходной подняли! На задней мачте "Октября",
подзадориваемый ветерком, трепетал синий с белым квадратом отходной флаг.
Мы вбежали на палубу. По всему заметно было, что пароход отправляется в
плавание.

Дым над трубой стал гусчьш и черным - кочегары шуровали. Из машинного
отделения слышались тяжелые вздохи. Это прогревали главную машину.

На мостик поднялся капитан. Мы с Илько переживали торжественные минуты, а
лицо у капитана было спокойное, даже равнодушное. Конечно, ему приходилось
уходить в море, наверно, сотни раз. Чего ему волноваться или радоваться!

Ровно в восемь часов оглушительный басовый гудок трижды разорвал
застоявшуюся к вечеру двинскую тишину. На мостике металлическим перебором
зазвенел телеграф, словно кто-то железной палочкой провел по стаканам,
поставленным в ряд. И сразу такой же металлический перезвон послышался из
машинного отделения.

Матросы сбросили швартовы на палубу. Капитан в мегафон что-то кричал с
мостика старшему штурману, стоявшему на полубаке. Буксирный пароход оттащил
"Октябрь" от причальной стенки.

Глухо заработала машина. Было слышно, как под кормой винт взбивает упругую
воду. Зашевелились и поползли у фальшборта штуртросы, соединяющие рулевую
машину штурвальной рубки с рулем.

"Октябрь", сделав полукруг, ходко пошел вниз по реке.

Мы стояли у правого борта. На высоком берегу белыми зданиями и зеленью
бульвара сиял под вечерним солнцем родной Архангельск.

Неожиданно, выйдя на самое широкое место Северной Двины, "Октябрь" стал
поворачивать влево. Я в недоумении взглянул на рубку, где стоял штурвальный
матрос. Неужели "Октябрь" будет еще где-нибудь пришвартовываться?

- Куда это он? - спросил я у Илько.

Но тот и сам не знал, почему пароход так круто меняет курс.

"Октябрь" вначале шел, пересекая реку, затем еще больше взял влево. Берега
с причалами, зданиями, деревьями разворачивались вокруг нас. Можно было
подумать, что штурвальный, если не сошел с ума, то просто забавляется.
Пароход уже описал огромный полукруг и плыл в обратную сторону. Однако
странные действия штурвального, кроме нас, никого не смущали и не удивляли.
Капитан и вахтенный штурман расхаживали но мостику, сохраняя полное
спокойствие.

Все объяснил нам поднявшийся на палубу Николай Иванович.

- Уничтожают девиацию, - сказал он. Мы с Илько посмотрели друг на друга и
вместе спросили:

- А что это за девиация такая?

- Девиация? Это отклонение магнитной стрелки компаса от магнитного
меридиана. Иначе говоря, это ненормальность в компасе. Эту ненормальность
нужно устранить, чтобы пароход в море не сбился с правильного курса.

Пока Николай Иванович нам объяснял, "Октябрь" снова вышел на середину
фарватера.

- Теперь уже в море, - сказал старший механик. Архангельск остался далеко
за кормой.

- Смотри, Илько, наша Соломбала! - крикнул я. - Вот Мосеев остров, а вон
флотский полуэкипаж. А это что за хибарка на берегу?

- Это не хибарка, - сказал Матвеев смеясь. - Не узнал? Это же кинотеатр.

Неужели это "Марс"? Каким он издали кажется маленьким и смешным! Эх, ребята
наши не знают, что мы в море пошли. Костя Чижов только знает, мы ему
говорили. Но он на своем пароходе, на "Канине". Тоже готовится в рейс...

- А отсюда нашей улицы не видно.

- А ты заберись на мачту, тогда увидишь.

- Нет, не увидеть. Далеко, и домов много...

Мне казалось, что вся Соломбала приветствует нас и желает нам счастливого
плавания. До свиданья, мама. До свиданья, дедушка Максимыч! Счастливо
плавать, Костя! Счастливо оставаться, наша родная Соломбала!.,

"Октябрь", выпустив струю пара, резко затрубил. Впереди тоже послышался
свисток. Навстречу нам шел огромный морской пароход-лесовоз.

Лесовоз шел без груза. Подобно могучей скале, возвышался его корпус над
водой. Было видно, как крутится под кормой у руля большой винт. Лопасти
винта, оголяясь, разбрасывали по сторонам пену и брызги.

- Из дальнего возвращается, - заметил я солидно и со знанием дела. - Из-за
границы...

"Октябрь" долго шел судоходным рукавом Северной Двины - Маймаксой. На
берегах Маймаксы стояли лесопильные заводы, тянулись лесные биржи Кое-где